— Спасибо, конечно, но я вполне могла бы обойтись и без твоей рекламы, — говорю я, изображая гнев.
Ричард и в самом деле быстро поправляется. Он уже ходит, опираясь на ходунки, правая сторона тела постепенно оживает. И все же бывают моменты, когда он словно уходит в себя, когда не может или не хочет ни с кем общаться. Тогда Ричард часами сидит на стуле, уставившись в пространство, с таким видом, словно кто-то повесил на его лице табличку с надписью: «Закрыто». Я надеюсь, что в такие моменты Ричард уходит в место более интересное, чем реабилитационный центр больницы Шейдисайд, однако же не настолько интересное, чтобы ему не захотелось вернуться домой.
Доктора диагностировали депрессивное состояние и пичкают Ричарда всевозможными лекарствами, но для достижения необходимого эффекта требуется несколько недель. Через пару недель Ричард получает деньги по страховке, но мне кажется, что отправлять его домой еще рано. Дама — социальный работник со мной не согласна и говорит, что они могут прислать сиделку, которая первое время будет дежурить возле Ричарда по ночам. Но в его доме два этажа, говорю я, и он может упасть с лестницы или споткнуться о кошку, поэтому я прошу разрешения на переезд Ричарда в мой дом — вместе с его больничной койкой. Ричард будет выздоравливать под моим наблюдением.
— Завтра тебя выписывают, — говорю я ему на следующий день.
Ричард откладывает в сторону кроссворд и приподнимает бровь.
Когда я сообщаю ему о своих планах, он начинает протестовать:
— Я не хочу становиться обузой, не хочу, чтобы ты меня кормила и вообще суетилась возле меня. Я этого не выношу.
— Очень жаль, но, между прочим, тебе пора возвращаться к работе. Ты обещал мне отделать квартиру, а как ты будешь ее отделывать? Только если поселишься у меня. Когда закончишь, тогда и съедешь.
Ричард отворачивается и больше не произносит ни слова. Я начинаю беспокоиться, что совершила ошибку, открыто признав его беспомощность и зависимость, но вскоре Ричард начинает вертеться в инвалидном кресле, стараясь стянуть с себя спортивный костюм, тот, который цвета навоза. Он сворачивает его в узел и швыряет в меня, но костюм пролетает всего несколько дюймов. Тогда, запыхавшийся и измученный, Ричард говорит:
— Разводи костер.
Последние коробки я засовываю под лестницу, туда, где будет уютный закуток Хлои. Я очень устала, поэтому достаю из коробок только самое необходимое: игрушечного джинна, игрушечную кухню и ферму, а также мои кастрюли, сковородки, медные сотейники и разные кухонные принадлежности, при этом обнаруживается, что в миксере не хватает мешалки для теста, а плоская чаша из древесины оливкового дерева каким-то образом оказалась без своего ножа-меццалуны. Я понятия не имею о том, где моя зубная щетка, зато осторожно распаковываю и перемываю фарфор: сервиз Рассела Райта на двенадцать персон, купленный еще в пятидесятых. Обожаю этот сервиз за изящные изгибы, за чудесный блеск, за цвет такой голубой, что кажется, будто посуда светится сама по себе. Я люблю на него смотреть, когда он расставлен на полках в кухне. Тогда у меня возникает чувство, что я дома.
Сегодня с утра я побывала в доме Ричарда и забрала необходимые вещи: домашний кашемировый костюм, цветастый шелковый халат, тапочки, коллекцию DVD с лучшими матчами «Стилерс» — и Кэтрин, престарелую сиамскую кошку, нашедшую временное пристанище у соседей Ричарда, молодой работающей пары, которые не считали нужным тратить время на чистку кошачьего лотка. Я открываю пакет с наполнителем для кошачьего туалета и, наполнив лоток, задвигаю его под лестницу. Ко мне подходит Кэтрин, трется о ноги и хрипло мурлычет. Она смотрит сначала на меня, затем на свой лоток, после чего с грацией, какой трудно ожидать от пятнадцатилетней кошки, вспрыгивает на горшок с пальмой, подаренной мне отцом и Фионой, и спокойно в него писает.
Ричард храпит, лежа на кровати у окна, в съехавших набок наушниках. За последние недели его волосы потеряли блеск и теперь висят седыми космами. Матч «Стилерс» за суперкубок семьдесят пятого года закончился, и на экране видео пляшут черно-белые полосы. Не в первый раз я удивляюсь тому, на что добровольно обрекла саму себя. Тот Ричард, которого я знаю, носит костюмы за тысячу долларов, стрижется у лучших парикмахеров и пьет утренний кофе из антикварных чашечек веджвудского фарфора. Он не носит дешевых спортивных костюмов, и у него никогда не пахнет изо рта.
Я выключаю телевизор и снимаю с его головы наушники. Ричард ворочается в постели, и я толкаю его в бок. Он открывает глаза и смотрит на меня. По его глазам видно, что он не понимает, где он и что с ним.
— Ты не хочешь сходить в туалет, Ричард? — спрашиваю я.
Ричард молчит. Он отказывается пользоваться «уткой» или специальным стулом с горшком рядом с его кроватью. Я знаю, что, когда я лягу спать, он попробует сам добраться до туалета, а это опасно, поскольку он еще плохо владеет своим телом.
— Пошли, Ричард. Я тебе помогу.
Он смотрит сначала на свои ноги, затем оглядывает комнату и наконец останавливает взгляд на моем лице. Сегодня утром, когда он брился, то оставил несколько седых волосков, которые теперь торчат у него на подбородке. Ричард начинает теребить их рукой, а затем кивает.
Мы направляемся к ванной, Ричард, еще не совсем проснувшись, наваливается на меня и принимается рассказывать анекдот:
— Слушай. В бар заходят три ноты: до, ми-бемоль и фа. Бармен говорит, что обслуживает только белых. Тогда ми-бемоль уходит, а до и фа берут кварту.
Ричард наклоняется и, чтобы сохранить равновесие, хватается за унитаз. Он высокий мужчина, а унитаз низкий, поэтому Ричарду очень неудобно. Его правая сторона все еще частично парализована и покрыта синяками. Он пытается выпрямиться, помогая себе слабеющей рукой. Я поддерживаю его, стараясь смотреть в сторону, потому что его пенис оказывается как раз передо мной. Ричард нависает над унитазом. Его рука сильно давит мне на шею и плечи, я отворачиваю голову, и мне очень неудобно. Наверное, со стороны все это выглядит крайне нелепо, словно два подростка играют в «твистер». Проходит несколько минут. Мы ждем.
Наступает моя очередь пошутить.
— Знаешь, что сказала виноградина, когда на нее уселся слон?
— Что… сказала… виноградина? — сквозь стиснутые зубы повторяет Ричард.
— А ничего. Просто выдавила из себя немного вина.
Ричард громко смеется. Внезапно из него вырывается струя мочи, и он пытается сдержать хохот.
— Не помню, чтобы ты раньше рассказывала анекдоты, — говорит он, когда мы устало тащимся обратно к постели.
— А я раньше и не рассказывала, — отвечаю я. — Во всяком случае, пока не стала взрослой.
Ричард останавливается и смотрит на меня.
— У тебя есть комедийный талант, моя дорогая. Откуда этот твой анекдот?
— Вычитала в книге, «Большая золотая книга шуток» называется.
— Ты купила такую книгу?
— Ага. На распродаже.
Мы подходим к кровати. Ричард отпускает мое плечо слишком рано, теряет равновесие и шумно падает на кровать, увлекая меня за собой. Его лицо сурово, но он обнимает меня за плечи и целует в макушку.
— Надеюсь, это не сокращенный вариант. Думаю, твоя книга нам еще понадобится.
На следующее утро Хлоя просыпается рано, потому что голова соскальзывает у нее с подушки и упирается в металлические прутья переносной кроватки. Кроватка ей маловата, даже если Хлоя лежит в ней по диагонали. Я беру Хлою к себе в постель, надеясь, что она снова уснет, но она не желает спать, а это значит, что и мне теперь не удастся. Последние дни Хлоя явно чувствует себя не в своей тарелке. Она, как и Ричард, раб своих привычек: в ее детском мире должен царить покой и порядок, а когда он нарушается, свой протест она выражает плачем и беспокойным сном. Сегодня среда, день занятий в классе «Джимбори». К сожалению, у меня полно дел: нужно написать статью в триста пятьдесят слов и придумать четыре рецепта низкокалорийных блюд, которые так любят на Юго-Западе, а это значит, что весь день я проведу на кухне и за письменным столом. С другой стороны, в «Джимбори» мы не были уже целый месяц, и я думаю, что Хлоя по нему соскучилась.
Ричарда я почти не оставляю одного, за исключением кратких визитов на рынок, но Центр еврейской общины находится на другом конце города, и нас не будет как минимум два часа. Когда Ричард просыпается, я кормлю его и Кэтрин вареными яйцами, потом мы проверяем работу кнопки, с помощью которой Ричард сможет открыть входную дверь, когда к нему придет физиотерапевт. В карман инвалидного кресла я кладу мобильник и бутылку воды. Ричард подкатывается к кровати, на которой валяется целый ворох дисков.
— Мне нужна игра в Сан-Диего, сезон семьдесят пятого. Не поможешь найти?
— Ты уверен, что тебя можно оставлять одного?
Ричард молча кивает, надевая наушники.
— А если тебе захочется в туалет? — спрашиваю я, думая о бутылке с водой, которую только что подсунула Ричарду.
— Не захочется, — отвечает он, распутывая шнур наушников.
— Зачем тебе наушники? Ты же остаешься один.
— Знаю. Просто они мне нравятся, — говорит Ричард и водружает их на голову.
— Но ты можешь не услышать звонка в дверь.
Ричард улыбается и делает вид, что не слышит меня.
— Все нормально, иди. Пожалуйста, — громко говорит он, поскольку матч уже начался.
За тот месяц, что Хлоя не ходила на занятия в «Джимбори», она стала гораздо лучше удерживать равновесие. К моему удивлению и собственному восторгу, она самостоятельно преодолевает пять ступенек, поднимаясь на горку и держась за меня только одной рукой. Добравшись до площадки наверху, она крепче становится на ноги и нетерпеливо отталкивает мою руку, когда я пытаюсь ее поддержать.
— Нет, — нахмурясь, говорит она.
— Четкое и решительное «нет». Не в маму, видно, пошла.
Я не знала, что Нил и Эли тоже пришли на занятия, поэтому удивляюсь, обнаружив, что они стоят рядом.
— Привет, — говорю я. — Я вас не заметила.