119 и назвала его Генри (кто дает ребенку такое преждевременно состарившееся имя?). Я послал короткую поздравительную записку и получил короткий ответ от Дэвида. Он впервые вышел на связь с тех пор, как они сбежали друг с другом. Дэвид поблагодарил меня за то, что я протянул руку, за трогательное приветствие вступлению Генри в мир и за мое «великодушие во всем. Может, встретимся как-нибудь за стаканчиком-тремя виски?»
Мой ответ – тишина.
В тот день, когда я научился, манипулируя пальцами, говорить Итану: «Я тебя люблю», созрело решение принять предложение о переводе во Францию, с условием, что фирма организует мои перелеты на два уикэнда в месяц, чтобы я мог видеться с сыном. Они согласились. После того как вас сбили с ног, после того как вы, шатаясь, поднялись и дали отпор, после того как наконец прекратили войну, хотя и зная, что впереди еще будут стычки, но большая битва осталась позади, что еще вы можете сделать, кроме как попытаться проголосовать ногами? Двинуться к следующему этапу вашей текущей истории.
Или, в моем случае, подхватить давнюю историю, заброшенную – хотя, когда мне предложили Париж, первое, о чем я подумал:
Только на этот раз без Изабель.
Что на самом деле означало для меня:
Только с Изабель.
Я приехал в Париж в начале зимы. У моей фирмы была служебная квартира в Восьмом округе, недалеко от офиса. Скромное жилище с двумя спальнями, безликое, безвкусное, декором очень напоминающее номер в отеле международной гостиничной сети. И в «восьмом» царила деловая атмосфера: офисы, престижные магазины, дорогущие резиденции для глобальной денежной бригады. Ощущение фальшивой роскоши и очевидной мимолетности. Но мне было все равно. Я быстро обжился в квартире, сделал ее своей. Книги. Стереосистема. Джазовые и классические компакт-диски, купленные в причудливых магазинчиках в Пятом и Шестом округах. Несколько киноафиш в рамках на голых бежевых стенах. Приличная кофеварка для эспрессо. Моя пишущая машинка, мои блокноты и ручки на письменном столе. И новообретенная серьезная потребность в сигаретах, чтобы заглушить меланхолию и бесконечную тоску по своему сыну. Работа в нашем парижском офисе, где трудились два младших юриста и административная/секретарская команда из пяти человек, виделась мне довольно простой. Никаких громких дел, подобных тем, что были в Штатах. Кувейтский нефтяник, базирующийся в Париже, борется с экстрадицией в Нью-Йорк по обвинению в налоговом мошенничестве. В остальном клиенты с проблемами проживания в чужой стране. Спорные вопросы по налогообложению компаний. Нарушение авторских прав. Или доверительное управление имуществом, пересекающее международные границы. Или…
Одним словом, рутина. Высококлассная бумажная работа. Ничего захватывающего. Но я не жаловался. Мне платили столько же, сколько на должности партнера в Нью-Йорке, при вдвое меньшей рабочей нагрузке без нервотрепки. Мои коллеги были эффективными, добросовестными, в значительной степени довольными тем, что работают в хорошо отлаженной, но не слишком напряженной среде корпоративного права. Фирма выплачивала мне «надбавку за международный перевод».
Я вернул себе десять фунтов120, потерянные во время недавнего пира потерь. Я не страдал лишним весом. Но и подтянутым тоже не был. Словом, выглядел слегка расплывшимся мужчиной средних лет. Правда, не утратил шевелюры. Недавний хаос в личной жизни не избороздил, как мог бы, мое лицо, хотя и покрытое морщинками вокруг глаз. В течение моей первой недели в городе меня отправили к местному врачу для обязательного обследования, предусмотренного правилами компании. Меня встретил скучающий, хорошо одетый ливанец по имени Хутва. После первичного осмотра он вынес вердикт: мой вес килограммов на шесть превышает идеальный; мои жалобы на бессонницу вызывают беспокойство (и прописал мне таблетки, которые враз вырубали меня, но их, как он предупредил, следовало принимать только кратковременно, чтобы не развилась серьезная зависимость); и я определенно сошел с ума, выкуривая пачку сигарет в день.
– Мой совет: немедленно прекратите. Бросайте, пока вы на коне, и все такое. Но если это невозможно, назначьте себе дату не позднее чем через двенадцать месяцев, чтобы к этому времени полностью покончить с курением. В остальном вы в неплохой форме. Проблемы со сном можно урегулировать с помощью таблеток. Но нужно стремиться к тому, чтобы соскочить с них. Зависимость – это то, чего у всех нас предостаточно в середине жизни.
Врач из Бейрута в роли короля-философа. Из-за его ауры вечной скуки я почувствовал в докторе Вадже товарища по несчастью. Точно так же, как поймал себя на мысли: зависимость от романтических отношений – вот от чего мне нужно на некоторое время дистанцироваться.
Я принял и профессиональное решение: не растворяться в работе, а по возможности сохранять некоторую отстраненность. Под этим подразумевалось: в офисе, в строгом деловом костюме, я предельно собран и жесток, как всегда. Если мне нужно пригласить клиента на ужин или поехать по делам в Женеву или Лозанну (мы обслуживали нескольких прибыльных налоговых изгнанников в Швейцарии), я сделаю все, что потребуется, и сделаю это хорошо. А потом вернусь в свою квартиру, переоденусь в кожаную куртку и джинсы, переправлюсь на метро на другой берег Сены и… дальше в свободном плавании. Импульс амбиций – пресловутая американская потребность самоаттестации через призму достижений и успеха – покинул мое пространство. На ближайшее будущее он затаился в других уголках психики. Хотя безукоризненно профессиональный и компетентный в офисе, я был внутренне отстраненным. Никто этого не видел, никто не знал о моей безмерной двойственности, кроме меня самого. Как только часы показывали 19:00, меня как ветром сдувало с работы. Пять минут пешком, и я уже дома. Спустя еще несколько минут я выходил оттуда в неформальном прикиде. Вечер в свободном полете. Обычные занятия, заполняющие время: кино, джаз, книжные магазины, кафе. Но в тот момент я так боялся в очередной раз быть отвергнутым, что воздерживался от общения с ней.
Отчаяние накатывало волнами, я скучал по Итану, но у меня была договоренность с фирмой о поездке на два выходных в месяц: мне даже разрешили использовать служебную квартиру в районе Западных 50-х улиц для моих отцовских визитов. Горди и другая сторона договорились, что Джессика присоединится к нам на три дня, пока я буду в городе. Между тем мой секретарь в Париже изучила вопрос и через контакты в посольстве нашла для меня американку-экспатку со слабослышащей дочерью. Женщина свободно владела языком жестов и давала мне уроки по три часа в неделю. Я нашел репетитора по французскому языку и брал ежедневные часовые уроки, оплачиваемые фирмой. Так что самосовершенствованием я занимался по полной программе. А вечера заполнял культурными мероприятиями. Я продолжал выкуривать по пачке «Кэмел» в день. Совершал бесконечные пешие прогулки. Несколько километров каждую ночь, особенно когда таблетки не действовали и сон не настигал меня, и я пытался читать, пытался работать, но вместо этого одевался и бродил по темным улицам, совершенно бесцельно, направляемый бессонницей и необходимостью двигаться.
Прошло три недели после моего переезда, когда однажды я резко проснулся часа в три ночи, и в голову стукнуло: рискни, испытай судьбу. Я схватил листок почтовой бумаги, завалявшийся дома, потянулся за авторучкой. И написал:
Дорогая Изабель,
я живу в Париже. Уже почти месяц. Здесь я как минимум на пять лет. Если тебе не противно видеть меня, могу я пригласить тебя на обед? Если ты считаешь, что это невозможно, не нужно отправлять мне никаких ответных сообщений. C’est entendu121.
Je t’embrasse.
P. S. Я гуляю допоздна и сам заброшу эту записку в твой почтовый ящик – если, конечно, код двери не изменился.
Я положил письмо в конверт. На лицевой стороне написал «Изабель». Схватил пальто. Через тридцать минут я уже стоял перед домом 9 на рю Бернар Палисси. Пустынные улицы. Редкие пьяные гуляки. Новые романы в витрине Les Editions de Minuit все в тех же единообразных обложках, что и десять лет назад. Входная дверь дома – та же потертая темно-коричневая дверь, перед которой я столько раз останавливался в прошлом. Десять лет спустя я все еще помнил код: А8523. Щелчок. Дверь открылась. Некоторые вещи никогда не меняются. Ее почтовый ящик справа. Я вошел в маленький дворик. Начал накрапывать холодный дождь. Я посмотрел в направлении двух верхних правых окон справа, чуть ниже карниза. Ее окна. Темно. Не то чтобы я ожидал застать ее здесь… хотя, конечно, надежда была. Дождь набирал обороты. Я повернулся кругом. Побежал. Поймал такси на рю де Севр. Через пятнадцать минут я был дома. Я сбросил с себя одежду. Снова упал в постель. На этот раз сон пришел ко мне – возможно, потому, что после всех этих недель я наконец набрался смелости связаться с ней.
Я проснулся через три часа. Собрал сумку. Пробыв здесь четыре недели, в тот вечер я возвращался в Нью-Йорк. В самолете я отрубился и проспал шесть из восьми часов полета, думая: «Сегодня полночи не сомкну глаз». Но это не имело никакого значения. Мне не терпелось увидеться с сыном. Когда я добрался до квартиры на Западной 57-й улице между Восьмой и Девятой авеню – представительских апартаментов моей фирмы, которые должны были стать моей ежемесячной базой в Нью-Йорке на следующие пять лет, – Джессика уже устроилась на новом месте, а Итан спал в гостевой спальне.
Итан был настолько отключен от мира, что, когда я присел на корточки у его кровати и поцеловал его в голову, он слегка застонал и повернулся на другой бок, показывая мне свою спину.
– Вот это приветствие, – сказала Джессика.