Последнее заявление она произнесла с фальшивым американским акцентом. Я схватил один из хромированных стульев, сел, сунул руку в карман куртки и достал пачку сигарет и зажигалку «Зиппо». В подобных ситуациях без сигарет не обойтись.
– А вода в ее легких?
– Повреждения мозга нет, но ее держали в медикаментозной коме в течение пяти дней после того, как очистили легкие от воды из Сены.
– Мне очень жаль.
– О, и у Шарля на фоне того, что сделала с собой его обожаемая дочь, два дня назад случился сердечный приступ. Не самый страшный. Он, вероятно, выйдет из больницы уже через несколько дней. Тем не менее это тот случай, который служит напоминанием: смерть моего мужа близка. К счастью, это произойдет не завтра, но, вероятно, в течение ближайших лет пяти или десяти. Представь, каково это чувствовать… каково сознавать, что впереди еще пять – десять рождественских праздников. Теперь Шарлю потребуется постоянное внимание. Как и моей дочери. Мы с Шарлем говорили прошлым вечером. Ментально он здесь. Потрясен. Ошарашен. Немного напуган… но понимает, что на этот раз обошлось и ему подарено еще немного времени, чтобы побыть с нами. И он выступил с предложением. Которое я приняла. Мы все покидаем Париж. У нас дом в Нормандии. Большой и просторный. Достаточно места для нас троих, чтобы у каждого было свое пространство, но все же мы могли быть вместе под одной крышей. Эмили понадобятся круглосуточная сиделка на какое-то время и команда специалистов, чтобы в буквальном смысле поставить ее на ноги. Там поблизости есть довольно хороший реабилитационный центр. Мы сможем нанять врачей-специалистов и физиотерапевтов, чтобы помочь ей. И Шарль поживет в спокойной обстановке, избавленный от необходимости охотиться на мамонта и гоняться за каждой юбкой.
– А ты? – спросил я.
– Я буду матерью-настоятельницей, ответственной за эту богадельню.
– Все время?
Она кивнула. И добавила:
– Я слышу неодобрение в твоем молчании. «Выбрасываю на ветер свою столичную жизнь. Становлюсь элитной сиделкой. И, что хуже всего, бросаю своего американского любовника, которого обожала, пока он не стал ревновать меня к недавним несчастьям моей семьи».
– Я не сказал ни слова, черт возьми.
– Да тебе и не нужно было. Твое молчаливое возмущение говорит за тебя. Тебе непременно надо было бомбардировать меня сообщениями, после того как я позвонила и сказала, что моя замечательная Эмили сломала позвоночник и чуть не утонула.
– Я это делал только потому, что искренне переживал за Эмили.
– И боялся, что произойдет то, что должно произойти… что я предпочту тебе мужа и дочь. Именно это я и делаю.
– Теперь ты несправедливо сваливаешь все на меня.
– Твое сообщение…
– Я немедленно извинился за то, что перегнул палку.
– Это меня крайне огорчило. Это давление… быть рядом с тобой…
– Это неправда. Сначала я звонил много раз, потому что хотел помочь, быть рядом, чтобы помочь тебе…
– Потому что тебе не давала покоя мысль: «Я – ее вторая половина».
– Я и есть твоя вторая половина.
– По касательной. И ты всегда это знал. И я всегда ясно давала это понять. В течение многих лет. Десятилетий. Моя любовь к тебе… она всегда со мной. Но когда ты вторгаешься…
– Вряд ли это можно назвать вторжением. Я знаю, что ты переживала чудовищный момент. Я просто хотел помочь…
– А теперь ты думаешь, что я придираюсь к тебе.
– Да, думаю. Но ты злишься, ты полна горя и печали, а любовь часто сводится к тому, что ты срываешься на того, кто рядом с тобой… как бы несправедливо это ни было.
– Как благородно с твоей стороны. Как по-рыцарски.
– Тебе не следует все это рушить, Изабель. Не нужно отказываться…
– Если я уезжаю из Парижа…
– Ты продаешь эту студию и apartеment familiale139?
Пауза. Она потянулась за пачкой сигарет, закурила.
– Пока нет.
– Стало быть, поистине ты можешь осесть в Нормандии, но…
– Истина – гибкая конструкция. В обозримом будущем я буду заботиться о своей дочери и муже в Нормандии. В обозримом будущем… я прекращаю все это.
– С полным основанием?
– Если бы в той ситуации ты проявил себя лучше…
– Я не так уж плохо проявил себя. Ты просто ищешь оправдание.
Пауза.
– Может, и так. Возможно, я очень несправедлива к тебе. Возможно, использую тебя как мальчика для битья. Или, может, вся эта ужасная цепочка событий показала мне, где мои приоритеты.
– Когда ты говоришь «в обозримом будущем»…
– Вот! Вот! Ты питаешь надежду…
– Конечно, тебе непременно нужно уехать с дочерью и мужем. Сосредоточить на них все свое внимание. Но ты ведь не хочешь обрывать наши отношения. Что не мешает…
– Ты думаешь, это не мешает? Ты думаешь, меня не угнетает сознание того, что я люблю тебя, но у меня есть и эта жизнь, которую я не могу потерять.
– Никто не просит тебя терять ту жизнь. Отступи, пожалуйста…
– Чудовищный «несчастный случай» с Эмили, сердечный приступ Шарля… они оба говорят мне: я слишком далеко отступила от всего.
– Не принимай опрометчивых решений. Подожди, пока весь ужас уляжется…
– Рассудительный адвокат. Ты не понимаешь, для меня это должно закончиться. Больше никакой разделенной верности, никакого разделенного сердца.
– Все, о чем я прошу, это…
– Я знаю, о чем ты просишь. И я говорю тебе нет. Нас больше нет. Ты можешь не согласиться с моей логикой, но тебе придется принять ее. Потому что все так, как оно есть. А теперь ты должен уйти.
Почему я всегда носил в себе печальное предчувствие: однажды все закончится именно так? Неужели в этом была наша история – в сознании того, что она правильная, потому что неполная? И, поскольку неполная, не могла быть до конца правильной. Но что является правильным и что является полным, когда речь идет о хаосе в человеческом сердце? У меня не было ответов на эти вопросы. Точно так же я не мог противостоять гневу Изабель в тот вечер. Для нее решение было принято; манихейский выбор сделан ради ее собственной нынешней стабильности. Стал ли для нее суровый приговор нашим отношениям способом смягчить вину, которую она испытывала в тот момент? Я это чувствовал, но не мог бросить ей это в лицо, чтобы не напрашиваться на еще более глубокий и болезненный разрыв. Одно я знал наверняка об Изабель: любые попытки сказать ей, о чем, по вашему мнению, она думает, встретят яростный отпор с ее стороны, не говоря уже о заметном недовольстве тем, что кто-то читает ее мысли.
Поэтому я встал. Потушил сигарету. Подошел, чтобы поцеловать ее на прощание. Она приняла прикосновения моих губ к ее щекам. Давая мне понять: между нами все кончено. Я ушел. Но прежде сказал:
– Дверь всегда открыта.
Тишина.
Еще одна попытка.
– Моя любовь к тебе не исчезнет.
Теперь она крутанулась на стуле, поворачиваясь ко мне спиной. Говорить больше не о чем.
Так оно и оставалось на долгие годы.
Плохие новости как грязная приливная волна. Накатывает, но, уходя обратно в море, оставляет за собой ошметки водорослей и всякой дряни. Так, постепенно все больше липкого ила откладывается на берегах.
Я держал этот разрыв в себе. Пока снова не приехал с родительским визитом в Нью-Йорк и Итан не спросил меня, когда он снова увидит Изабель. Тогда я и объяснил, что Эмили заболела, и мы с Изабель решили пока расстаться, и скорее всего больше никогда не будем вместе. Итан широко распахнул глаза.
– Я больше никогда ее не увижу?
– Не знаю.
– Вы с мамой расстались. А теперь и с Изабель.
Я хотел объяснить, что не моя вина в этом расставании. Но мне не хотелось выглядеть оправдывающимся. Или сваливать всю вину на нее. Если в отношениях нет насилия или вопиющего психологического давления, в разрыве никогда не бывает виноватой только одна сторона. Да и предательская случайность может сбить пару с курса.
Спустя несколько месяцев после того, как Изабель объявила мне о том, что между нами все кончено, и действительно исчезла из города, в моей парижской квартире раздался очень поздний телефонный звонок. Звонила Джессика, в девять вечера по нью-йоркскому времени. Итан написал ей часом ранее, умоляя приехать к нему как можно скорее. Он нашел свою мать лежащей на полу, лицом вниз, в луже собственной рвоты, а рядом валялась бутылка водки. Как выяснилось, она снова начала пить с тех пор, как Итан стал сам приходить домой из школы. Ему уже было пятнадцать, он учился в Далтоне в Верхнем Ист-Сайде и каждый день ездил на метро в школу и обратно. В тот день после уроков друг пригласил его к себе в квартиру, и мать одноклассника позаботилась о том, чтобы отправить Итана домой около восьми вечера на заранее оплаченном такси. Тогда-то он и обнаружил Ребекку в таком состоянии. Мальчик смышленый, он побежал вниз и нашел консьержа, и тот уже позвонил в службу 911, а также (по настоянию Итана) Джессике. «Скорая помощь» прибыла раньше его наставницы. Ребекку отвезли в больницу Бельвью, где ей сделали промывание желудка и перевели в психиатрическое отделение для дальнейшего наблюдения. Джессика согласилась остаться с Итаном на ту ночь. Следующим утром я уже летел в Нью-Йорк. Итан был очень травмирован инцидентом с его матерью.
– Не заставляй меня снова жить с ней, – взмолился он.
По словам врачей в Бельвью, у Ребекки начинался цирроз печени. О смертельной угрозе речи пока не было; повреждения, хотя и тревожные, еще не достигли необратимой стадии. Но все говорило о том, что Ребекка уже довольно давно злоупотребляет алкоголем. Тут же подключились социальные службы. Ребекку сочли опасной для нее самой и, главное, для ее сына. Я вмешался в дело и заверил всех, что Итан отныне будет жить со мной. Я встретился с управляющим партнером нашей фирмы и объяснил ситуацию. Надо отдать должное Ребекке, она проявила благоразумие и попросила меня о встрече. Я договорился о свидании в специально оборудованной комнате для посетителей в психиатрическом отделении больницы. Охранник неотлучно находился с нами в течение всего тридцатиминутного разговора.