меланхолия коренится в моей ограниченности? Без сомнения. Собираюсь ли я что-нибудь сделать, чтобы изменить это? Кроме моей любви к тебе… нет.
Но теперь она высказала вслух то, что я втайне знал все это время: моя любовь к ней сопровождалась мыслью о том, что она никогда не покинет Париж. Одно то, что она не могла решиться на дальний перелет, служило красноречивым подтверждением. Если мне придется вернуться в Нью-Йорк, что тогда? И все же… и все же… пока мы были вместе три вечера в неделю. Наша страсть друг к другу не угасала. Мы не знали ни минуты скуки вместе. Она приучила меня к книгам. И фильмам. Так же, как я пробудил в ней интерес к джазу.
А после этих волшебных часов, проведенных вместе, она возвращалась домой, к своему немощному мужу и хрупкой дочери. Даже если бы завтра Шарля не стало, я сомневался, что она вдруг согласилась бы жить со мной. Потому что такова была реальность, которую мы создали друг для друга. Несмотря на то, что именно Изабель изначально ввела правила, я был таким же соучастником, как и она. Помимо того, что я послушно следовал обозначенным маршрутом, до меня только теперь дошло, что я видел в наших отношениях странный идеал: любовь, которая не была браком или другой формой совместного проживания. Связь столь же глубокую и проникновенную, сколь и… преходящую. Да, теперь мы были в каком-то смысле парой: два немолодых человека, которые, как и все в нашем возрасте, уже хлебнули немало в этой жизни и были на «ты» с богами разочарования и душевной боли. Да, это добавляло остроты нашей страсти – той отчаянной потребности соединиться и раствориться друг в друге, что и составляет настоящую любовь. И все же нам не следовало отчаиваться. Теперь наконец наши пути сошлись в одном городе. У нас бывали не только вечера, но и несколько ночей. Мы обрели выстраданную стабильность.
Время летело вперед, а стабильность сохранялась. Зима перешла в лето. Я съездил к Итану в Штаты, сняв на месяц дом на побережье штата Мэн. И вернулся в Париж сразу после того, как мой сын пошел в первый класс Маленькой красной школы в Гринвич-Виллидж (его мать отказалась от своей идеи церковно-приходской школы, когда настоятельница церкви Богоматери Помпеи в конце концов сообщила ей, что «они вряд ли смогут удовлетворить особые потребности маленького Итана»). У него появилась постоянная сопровождающая Клара Флаутон, аспирантка педагогического факультета Колумбийского университета. Итану нелегко далось погружение в традиционную образовательную среду. В первую неделю у него случилась истерика. Он со злости сокрушил строительные кубики одноклассника. Завуч дважды предупреждала нас (меня, Клару и его мать), что, как бы ни было важно для школы иметь такого ученика, как Итан, если он будет продолжать в том же духе, вряд ли его оставят надолго.
Ребекка позвонила мне и предложила встречу за круглым столом у нее в квартире с участием Джессики (та все еще занималась с Итаном после школы) и Клары. Ребекка сильно похудела – не то чтобы она когда-либо была коренастой, и в волосах прибавилось седины. Одета она была в серую шерстяную блузку и темно-серую шерстяную юбку. Во всем ее облике проступала измученная суровость преждевременной вдовы из самого холодного уголка Новой Англии. Но она провела встречу достойно, и под конец было решено, что Итан присоединится к нам. Он оглядел четверых взрослых, которые отвечали за его будущее, подбежал и уткнулся головой мне в колени, одновременно хватая руку своей матери. Я держал его, пока Джессика и Клара быстро объясняли ему на своем языке, что, если он хочет остаться в этой школе, ему нужно быть очень хорошим мальчиком. Итан всхлипнул. Я обнял его, потом подхватил на руки и передал матери, давая понять жестами, что мы оба любим его и всегда будем едины ради него. Он прильнул к матери. Разрыв между нами вряд ли мог быть восстановлен в один из таких искупительных моментов (изобилующих непременными объятиями и слезами раскаяния), столь любимых Голливудом. Когда встреча закончилась, Итан настоял на том, чтобы я уложил его в постель. Он достал свою любимую в ту пору книгу, «Там, где живут чудовища», и под строгим критическим взглядом Джессики, оценивающей мою технику, я, как мог, импровизировал, жестами передавая текст Мориса Сендака, что вызывало у Итана восторг. Ребекка заглянула в комнату, когда я читал вслух последние страницы, которые Итан переворачивал всякий раз, когда я постукивал по книге.
– Отличная работа, – сказала она, когда я закончил. Ее тон не был ни резким, ни примирительным.
– Спасибо, – ответил я.
Она лишь кивнула и вышла из комнаты. Явно намекая на то, что мне пора уходить.
В Париже жизнь текла своим чередом. Я работал. У Изабель была своя работа. Без всяких лишних слов и объяснений Моник взяла на себя ответственность за мое расписание и следила за тем, чтобы окошко cinq á sept, по возможности, оставалось свободным. После семи вечера у меня часто бывали деловые ужины. Изабель уклонялась от предложений стать ma compagne132 на этих мероприятиях, справедливо замечая, что мир юриспруденции и финансов слишком тесный, и из уважения к Шарлю ей негоже выступать в роли моей жены. Другое дело – пойти в оперу или на концерт в театре на Елисейских полях, хотя и там мы частенько сталкивались с ее друзьями и знакомыми. Меня она всегда представляла как своего «американского друга, адвоката Сэмюэля» – сама формулировка должна была указывать на «amitié»133 между нами и поддерживать видимость приличия… хотя, как заметила Изабель, все понимали, что нас наверняка связывает какая-то другая история.
– Позволь все-таки прояснить все эти светские тонкости, – сказал я. – Тебя можно видеть с любовником на представлении «Нормы». Но ты не можешь сопровождать его на деловом ужине, потому что это указывает на серьезные отношения между нами.
– Проблема в том, что на ужине я бы оказалась вместе с женами твоих коллег. И тоже выступала бы в роли супруги. Это невозможно, учитывая положение Шарля в обществе… даже когда он отошел от дел.
Время двигалось вперед. Эмили усердно готовилась к Le Bac134. От результата этих экзаменов зависело дальнейшее поступление (или не поступление) в университет, и в этом смысле БАК был конструктором будущего курса образовательной жизни любого лицеиста. Я так еще и не познакомился с ней и не настаивал на этом. Каждую третью неделю я продолжал мотаться через Атлантику. Итан начинал понемногу привыкать к школе. У него даже появилась подружка – одноклассница Пэм Каспер, которая, ничего не зная о языке жестов (да и как она могла в пять лет?), научилась общаться с ним, показывая и заставляя его читать по губам (новый навык, который Клара и Джессика добавляли к жестикуляции). Три вечера в неделю я по-прежнему проводил с Изабель. Я расширил клиентскую базу парижского офиса, и мои партнеры в Нью-Йорке, одержимые прибылью, были довольны ростом корпоративного бизнеса. В тот год я получил солидный бонус. Я положил его в банк, решив, что, поскольку все равно не плачу аренду, нет смысла покупать что-то в Париже… Тем более что от судьбы Итана во многом зависело, куда меня занесет в следующий раз.
В жизни бывают моменты – правда, редкие, – когда вы чувствуете, что свободны от высокой драмы. Или серьезных огорчений. Или ужасного свинства со стороны других. Следующие три года или около того стали для меня фартовыми, когда все карты, что шли в руки, оказывались в масть. Изабель тоже везло. Конец девяностых. Холодная война закончилась восемь лет назад. Клинтон в Белом доме. Если отбросить его глупые сексуальные шалости – «почему он не нашел себе более зрелую любовницу вместо какого-то неопытного подростка?» – как едко высказалась Изабель, когда против него была начата безумная процедура импичмента, – наступила эпоха мира и изобилия.
В понедельник утром я пришел на работу и обнаружил присланную по факсу директиву от начальника отдела коммуникаций нашей фирмы в Нью-Йорке, предписывающую «перейти» на отправку большей части «необязательной» корреспонденции по электронной почте. Помимо того, что нас обязывали адаптироваться к новомодному «онлайн» миру, все партнеры и штатные юристы должны были к концу года обзавестись мобильными телефонами. Я выполнил это требование, хотя сотовый телефон все еще был диковинкой в Париже. Изабель пренебрежительно относилась ко всем электронным коммуникациям, полагая, что эта причуда пройдет мимо нас; что бумажное письмо никогда не исчезнет, а сама мысль о том, что мы можем носить с собой аппарат, позволяющий круглосуточно быть на связи, повергала ее в ужас. Но уже через год она тоже была в Сети и обзавелась простым черным телефоном-раскладушкой, хотя бы потому, что этого хотела Эмили. А Эмили, взяв два года отпуска, чтобы объехать весь мир на папины деньги и попытаться написать роман о своих приключениях в Непале, Таиланде, Камбодже, Лаосе, Вьетнаме и девяти месяцах работы в качестве джиллару135 на скотоводческой станции в Северном Квинсленде, теперь училась на последнем курсе университета. Несколько лет назад она очень хорошо справилась с БАК, поэтому изучала политологию в Science Po136. Мы наконец-то познакомились – всего через шесть лет после моего переезда в Париж. Изабель организовала нам билеты на выступление знаменитой танцевальной труппы Пины Бауш из Германии в театре Шатле. Меня собирались представить просто как «друга maman». За эти годы я видел много фотографий Эмили.
Но испытал потрясение, когда увидел перед собой двадцатипятилетнюю Изабель – те же огненно-рыжие волосы, пронзительный взгляд и обезоруживающая красота, которая никогда не кричала о себе. Мы договорились встретиться в кафе перед спектаклем, а после театра поужинать. Изабель задерживалась из-за пробок. Эмили внимательно оглядела меня, когда я подошел к ней в