ужу рыдания.
– Если ты разрыдаешься, я прикажу тебе уйти. Знаешь, что написал Пуччини на полях партитуры «Богемы» в тот момент, когда Мими умирает? «Чувство, никакой сентиментальности». На днях я сказала то же самое Шарлю и Эмили.
– Как Эмили?
– Давай начнем с Шарля, который спит в соседней палате.
– Серьезно?
– Видел бы ты свое лицо. Как у нашкодившего любовника, ожидающего, что разгневанный муж ворвется и вызовет его на дуэль. Шарль вряд ли это сделает, поскольку он пожилой человек, прикованный к инвалидному креслу… и скоро присоединится ко мне на том свете. Эмили очень тяжело все это переживает. В прошлом году она вышла замуж за своего приятеля. Его зовут Жан-Пьер. Она полностью оправилась от своих травм, и вот самое большое чудо – она беременна. Врачи сказали ей, что, если она будет очень осторожна, ее когда-то переломанное тело сможет выносить ребенка. Она должна родить через четыре месяца.
– Чудесная новость, – сказал я.
– Я всегда хотела быть бабушкой. Море удовольствия без всяких родительских обязательств и тревог. Но и в этом мне отказано.
Волна боли накатила на нее. Ее тело содрогнулось в небольшой конвульсии, агония исказила ее осунувшееся лицо. Я вскочил на ноги, собираясь нажать тревожную кнопку.
– Нет, нет, – прошептала она. – Я могу выдержать еще минуту или две.
Я придвинул свой стул ближе к ее кровати, теперь сжимая обе ее руки.
– На чем я остановилась?
– Не имеет значения.
– Нет, имеет. Так на чем я остановилась?
– Эмили.
Еще один приступ боли пронзил ее. Теперь уж я потянулся к кнопке, одной рукой все еще сжимая ее пальцы. В следующее мгновение появился Лоик. Когда он подошел, Изабель сотрясла третья судорога, и он жестом велел мне отойти в сторону. Он немедленно взялся за дело, проверил пульсометр, что-то прошептал ей на ухо. Изабель едва заметно кивнула ему, и он схватил шприц, отмерил дозу и выжал все до конца.
– Морфий? – спросил я.
Он кивнул. Я наблюдал, как наркотики разливаются по ее телу, обращая ее в покой, оцепенение, умиротворение.
– Мне уйти? – прошептал я ему.
– Останьтесь. – Он указал на стул, и я снова сел.
Изабель теперь смотрела в потолок, ее глаза были стеклянными, как озеро зимой, и боль уже блуждала где-то далеко. Словно из ниоткуда в моем сознании всплыл образ: Изабель рядом со мной в постели, с блаженной посткоитальной улыбкой на лице, с сигаретой во рту. Глядя в потолок, она говорит мне: «Кому нужны наркотики в такой момент, когда на миг или два все в жизни становится идеально?» И позже в тот день, возвращаясь под дождем в свою каморку в полузвездочном отеле, я думал о том, что познал момент чистой любви.
Я потянулся к ней и снова взял ее руки в ладони. Ее губы едва заметно шевельнулись. Улыбка? Трудно различить. Я чувствовал тепло ее рук. Я откинулся на спинку стула, не отпуская ее. И на мгновение закрыл глаза; волна изнеможения захлестнула меня. Когда я снова открыл глаза, наступил неловкий момент полного замешательства. В смысле: где я и что я здесь делаю? Часы над кроватью показывали 06:48. Я отключился всего на несколько минут. И мои руки все так же переплетались с руками Изабель. И она по-прежнему смотрела в потолок, и та небесная улыбка освещала ее лицо. Только теперь она была неподвижна. И больше не дышала.
Я резко выпрямился. Потянулся рукой к той пульсирующей точке на ее шее. Ничего. Я взглянул на монитор электрокардиографа, который теперь издавал тихий монотонный визг, и некогда скачущая импульсная линия на экране тянулась бесконечной прямой. Я в панике нажал тревожную кнопку. Лоик был с нами через несколько секунд. Он оценил, что происходит, только что произошло. И жестом велел мне отойти, принявшись за работу. Спокойно. Методично. Профессионально. Проверил ее жизненные показатели. С помощью стетоскопа в последний раз прослушал сердце, которое перестало биться. Отключил электрокардиограф. Убрал подушку, которая поддерживала ее в приподнятом положении. И теперь она лежала ровно. Вглядываясь в вечность. Пока он не опустил ей веки.
Я стоял, не зная, что делать. Разве что уйти. И сказать:
– Спасибо, что дал возможность побыть с ней, прежде…
– Она хотела вас видеть. Ждала вас. Вы пришли к ней. Она вас увидела. А теперь она покинула нас. Она держалась ради вас. Знайте это.
Я кивнул, поник головой, опираясь рукой о стену. Попытка обрести устойчивость в тот момент, когда я чувствовал, что нахожусь в свободном падении.
– Я должен сообщить ее мужу, – сказал Лоик, тем самым намекая на то, что мое время здесь истекло.
– Конечно, конечно.
Я бросил прощальный взгляд на Изабель. Лоик накрыл ее простыней. Изабель ушла. Ее история закончилась. Моя история еще продолжалась. И в ней все так же жила Изабель. Не покидавшая меня с того момента случайной встречи три десятилетия назад в книжном магазине на бульваре Сен-Жермен. Когда наши взгляды встретились. И вся траектория двух жизней изменилась. Но именно так все и происходит. Музыка случая, переплетенная с вечным поиском страстной связи, над которой не властно время.
Лоик кашлянул – сигнал, что мне действительно пора уходить. Я кивнул. Подхватил свою сумку. Вышел в освещенный больничный коридор. И остолбенел, когда увидел перед собой крупного старика в инвалидном кресле. Его лицо напоминало барельеф, найденный на археологических раскопках, рыхлая кожа на шее обвисла, глаза отражали усталость, но сохранили цепкость и остроту. Он уставился на меня. Я замер. Его взгляд был свирепым: десятилетия скрытой ярости наконец выплеснулись в этот момент его призрачного присутствия в жизни. Другая большая любовь его жены. Я выдержал его взгляд. И тогда Шарль совершил невообразимое. Он заставил себя подняться с инвалидного кресла. Невероятно болезненное усилие, борьба с самим собой, но он был полон решимости сделать это. Как только он встал на ноги, держась за спинку кресла и пытаясь расправить сгорбленные плечи, я увидел, что он все еще высокий статный мужчина. Он протянул правую руку. Схватил мое плечо. И посмотрел мне прямо в глаза. Никаких слов. Никаких обменов соболезнованиями. Никаких слез. Просто молчаливое глубокое горе. Одно на двоих.
Затем он снова опустился в кресло. Дверь открылась, и вышел Лоик. Шарль заглянул в палату и увидел тело на кровати. Простыня скрывала лицо, которое когда-то было Изабель. Он зажмурился. Лоик вкатил его внутрь. Дверь за ними закрылась. Уже уходя, я видел, как санитар с планшетом вытаскивал листок с именем Изабель из окошка возле двери.
Я вышел из больницы. Как только мои ноги ощутили под собой мостовую, я принял решение. Никаких ностальгических скитаний по Парижу. Никаких воспоминаний о прошлом. Никаких размышлений о возможных сценариях; вечного поиска альтернативной версии событий. Чувство, а не сентиментальность. И жизнь впереди.
Вдоль тротуара выстроилась вереница такси. Я запрыгнул в первую машину и попросил отвезти меня в аэропорт.
Трафик не напрягал. Я прибыл в аэропорт через тридцать минут. Подошел к билетной кассе. Попросил посадить меня на ближайший рейс до Нью-Йорка. Мне сказали, что есть место на рейс в 11:05. Я протянул через стойку кусок пластика. Транзакция прошла в считанные минуты. Лорри. Вчера я позвонил ей из аэропорта, сообщив, что вылетаю в Париж. Когда я объяснил, почему совершаю это внезапное путешествие через Атлантику, она лишь сказала:
– Ты должен успеть к ней. И звони мне в любое время днем и ночью, если захочется поговорить.
Теперь я отстукивал ей эсэмэску:
Я прибыл в Париж как раз вовремя. Оставались считанные минуты. Все кончено. Возвращаюсь в Нью-Йорк. Рейс «Эйр Франс» 790. Прибытие в 01:15. Позвоню, когда приземлюсь. Очень много думаю о тебе.
Обратный рейс. Размытое пятно. Я натянул маску на глаза. Вставил затычки в уши. И сдался сну после сорока часов без сна. Стюардесса разбудила меня за двадцать минут до посадки в аэропорту Кеннеди. Я выглянул в окошко. Легкий снежок припорошил обширное географическое пространство Нью-Йорка. Мир казался девственным. Выбеленным, очищенным от всех своих несовершенств. Во всяком случае, на мгновение или два.
А потом мы коснулись земли. Я быстро прошел все пограничные формальности. Никаких вопросов на паспортном контроле. Беглый взгляд на мою сумку на таможне. Я покинул мир официоза. И направился в мир Нью-Йорка, открывающийся за его воротами. Электрические двери распахнулись передо мной. Шум и суета аэропорта обрушились на меня. Встречи и проводы. Бесконечные два шага, которые и есть жизнь.
– Сэм!
Кто-то окликнул меня? Но я не ожидал, что меня кто-нибудь встретит.
– Сэм!
Я обернулся. Там, в дальнем левом углу зоны прилета, стояла Лорри. Мое смущение, когда я увидел ее здесь, ожидающую меня, должно быть, сбило ее с толку, поскольку она смотрела на меня с беспокойством и неловкостью. Ее взгляд спрашивал: не перегнула ли я палку?
Мой ответ…
Улыбка. И:
– Ну, здравствуй!
Ее облегчение – ощутимое, бесконечное. Она устремилась ко мне, раскинув руки для объятий. И да, я тоже хотел заключить ее в объятия. С мыслью: я никогда не узнаю тебя по-настоящему. Точно так же, как ты никогда по-настоящему не узнаешь меня. Потому что самая большая тайна в жизни – это не тот, с кем ты ищешь любви. Самая большая тайна – в тебе самом.
И все же она была здесь. Возможное счастливое будущее. Надежда, которой мы все жаждем. Получится ли у нас? Сможем ли мы сделать друг друга счастливыми? И, в свою очередь, напомнить себе: мы не одиноки в темноте.
Это то, чего все мы хотим.
Не так ли?