– Как здорово! – сказала Элис. – А потом можно будет раздать тарелки беднякам, которым не хватает обычной посуды. Вот оно – самое настоящее золотое дело.
Лепить большие тарелки куда сложнее, чем об этом читать. Как только слепишь тарелку, неважно, какого размера, глина рвется, если сделать ее чуть потоньше, а загнутые края трескаются. Но, сняв ботинки и чулки, мы не обращали внимания на мелкие неприятности. Невозможно сердиться, когда держишь ноги в холодной воде, и есть что-то успокаивающее в гладком беспорядке глины, что усмиряет самое дикое сердце… Как бы ты ни перемазался.
В конце концов мы все-таки отказались от затеи слепить большие тарелки и попробовали лепить всякие мелочи. Мы сделали несколько блюдец, похожих на те, что ставят под цветочные горшки, а Элис слепила миску, сложив вместе кулаки и заставив Ноэля обмазать их глиной. Потом они разгладили изнутри и снаружи влажными пальцами то, что получилось, и оказалось, что это миска… По крайней мере, они так заявили.
Налепив много всякой всячины, мы выставили поделки сушиться на солнце. Нам хотелось сделать всё на совесть, поэтому мы развели костер и, когда он догорел, поставили глину на мягкую, белую, горячую золу среди маленьких красных искорок, забросали пеплом и положили сверху еще дров. Это был прекрасный костер.
Потом нам показалось, что уже близится время пить чай, и мы решили вернуться на следующий день, чтобы забрать обожженные горшки и тарелки.
Мы шли домой через поля, когда Дикки оглянулся и сказал:
– А костер-то здорово разгорелся.
Остальные тоже обернулись. Так и есть! Огромные языки пламени вздымались ввысь на фоне вечернего неба. А ведь мы оставили костер еле тлеющей кучкой.
– Должно быть, глина загорелась, – сказал Эйч-Оу. – Может, это такой горючий вид глины. Честно слово, я о таком слышал. А еще бывает съедобная глина.
– Ой, да заткнись ты! – с тревогой и негодованием откликнулся Дикки.
Не сговариваясь, мы повернули назад. Мы чувствовали, что происходит что-то ужасное, причем по нашей вине.
– А вдруг мимо костра проходила красивая молодая леди в муслиновом платье, и на нее полетела искра, и теперь она катается в агонии, объятая пламенем? – спросила Элис.
Лес заслонил от нас огонь, и все же мы надеялись, что Элис ошиблась.
Но когда показалось то место, где мы недавно занимались лепкой, стало ясно, что все еще хуже, чем в самых диких фантазиях Элис: деревянный забор у моста загорелся и пылал, как в преисподней.
Освальд пустился бегом, остальные за ним.
– Сейчас не время думать о своей одежде, – сказал он себе на бегу. – Смелее, Освальд!
Он вел себя очень смело.
Добежав до места пожара, Освальд понял, что если набирать воду в кепки и соломенные шляпы и быстро и рьяно передавать их из рук в руки, огонь ни за что не удастся погасить. Богатая событиями жизнь помогла ему не растеряться перед лицом стихийного бедствия.
– Дикки, намочи в ручье наши куртки и сбивай ими огонь, – велел он. – Элис, отойди подальше, не то твое дурацкое девчоночье платье точно загорится!
Дикки и Освальд сорвали с себя куртки, Денни тоже, но мы не позволили ему и Эйч-Оу намочить свою одежду. Отважный Освальд осторожно подошел к концу горящих перил моста и накинул на них мокрую куртку, как льняную припарку на горло больного бронхитом. Горящее дерево зашипело и задымилось, Освальд упал навзничь, едва не задохнувшись от дыма. Но он тотчас схватил вторую мокрую куртку и положил ее на другое место. Как он и думал, это помогло, и все-таки пришлось немало потрудиться. Наконец разъедающий глаза дым заставил молодого героя позволить Дикки и Денни его сменить, как они предлагали с самого начала.
Все закончилось благополучно; ненасытная стихия была побеждена. Мы зашвыряли ужасный костер глиной, чтобы он не наделал новых бед, и Элис сказала:
– Теперь мы должны пойти и во всем признаться.
– Конечно, – коротко ответил Освальд.
Он и сам хотел так поступить.
Мы отправились к фермеру из Дома у Рва, отправились немедленно, ведь когда собираешься сообщить такие новости, от задержек становится только хуже.
Мы рассказали о случившемся, и фермер вскричал: «Ах вы, маленькие!..» Умолчу о том, что он сказал дальше. Уверен: он пожалел о своих словах в следующее воскресенье, когда пошел в церковь, если не раньше.
Не обращая внимания на ругань, мы твердили, как сожалеем, но он не принял по-мужски наши извинения, а только талдычил свое, как женщина. Потом фермер пошел посмотреть на свой мостик, а мы отправились пить чай. Наши куртки уже никогда не стали прежними.
По-настоящему великих исследователей не обескуражили бы грубые слова фермера, тем более его недостойные ругательства. Дядя Альберта был в отъезде, поэтому мы избежали двойной выволочки, а на следующий день снова отправились искать истоки реки порогов (или землю ледяных гор и айсбергов).
Мы захватили большой пирог, испеченный Дейзи и Дорой, и шесть бутылок имбирного эля. Думаю, настоящие исследователи носят имбирный эль не в бутылках, а в чем-нибудь полегче. Может, в бочке? К тому же бочка эля обойдется дешевле бутылок, и можно заставить девчонок нести ее на спине, как на картинках делают дочери полков.
Когда мы миновали место всепожирающего пожара, одна мысль о нем вызвала у нас такую жажду, что мы решили тут же выпить имбирный эль и припрятать бутылки в укромном месте. Разделавшись с элем, мы двинулись дальше, твердо решив в тот же день добраться до места назначения, тропического или полярного.
Денни и Эйч-Оу хотели задержаться и попытаться устроить модную купальню там, где ручей разливался маленьким морем, но Ноэль сказал:
– Не надо.
– Ты поэт и должен уважать моду, – заявил Денни. – Мистер Коллинз написал «Оду моде»[21], а он был великим поэтом.
– Поэт Мильтон написал длинную поэму о сатане, – ответил Ноэль, – но из-за этого я не обязан любить сатану.
– Люди не обязательно должны любить все, о чем кто-то пишет, не говоря уже о том, что они читают, – поддержала Элис. – Вспомните «О смерть, расправься с королём!»[22] и все стихи о войне, тиранах и убитых святых… И твой стих о таракане, Ноэль.
К тому времени мы уже оставили пруд позади, и опасность остановки миновала, но остальные продолжали говорить о поэзии целых полтора поля (пока мы шли по берегу ручья мимо целого поля и еще половины). Ручей здесь был широким и мелким, мы видели прорву маленьких рыбок, камешки и гравий на дне и что-то вроде пауков, катающихся на коньках по поверхности. Денни сказал, что вода должна быть ледяной, чтобы они могли по ней ходить, значит, Северный полюс где-то близко. Но Освальд, увидев зимородка на краю леса, назвал его ибисом, а ибис доказывал, что мы приближаемся к истоку Нила.
Освальд был уже по горло сыт поэзией и предложил:
– Давайте станем бобрами и построим плотину.
Членам экспедиции было так жарко, что они с радостью согласились. Мы как можно выше подобрали одежду, и наши розовые ноги стали казаться зелеными, когда мы залезли в воду.
Сооружать плотину очень весело, хотя и нелегко, так говорится в любой книге о бобрах.
Дикки сказал, что раз мы бобры, здесь должна быть Канада, а значит, мы и вправду на пути к полярным широтам. Но Освальд показал на его потный лоб, и Дикки признал, что для полярных широт жарковато. Дикки нес ледоруб (его иногда называют топором), и Освальд, всегда готовый и способный командовать, приказал ему и Денни среза́ть с берега дерн, пока мы будем громоздить камни поперек ручья. Берега и дно были глинистыми, иначе даже хорошо обученный бобер ни за что не смог бы соорудить в этом месте плотину.
Сделав гряду из камней, мы положили на них дерн, почти перекрыв ручей, оставив всего около двух футов свободными, чтобы текла вода. Потом навалили на дерн еще камней, а сверху – комья глины, которые утоптали изо всех сил. Трудолюбивые бобры трудились несколько часов, сделав только один перерыв, чтобы съесть пирог. Наконец плотина достигла уровня берегов. Бобры собрали большую кучу глины, подняли ее вчетвером и бросили в отверстие, по которому текла вода. Полетели брызги, но, как сказал Освальд, истинный бобер не обращает внимания на небольшую влагу.
Работа была завершена. Мы, наверное, использовали тонны глины; в насыпи над плотиной, откуда мы ее вынули, осталась большая, длинная дыра.
Выполнив свою бобриную задачу, мы пошли дальше. Дикки так вспотел, что ему пришлось снять куртку и заткнуться насчет айсбергов.
Я не могу рассказать обо всех поворотах ручья; он бежал через поля, леса и луга, берега его становились круче и выше, деревья над головой таинственно изгибали мрачные ветви, и мы чувствовали себя принцами из сказки, которые отправились на поиски своей судьбы.
Вдруг мы увидели то, ради чего стоило проделать весь этот путь: ручей внезапно исчез под темной каменной аркой, и сколько мы ни стояли в воде, опустив голову ниже колен, так и не смогли увидеть по другую сторону арки ни малейшего проблеска света.
Ручей стал гораздо у́же, чем был в том месте, где мы трудились, будучи бобрами.
Любезный читатель, вы сразу догадаетесь, кто сделал следующее предложение:
– Элис, у тебя есть свечка. Давайте исследуем, что там!
Доблестное предложение встретило прохладный отклик. Остальные сказали, что им все равно, что там, и как насчет чая? Мне часто кажется просто отвратительным, как люди пытаются прикрыть свою трусость необходимостью пить чай.
Освальд не обратил внимания на отговорки. Он просто сказал в своей обычной полной достоинства манере, ничуть не обиженно:
– Как хотите. Я собираюсь исследовать тоннель, но если боитесь, лучше возвращайтесь домой и пусть няни уложат вас в постельки.
После этого все, конечно согласились пойти с ним.
Освальд двинулся первым со свечой в руке. Тот, кто спроектировал темный подземный ход, и представить себе не мог, что кто-нибудь наберется храбрости и поведет стаю бобров в его чернильные закоулки, иначе построил бы тоннель достаточно высоким, чтобы можно было идти, выпрямившись во весь рост. А так мы согнулись почти по