– Ты видишь ли, как зла вода?
Ты слышишь ли, как волны громки?
Пускаться плыть теперь беда:
Мой челн не крепок, весла ломки![17]
Наши лица почернели из-за грязной воды, руки тоже, но, не обращая на это внимания, мы велели Денни не болтать, а вытирать. Он послушался. И мы все тоже вытирали, но с полка текло без остановки. Вы не поверите, сколько воды может вылиться с одной-единственной крыши.
Решив наконец все-таки разбудить миссис Петтигрю, мы сперва разбудили Элис, чтобы та выполнила роковое поручение.
Элис вернулась вместе с миссис Петтигрю, которая явилась в ночном чепце и красной фланелевой ночной рубашке, и мы затаили дыхание. Но миссис Петтигрю даже не спросила, как опасался Освальд: «Почему вы, дети, не разбудили меня раньше?» Она просто села на мою кровать и ну твердить:
– О боже! О боже! О боже!
Тут Денни сказал:
– Однажды я видел дырки в потолке деревенского дома. Их проделали, когда вода протекла сквозь соломенную кровлю. Мне объяснили, что если на потолке скапливается вода, она его разрушает, но если проделать дырки, стекает через них, и тогда ее можно собрать в ведра.
Мы пробили кочергой в потолке девять дырок и поставили под них ведра, тазики и кувшины. Воды на полу стало поменьше, но все равно мы продолжали трудиться, как рабы, и миссис Петтигрю с Элис – тоже.
Около пяти часов утра дождь прекратился, около семи вода уже не прибывала так быстро, только медленно капала.
Мы справились.
Это была единственная ночь, когда я не ложился спать – хорошо бы, чтобы такое случалось почаще. Мы не стали возвращаться в постели, а оделись и спустились вниз. Однако после обеда мы все уснули, хотя вовсе не собирались засыпать.
Перед завтраком Освальд поднялся на крышу, чтобы поискать дыру, через которую затекал дождь. Дыры он не нашел, зато нашел крикетный мяч, застрявший в верхней части водосточной трубы, которая, как он после узнал, уходила в стену дома, а из стены вела в ров. Устройство кажется дурацким, но уж какое есть.
После завтрака рабочие полезли на крышу, чтобы посмотреть, что же вызвало потоп. Спустившись, они сказали, что минувшей ночью на крыше должно было набраться добрых полфута воды, чтобы она поднялась выше водостока, а когда такое произошло, ничто не могло помешать воде просачиваться сквозь потолок, потому что парапет и откосы соседних крыш не давали ей стекать по стенам дома. Рабочие сказали, что в водосточной трубе, наверное, что-то застряло, но этот предмет смыло дождем, ведь они опустили в трубу проволоку и ни на что не наткнулись.
Слушая их рассказ, Освальд дрожащими пальцами ощупывал в кармане мокрый крикетный мячик. Он знал, что застряло в трубе, но не мог заставить себя признаться. Он слышал, как люди недоумевают, что за затычка могла попасть в трубу, и хотя затычка лежала у него в кармане, не произнес ни единого слова.
Я не собираюсь оправдывать Освальда, но просто ужасно стать причиной стольких бед, а миссис Петтигрю бывает слишком сурова и скора на расправу. Правда, Освальд прекрасно понимал, что это не оправдывает его молчания.
В тот вечер за чаем дядя Альберта тоже был молчалив. Наконец, он проницательно посмотрел на нас и сказал:
– Вчера произошло странное событие. Как вы знаете, на реке было соревнование удильщиков, поэтому бьеф нарочно заполнили водой. Какой-то проказник открыл шлюз и выпустил всю воду. Праздник рыболовов был испорчен. Нет, Элис, его не испортил бы все равно дождь; рыболовы дождь любят. Половина приготовленного в «Розе и короне» обеда пропала впустую, потому что рыболовы так рассердились, что многие из них уехали в город на ближайшем поезде. Что хуже всего – баржу, которая стояла на илистой отмели в нижнем бьефе, подняло и заклинило поперек реки, а потом вода ее опрокинула, и весь груз пошел на дно. Она везла уголь.
Во время этой речи четверо из нас не знали, куда обратить свои взволнованные взоры. Некоторые попробовали жевать бутерброды, но они казались сухими и жесткими, а те, кто пригубил чай, давились, брызгали слюной и жалели, что не оставили свои чашки в покое.
Когда дядя Альберта договорил, Элис сказала:
– Это сделали мы.
И мы чистосердечно обо всем рассказали.
Освальд говорил мало. Он продолжал вертеть в кармане «затычку» и всем сердцем жалел, что не признался, как подобает мужчине, когда дядя Альберта перед чаем попросил его рассказать о ночном происшествии.
Потом снова заговорил дядя Альберта и ясно и точно описал, что именно мы натворили, сколько удовольствия испортили и сколько истратили отцовских денег – ведь отец заплатит за уголь, который поднимут со дна реки, если получится, а если не получится поднять, ему придется возместить стоимость угля. И мы всё поняли.
Едва дядя Альберта закончил речь, Элис разрыдалась над своей тарелкой.
– Все без толку! Мы так старались быть хорошими с тех пор, как сюда приехали. Вы не представляете, как мы старались! И все напрасно. Думаю, мы самые мерзкие дети на свете, и я хочу, чтобы мы все умерли!
Это были ужасные слова и, конечно, они нас всех потрясли. Но Освальд невольно взглянул на дядю Альберта, чтобы проверить, как тот отреагирует. Дядя Альберта очень серьёзно сказал:
– Дорогая малышка, вам придется извиниться, и я хочу, чтобы вы пожалели о том, что натворили. И вас за это накажут.
Само собой, нас наказали: перестали давать карманные деньги и запретили приближаться к реке даже на милю.
– Но, – продолжал дядя Альберта, – не надо оставлять попытки вести себя хорошо. Вы очень непослушные и надоедливые, и сами прекрасно это знаете…
Теперь плакали и Дикки с Ноэлем.
– …Но вы ни в коем случае не самые мерзкие дети на свете.
Дядя Альберта встал, поправил воротничок и сунул руки в карманы.
– Сейчас вы очень несчастны, и поделом вам. Но я скажу кое-что.
И он сказал то, что Освальд никогда не забудет (хотя сам он вряд ли заслужил такие слова, пряча в кармане затычку, о которой никто не знал).
– Я знако́м с вами уже четыре года, – начал дядя Альберта, – и вы не хуже меня знаете, сколько раз на моих глазах вы попадали в переделки. Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из вас солгал, никогда не видел, чтобы кто-нибудь из вас совершил подлый или бесчестный поступок. А когда вы поступали плохо, вы всегда раскаивались. Вот такой позиции и стоит твердо держаться. Когда-нибудь вы научитесь быть хорошим и в других отношениях.
Он вынул руки из карманов. Теперь лицо его стало другим, и трое из четырех провинившихся поняли, что он смягчился, и бросились в его объятия. Дора, Денни, Дейзи и Эйч-Оу, конечно, не бросились. Наверное, они благодарили звезды, что на этот раз они ни при чем.
Освальд не стал обниматься. Он стоял и думал о том, что уйдет в солдаты. В последний раз сжав мокрый мяч, он вынул руку из кармана и сказал несколько прощальных слов, прежде чем идти записываться в армию.
– Остальные, может, и заслуживают такого отношения. Надеюсь, что заслуживают, я в этом уверен. Но я не заслуживаю, потому что именно мой паршивый крикетный мяч заткнул водосточную трубу, из-за чего среди ночи в нашей спальне случился потоп. Я понял это сегодня рано утром. И не признался.
Освальд стоял, сгорая от стыда, и чувствовал, как ненавистный крикетный мяч, тяжелый и холодный, упирается ему в ногу сквозь карман.
Тут дядя Альберта кое-что сказал, от чего Освальду стало жарко, но не от стыда… Нет, я промолчу о том, что было сказано дальше. Это никого не касается, кроме Освальда. Упомяну только, что Освальд перестал мечтать о том, чтобы убежать и записаться в солдаты.
Это признание было самым трудным в моей жизни. Его занесли в «Книгу Золотых Дел», хотя поступок не был добрым или великодушным и никому не принес пользы, только облегчил совесть Освальда. Честно говоря, я не хотел, чтобы его записывали. Освальд предпочел бы вообще забыть о случившемся. Тем более что Дикки, сделав запись, добавил:
– Освальд вел себя лживо, а он знает, что умолчать так же плохо, как соврать. Но он признался, когда в том не было необходимости, что искупает его грех. Мы думаем, он молодчина.
После Элис вычеркнула запись Дикки и написала отчет о случившемся в более лестных выражениях. Но Дик пользовался отцовскими чернилами, а она – чернилами миссис Петтигрю, поэтому любой мог прочесть его полустертые строки.
Остальные вели себя с Освальдом ужасно дружелюбно, чтобы показать, что согласны с дядей Альберта и я заслуживаю такой же похвалы, как и любой другой. Дора сказала, что все произошло из-за моей ссоры с Ноэлем из-за мерзкого крикетного мяча, но Элис мягко, но твердо заткнула ей рот.
Я отдал мяч Ноэлю. Мяч насквозь промок, но потом полностью высох. Только после всего случившегося, после того, что я натворил, мячик уже никогда не будет для меня прежним.
Надеюсь, вы согласитесь с дядей Альберта и не станете презирать Освальда. Возможно, вы сами иногда поступали почти так же некрасиво. Если да, вы знаете, как признание успокаивает мятущуюся душу и облегчает угрызения совести.
А если вы никогда не совершали плохих поступков, то только потому, что у вас не хватало ума придумать что-нибудь интересное.
Глава шестая. Цирк
Основатели Общества Послушариков начали беспокоиться. Они сказали, что мы уже больше недели не делали ничего по-настоящему благородного – в смысле ничего, стоящего упоминания, – и что самое время начать все сначала. «С искренним энтузиазмом», как выразилась Дейзи.
– Ладно, но всему должен быть предел, – сказал Освальд. – Пусть каждый из нас придумает один действительно благородный и бескорыстный поступок, а остальные помогут его совершить. Помните, как мы по очереди пробовали разные задумки во время поисков сокровищ? Когда все задуманное будет выполнено, мы запишем подвиги в «Золотую Книгу» и проведем внизу красными чернилами две черты, как делает отец, подводя счета. А если кто-то захочет быть хорошим после этого, пусть будет хорошим сам по себе… Если у него вообще такое получится.