ащитником в службе правовой помощи. Я не имел удовольствия познакомиться с Фредом. Но Итан встречался с ним и назвал его «немного старым и сухим, но мама, кажется, счастлива. И он такой же упертый католик, как и она… так что их союз вроде как работает».
Я не стал цитировать этот комментарий Ребекке, когда мы устроились в закусочной с меню из морепродуктов неподалеку от кампуса. Это была наша первая совместная трапеза за долгие годы. Мы оба держались очень настороженно. Я видел, как сжались ее губы, когда я попросил бокал «Совиньон Блан» к дюжине заказанных устриц, и чувствовал, что, как и многим исправившимся алкоголикам, ей так хотелось сделать хотя бы глоток. Я старался сохранять невозмутимое выражение лица, пока она возносила молитву, прежде чем приступить к еде. Мы поговорили в основном об Итане и о том, какой впечатляющий скачок он совершил, и что мы оба (как отметил я) сыграли ключевую роль в том, чтобы привести его к этому знаменательному этапу его жизни – когда он начинал учебу в обычном колледже и делал это с минимумом посторонней помощи.
– Ты проделал огромную организационную работу, – сказала Ребекка. – Находил репетиторов, исследовал все образовательные и медицинские возможности, чтобы помочь ему…
– И ты растила его…
– Потому что ты сбежал от меня и моего пьянства… И кто может винить тебя?
– Все в прошлом. У тебя сейчас все хорошо?
– То есть не срываюсь ли я?
– То есть ты счастлива?
– Что понимать под «счастьем»?
– Хороший вопрос.
– Теперь у меня разумная жизнь. Фред замечательный человек. Олбани на самом деле интересный город. У нас есть абонемент в оркестр, в местный областной театр. Мы любим ходить в походы. В моей работе есть свои прелести… о боже, это звучит так банально. Но… честно… жизнь прекрасна. Не та, где я видела себя, когда покидала Колумбийский университет более четверти века назад, но вполне достойная. И все-таки я до сих пор часто задаюсь вопросом: если бы менингит не лишил нашего сына слуха…
– Не надо об этом, прошу тебя, – сказал я. – То, что случилось, – случилось. Мы с этим справились…
– Или, в моем случае, не совсем.
– Ты прекрасно с этим справилась.
– Прекрати быть великодушным.
– Прекрати казнить себя.
– Глухота разлучила нас.
– Просто подтолкнула, – сказал я. – Однако…
– Я всегда знала, что твое сердце где-то в другом месте.
Пауза. Я глотнул вина.
– Я ни на мгновение не пожалел о том, что был с тобой. Я любил тебя.
– Но она была той, с кем ты хотел быть… и не мог.
– Все в прошлом.
– Так ли это? Правда? Ты был с ней все эти годы в Париже. А теперь?
– Теперь она с мужем, которого никогда не бросала, и хрупкой, травмированной дочерью, которая зависит от нее.
– Значит, вы поддерживаете связь?
– Не совсем.
– И ты все время оплакиваешь ее отсутствие?
Я отрицательно покачал головой. Ребекка улыбнулась. Но не сардонически. Скорее сопереживая.
– Все в порядке, Сэм. Она всегда была рядом. С того момента, как я обнаружила, что влюбляюсь в тебя, я знала, что ты терзаешься в противоречиях, но все равно пошла за тобой – и получила тебя. Точно так же, как знаю, что был момент, когда ты мог сбежать к ней. Но ты выбрал меня. Что, оглядываясь назад, могло быть ошибкой. И вот мы здесь, спустя все эти годы хаоса, а она все равно рядом. Повезло тебе. Твоей великой страсти, твоей великой истории. Особенно потому, что у вас обоих была другая жизнь в другом месте. Мы хотим того, чего не можем иметь. А имеем то, чего, как вскоре обнаруживаем, нам, может, и не хочется. Так оно и бывает. Любовь. Вечная погоня. Сладкая боль. Великая непрекращающаяся мечта. Ты все еще мечтаешь о любви, не так ли?
Еще глоток вина.
– Конечно.
– Есть какие-нибудь перспективы на горизонте?
Я лишь пожал плечами.
– Значит, есть кто-то, кто привлекает твое внимание?
– Откуда ты это знаешь?
– Потому что ты был моим мужем. И потому что, в отличие от меня, ты все еще романтик.
Я улыбнулся.
– Виновен по всем пунктам.
– Да ладно, ты можешь рассказать мне о ней.
– Пока нет, – ответил я.
Были причины, по которым я все еще относил Лорри Уильямс к категории «пока нет». Мы познакомились, когда стояли в очереди на вход в The Vanguard. Она была с двумя подругами. Я был один. Она заметила, что я читаю DownВeat – самый популярный американский журнал, посвященный джазу. И спросила меня, не музыкант ли я. Мы разговорились.
– Ты всегда один, когда слушаешь джаз? – поинтересовалась она.
Я объяснил, что разведен, что у меня есть сын, который вот-вот поступит в колледж, и что я свободен.
– В смысле только что с кем-то расстался… или я слишком любопытна, или слишком забегаю вперед?
В этом смысле Джулианна отставала на два месяца. Поэтому я сказал:
– Да, с недавних пор свободен… но без всякого похмелья.
– Мне нравится. Хороший оборот. Я разведена и тоже свободна с недавних пор… Хотя развод произошел пять лет назад.
– Дети?
– Не хотела их… или, по крайней мере, не с ним.
– А потом?..
– Биологические часы показали, что уже слишком поздно. И опять не тот парень.
Распахнулись двери, запуская посетителей на ночной сет с началом в 23:00. Она назвала мне свое имя. Я назвал свое. Она представила меня своим подругам – с виду ровесницам. Обе с обручальными кольцами. Они пригласили меня присоединиться к ним за столиком. Я узнал, что одна из женщин – ее звали Джоан – отмечала в тот вечер свой день рождения, и что они вместе учились в колледже много лет назад. Я сказал, что не хочу портить им вечер, но предложил Лорри обменяться телефонами. Она записала свой номер в мой блокнот, а я нацарапал свой в ее блокноте.
Несколько раз во время того концерта – исполняли музыку Томми Флэнагана и его трио – я замечал, что Лорри поглядывает в мою сторону, а затем просто кивнула мне, давая понять, что уловила мой интерес. Я выждал положенные сорок восемь часов, после чего позвонил и договорился о встрече. Она предложила съездить в Ист-Виллидж, посмотреть экспериментальное американское кино 1960-х годов в киноархиве «Антология». Я чувствовал, что это своеобразный тест. Она преподавала киноведение в Новой школе. Я явился в элегантном костюме. Ей понравилось. Понравилось и то, что я знал кое-что о режиссере (Стэн Брэкидж – поисковая система в помощь). Понравилось, что после этого мы пошли в мексиканскую забегаловку и болтали без умолку до полуночи. Я посадил ее в такси до дома, вручил водителю 20 долларов и сказал, что поездка за мой счет. Прежде чем он тронул с места, она быстро поцеловала меня в губы и сказала:
– Классный вечер.
Такими же были и следующие три вечера. Разговоры, разговоры и снова разговоры. Мы многое узнали друг о друге; растущее тихое чувство общности подчеркивалось нерешительностью, которая возникает из-за слишком большого недавнего романтического разочарования и желания обойти боль стороной. И все же, все же… Поздним субботним вечером, на четвертом свидании, когда мы выкатились из бара почти в час ночи, она вплелась пальцами в мои пальцы и сказала:
– А теперь я действительно хочу, чтобы ты пригласил меня к себе.
Секс был осторожным, немного неуверенным. Лорри призналась, что со времени последних неудачных отношений она почти год ни с кем не была.
– Надеюсь, я не разочаровала.
– Не смей так думать, – сказал я. – Это было в первый раз. Мы оба нервничали. И вряд ли это было ужасно. «Завтра будет новый день», и все такое.
На следующее утро мы нащупали хороший ритм. Быстро созревало чувство соучастия. После этого я побежал за воскресной «Нью-Йорк таймс» и провизией. Вернувшись в квартиру, взбил омлет, поджарил рогалики, приготовил две «Кровавые Мэри» и сварил кофе.
– Наш первый совместный завтрак, – сказала она, наклоняясь, чтобы поцеловать меня.
Мне понравилось, что мы просидели за столом два часа, обмениваясь страницами газеты и бесконечно что-то обсуждая. Мне нравилась непринужденность между нами. Ощущение, что я мог видеть нас вместе через пять, десять лет за этим столом, с остатками воскресного позднего завтрака перед нами, за разговорами, разговорами, разговорами, все еще тесно связанных и страстно увлеченных друг другом. Я знал, что во мне опять говорит романтик с его грезами о будущем. Я знал, что мне еще так много нужно узнать о мисс Уильямс, как и ей обо мне. Но… это было приятно. И не возникало никаких сложностей. Из наших разговоров и моих наблюдений в течение четырех вечеров, прежде чем мы провели ночь в постели, вырисовывался образ женщины, которая знала о своих недостатках (она призналась, что борется с тревогой и неуверенностью в себе, когда дело доходит до ее веры в то, что она заслуживает счастья). Равно как и я признался, что вступал в брак, чувствовал, что там кроются очевидные изъяны конструкции. И что проявил нерешительность и увлекся аналитикой, когда единственная женщина, с которой я чувствовал безграничную связь, но с кем никогда не надеялся на будущее, предложила мне это будущее.
– Но это была твоя реакция на ее бесконечное «нет», которое ты слышал в течение многих лет, – заметила Лорри.
– Я реагировал на страх. Страх получить именно то, чего так хотел.
– Но потом, позже, вы были вместе.
– Да, но на прежних условиях. Окно возможностей с ней было открыто. Я оттолкнул ее. Оно снова открылось, и на этот раз мы были друг с другом как будто наполовину…
– Но все равно вместе. Полное владение друг другом, по моему опыту, коварно. Кто знает, как долго все это продлится, не говоря уже о том, сколько проживет любой из нас. Все так преходяще. Вот почему истинная связь, когда и если она появится, настолько драгоценна. И хрупка.
Я согласился с таким взглядом на мир. И после месяца наших встреч начинал думать: все чудесно. Да, теперь она проводила две-три ночи в неделю у меня, тем более что Новая школа находилась в десяти минутах ходьбы от моего дома. Да, нам еще многое предстояло узнать о жизни в тесном контакте. Но мы никуда не торопились. Потому что идеализированное – совсем не то, что повседневное. Мы пока находились на том раннем этапе, когда нашим внутренним сложностям и противоречиям еще предстояло переплестись. Может быть, нам хватило бы ума держать их в узде; уважать неврозы друг друга и учиться интегрировать их во что-то прочное. А может быть, как в предыдущих главах моей жизни, они бы погубили наши отношения. В любом случае, предзнаменования были добрыми. Мы оба согласились без лишних разговоров, что просто позволим событиям развиваться своим чередом.