– Эмили в том возрасте, когда считает maman каким-то моральным надзирателем или, в лучшем случае, досадной помехой. Тем более что она страдает клинической депрессией, которую лечат мягкой фармакологией и регулярными сеансами с очень хорошим психотерапевтом. Поэтому она счастлива, что я не жду ее дома три дня в неделю. Точно так же, как начала бы жаловаться на невнимание и пренебрежение, если бы меня не было дома сразу после семи вечера. И она в высшей степени папина дочка – обожает своего отца и пока предпочитает его компанию моей. То, что Шарль сейчас несколько прикован к дому, устраивает ее как нельзя лучше. Не то чтобы она хотела неотлучно находиться при нем. Но сознание того, что он рядом, в соседней комнате… это ее успокаивает. И мы оба рады сделать все в разумных пределах, чтобы создать Эмили комфортную обстановку.
Изабель хотела знать все о прогрессе в развитии Итана – как он расширяет свой репертуар языка жестов, как строит отношения с другими, осмелимся ли мы найти ему детский сад с «обычными», не глухими детьми, и когда он приедет в Париж. Я почти каждый день разговаривал с Джессикой по телефону. Горди не был бы Горди, если бы не сотворил невозможное: он выбил для меня дополнительные четыре дня ежемесячной опеки и убедил младших партнеров (в смысле, тех, кто моложе пятидесяти пяти) проявить человечность и позволить мне проводить в Нью-Йорке с моим сыном два уикэнда и одну полную неделю из четырех… и чтобы мне оплачивали авиабилеты и проживание за счет фирмы. Это был, конечно, компромисс: от меня ожидали, что я буду консультантом высокого уровня и активным участником всех крупных трастовых и имущественных дел, которые фирма вела в рекордных количествах.
Между тем эти два ежемесячных уикэнда с Итаном были самым долгожданным событием в моем календаре. По словам Джессики, он считал дни до моего следующего приезда. «Папа здесь!» – так он приветствовал меня, когда раз в месяц просыпался ранним субботним утром в служебной квартире моей фирмы и, войдя в спальню, обнаруживал, что я приехал поздно ночью, пока он спал. В Париже я по-прежнему два раза в неделю брал уроки языка жестов, так что и сам совершенствовался в общении с Итаном. Как сказала мне Джессика:
– Я стремлюсь к тому, чтобы он развивался как обычный ребенок. Он начнет учиться читать в пять лет, как все дети, а за этим последует математика. Большой проблемой будет социализация. Приобщение его к играм с другими детьми. Я уже говорила об этом Ребекке. Надо найти его ровесников, с кем он мог бы играть. Он же не посещает дошкольное учреждение, а у Ребекки очень крепкие связи с обществом анонимных алкоголиков и церковью Богоматери Святой Помпеи, при которой имеется своя начальная школа, где преподают и монахини, и миряне. Как говорит ваша бывшая супруга, монахини с удовольствием приняли бы Итана, но они не уверены, насколько хорошо он адаптируется в коллективе. Я попросила ее узнать, можно ли договориться о встрече с сеньором Морено – настоятелем этого заведения.
– Конечно, есть и другие начальные школы, где он мог бы учиться в твоем сопровождении.
– Я, конечно, начну с ним как постоянный спутник, но обучу кого-то другого, кто меня сменит. И я по-прежнему буду заниматься с ним после школы и один вечер пятницы в месяц, когда вы приезжаете из Парижа.
Я пытался поговорить с Ребеккой насчет школы. Отправил ей факс, предлагая, чтобы мы сели и спокойно обо всем поговорили, вместе изучили вопрос и решили, какие варианты для Итана лучшие в городе. Тем более что мы оба хотели как можно быстрее интегрировать Итана в мир других детей, не глухих.
Ответом Ребекки на мое письмо было молчание.
В Париже Изабель была возмущена тем, что моя бывшая отказывается от диалога со мной по поводу образовательного будущего нашего сына.
– Вы, американцы, доходите до абсурда, когда дело касается развода. Ах, боже мой, нарушена супружеская верность! А то, что твоя бывшая напивалась до чертиков, не имеет никакого значения. Ты спал с кем-то, и тебя заставляют до конца дней платить ей за твой проступок. А теперь, когда она обрела свою веру, когда она вся такая набожная католичка, со своим альфонсом – который, поверь мне, скоро изменит ей с молоденькой, – она разыгрывает перед тобой праведницу. Даже несмотря на то, что ты несешь основное бремя расходов и являешься более ответственным и преданным родителем.
Этот разговор состоялся за ужином – да, мы ужинали вместе (!) – в маленьком японском ресторанчике branché131 напротив дома 9 по улице Бернара Палисси. Я только что вернулся из Нью-Йорка. Как и обещал, я привез фотографии Итана (сделанные в круглосуточной аптеке прямо перед моим отъездом), поскольку Изабель теперь настаивала, чтобы я фотографировал сына в каждый свой приезд и она могла следить за его развитием. Изабель хотела точно знать, какие дошкольные учебники использует Джессика, и даже съездила на бульвар Сен-Жермен в Американский университет в Париже и воспользовалась их библиотекой, чтобы провести исследование начальных школ Нью-Йорка. Она подготовила для меня пять предложений, указав контактные данные и имена директоров школ. Она пришла в бешенство, когда Ребекка категорически отвергла идею о том, чтобы Итан провел со мной месяц в Париже тем летом, и сказала, что это самая злобная месть с ее стороны.
– Она потеряла тебя. Потеряла свою карьеру. Она несчастлива. И обращает всю свою ярость на тебя, потому что именно так ведут себя посредственности. И она использует вашего сына и деньги как единственное оружие против тебя. Жалкое зрелище.
Это был один из тех моментов – за ужином, с прикосновениями ее пальцев, которые усиливали мысль, ободряли, – когда я ловил себя на мысли: мы действительно пара. Ее стремление оберегать меня, интерес к Итану, желание научиться у меня основам жестикуляции, чтобы она могла общаться с моим сыном, когда он наконец приедет в Париж… все это восхищало. Но существовали препятствия, которые воздвигала и она. Еще раньше я не раз спрашивал у нее, когда мне можно встретиться с Эмили. Изабель была непреклонна в том, что из-за душевной хрупкости дочери и ее привязанности к отцу наше знакомство невозможно.
– Даже если я скажу ей, что ты просто мой друг… она заподозрит неладное. И может разозлиться, уйти в себя. Лучше пока оставить все, как есть.
Точно так же я неоднократно предлагал Изабель поехать вместе со мной на уикэнд в Нью-Йорк. Но ей очень не хотелось покидать Париж даже на несколько дней из-за страха, что в ее отсутствие Эмили может перейти на темную сторону. Я мягко пытался возразить, что за те полгода, что мы снова вместе, ее дочь не проявляла никаких тревожных признаков. И это была бы фантастическая возможность для нее встретиться с Итаном и начать налаживать с ним отношения. Но она была неумолима.
– Я знаю, это прозвучит неубедительно, жалко и почти провинциально… но я не из тех, кто любит путешествовать. У меня клаустрофобия в самолетах. Я могу выдержать лишь около часа, запертая в этой герметичной трубе. Не больше. И я чувствую, что теряю контроль. Что так и есть. Единственной причиной, по которой я согласилась на поездку в Бостон, была фантастическая идея встретиться с тобой. Но мне пришлось принять слишком много валиума, чтобы пересечь Атлантику туда и обратно. И с тех пор я не так часто летаю куда-нибудь.
– Но, если мы полетим вместе… и я буду сидеть рядом с тобой…
– Это не спасет положение. Пять лет назад я еще раз попыталась полететь с Шарлем на каникулы в Кейптаун. Когда мы приехали в аэропорт здесь, в Париже, у меня случился приступ панической атаки. И было так плохо, что Шарлю пришлось обратиться за медицинской помощью для меня. Я оказалась в лазарете в аэропорту. Конечно, Шарль – а у него была деловая встреча в Кейптауне – хотел отменить всю поездку. Но я настояла, чтобы он поехал… и провел оставшиеся десять дней нашего запланированного отдыха в том роскошном отеле, что он забронировал, недалеко от мыса Доброй Надежды. Конечно, я знала, что он полетел туда через два дня со своей любовницей. Но могла ли я винить его? Так что, если ты захочешь взять свою любовницу в Нью-Йорк вместо меня…
– Я больше не женат, поэтому у меня нет любовницы. И в моей жизни нет другой женщины, потому что я с тобой.
– Тебе следовало бы завести кого-нибудь, потому что я так ненадежна в плане психики.
– Потому что не можешь решиться на трансатлантический…
– Потому что я женщина, которой осталось всего несколько лет до ужаса шестидесятилетия; которая в течение последних двадцати пяти лет каждый день приходит в одну и ту же квартиру-студию и тихо работает над своими переводами; и замужем за одним и тем же тихим, порядочным человеком; проводит тихие, степенные выходные в одном и том же семейном поместье в Нормандии, месяц в году – на ферме шурина в Варе, а обычные вечера – в кино, концертном зале и опере. Я никогда ни в чем не нуждалась материально. У меня замечательная дочь, которая, я боюсь, сойдет с ума и разрушит нашу жизнь в процессе. У меня есть ты, и это делает меня глубоко счастливой. Так почему же я никогда не могу избавиться от мысли, что обманула себя в жизни? Что я стояла на месте, когда мне следовало бы вести гораздо более авантюрную жизнь. Слишком много тихого отчаяния… и я сама – его архитектор.
Я переплел наши пальцы.
– Меня самого регулярно посещают такие мысли. Но, пока Итану не исполнится двадцать один год, я финансово привязан к его матери. Не то чтобы я жалуюсь. Но если бы я предложил тебе: давай вырвем все с корнем и махнем на Таити…
– Я бы сказала «нет». Не только потому, что я уверена, что тропики бесконечно скучны, особенно франкоязычные тропики, – но и из-за Эмили. И, даже будь Эмили абсолютно стабильной, самостоятельной, полностью независимой, я бы все равно сказала «нет».
– Почему?
– Потому что в моем преклонном возрасте я наконец-то кое-что знаю о себе. Я трусиха…
– О, я тебя умоляю…
– Это чистая правда. Я все время осторожничаю. Я окружила себя кучей запретов. Несчастлива ли я из-за этого? К своим годам я уже должна была побывать в шестидесяти странах, как несколько бесстрашных душ из числа моих знакомых. Честно говорю, я ограниченна. Я принимаю это. Моя жизнь сложилась именно так, и это мой выбор. Я кажусь меланхоличной? Конечно. Я меланхолик по собственному выбору? Я это чувствую. Эта