д прямым углом, в очень неудобной позе.
Но вожак бесстрашно шагал вперед, не обращая внимания на стоны своих верных товарищей и на их жалобы на ноющие спины.
Туннель оказался очень длинным, и даже в голосе Освальда не слышалось сожаления, когда он сказал:
– Я вижу дневной свет.
Товарищи приветствовали эту весть, как могли, и продолжали шлепать за ним. Пол тоннеля был каменный, как и свод, так что идти было легко. Думаю, товарищи повернули бы назад, будь там острые камни или гравий.
Пятно дневного света в конце туннеля становилось все больше, и вскоре бесстрашный вожак обнаружил, что моргает на ярком солнце, а свеча в его руке выглядит просто нелепо. Он вышел из тоннеля, остальные – за ним. Все выпрямились, и с нескольких уст слетело слово «здо́рово». Это действительно было захватывающее приключение.
У выхода из туннеля росли кусты, поэтому мы почти ничего не видели. Размяв спины, мы пошли вверх по течению, и никто не говорил, что ему надоело, хотя не в одной юной голове таилась эта мысль.
Приятно было снова оказаться на солнышке. Я раньше и не знал, как под землей холодно. Ручей становился все у́же и у́же.
– Наверное, внутри туннеля скрывался поворот к Северному полюсу, да мы его пропустили, – сказал Дикки. – Не зря там была такая холодина!
Но тут ручей изогнулся и вывел нас из кустов.
– Посмотри на изобилие диковинной, дикой, тропической растительности, – сказал Освальд. – Такие цветы ни за что не распустились бы в холодном климате.
Он был прав: экспедиция очутилась в болотистом месте, похожем на джунгли, полном странных растений и цветов, каких мы никогда не видели ни до, ни после. Ручей стал совсем тонким. Идти было невыносимо жарко, под ногами хлюпало. Тут росли камыши и невысокие ивы, а еще море всякой-разной травы, среди которой здесь и там блестели лужи. Мы не видели диких зверей, но вы не представляете, сколько там было разных мух и жуков, а еще стрекоз и мошек. Элис нарвала много цветов. Я знаю названия некоторых из них, но не буду их перечислять, ведь эта книга – не учебник. Поэтому назову только тысячелистник, таволгу, кипрей и подмаренник.
Теперь всем хотелось домой. Тут было гораздо жарче, чем в обычных полях. Скинуть бы с себя все, что можно, и поиграть в дикарей, вместо того чтобы чинно шествовать в ботинках! Но приходилось идти обутыми, потому что кругом было полно колючек.
Освальд убедил остальных, что будет слишком скучно возвращаться домой тем же самым путем. Показав на телеграфные провода вдалеке, он сказал:
– Там должна быть дорога, айда к ней!
Он часто говорит так просто и скромно, не ожидая за свои предложения никакой благодарности.
Так мы и шлепали, царапая ноги ежевикой, и вода хлюпала у нас в ботинках, и голубое муслиновое платье Элис было разодрано крест-накрест – такие прорехи особенно трудно зашивать.
Мы больше не следовали течению ручья. Он превратился в такую жалкую струйку, что мы знали: источник найден. Становилось все жарче и жарче, пот утомления выступил у каждого на лбу, капельки скатывалась с носов и подбородков. Мухи жужжали, мошки кусались, и Освальд доблестно постарался приободрить Дикки, когда тот споткнулся о корягу и упал на куст ежевики.
– Вот видишь, мы открыли истоки Нила, – сказал Освальд. – Что стоит в сравнении с этим Северный полюс?
– Да, но подумай, какой там лед! – отозвалась Элис. – Думаю, тебе тоже сейчас хочется на полюс…
Освальд по натуре своей вожак, особенно когда следует настоять на своем, но он знает, что у вожаков есть и другие обязанности помимо руководства. Одна из таких обязанностей – помогать слабым или раненым членам экспедиции, все равно, полярная она или экваториальная.
Поэтому остальные ушли вперед, пока Освальд помогал Денни, спотыкающемуся на кочках. У Денни болели ноги, ведь когда он был бобром, чулки выпали у него из кармана, а идти в ботинках без чулок – не фунт изюму. И вообще ему часто не везет с ногами.
Вскоре мы подошли к пруду, и Денни сказал:
– Давай купнемся.
Освальд любит, когда Денни выдвигает предложения. Инициативность идет на пользу мальчику, и, как правило, Освальд в таких случаях его поддерживает, но сейчас было уже поздно, другие ушли вперед, поэтому он ответил:
– Вот еще! Шагай себе!
Обычно Денни легко убедить, но даже червяк извивается, если ему очень жарко… И если он натер ноги.
– Ты как хочешь, а я купнусь! – заявил Денни.
Освальд посмотрел сквозь пальцы на этот бунт, не напомнил, кто тут главный, а просто сказал:
– Ну так не тяни.
Он добросердечный мальчик и умеет быть снисходительным.
Денни, сняв ботинки, вошел в воду.
– О, просто потрясающе! – сказал он. – Полезай и ты!
– Пруд кажется ужасно грязным, – заметил его терпеливый предводитель.
– Да, тут слегка грязно, – сказал Денни, – но грязь холодная, как вода, и такая мягкая, что выдавливается между пальцами. Босиком совсем другое дело, не то, что в ботинках!
Он начал плескаться и все просил Освальда залезть в пруд. Но некий внутренний голос помешал Освальду это сделать… А может, он не вошел в воду потому, что оба его шнурка оказались крепко-накрепко завязаны узлами. У Освальда были причины благословлять внутренний голос, или шнурки, или что там еще удержало его на берегу.
Денни дошлепал до середины пруда. Он плескался, насквозь промочил одежду и был вне себя от счастья. Но увы! Самое светлое облако может превратиться в грозовую тучу. Денни как раз говорил:
– Какой ты глупый, Освальд. Лучше бы ты… – как вдруг издал пронзительный крик и начал лягаться.
– Что случилось? – вскричал готовый к бою Освальд. Слушая крики Денни, он испугался худшего, хоть и знал, что в этом глухом месте посреди джунглей неоткуда взяться старой консервной банке вроде той, которая была во рву, когда акула укусила Дору.
– Не знаю, оно меня кусает! Кусает за ноги! Ой, что же делать? Ой, как больно! Ой! Ой! Ой! – вопил Денни.
Не переставая кричать, он поплюхал к берегу. Освальд вошел в воду, подхватил его и помог выбраться. Правда, Освальд остался в ботинках, но я знаю – он не испугался бы неизвестных ужасов бездны даже босиком. Я почти уверен, что не испугался бы.
Итак, Освальд помог Денни выкарабкаться на берег и с ужасом и изумлением увидел, что его ноги сплошь облеплены большими черными слизняками. Денни позеленел, даже Освальду стало немного не по себе, потому что он сразу понял, что это за черные ужасные твари. Он читал о них в книге «Увлекательные рассказы»: там была девчонка по имени Феодосия, которая умела блестяще играть на пианино, но другая девочка знала все о пиявках, что гораздо полезнее и достойно занесения в «Книгу Золотых Дел».
Освальд попытался отцепить пиявок, но они впились намертво, и Денни взвыл так, что попытки пришлось прекратить. Из «Увлекательных рассказов» Освальд помнил, как заставить пиявок кусаться (та девочка для этого намазывалась сливками), но не мог припомнить, как сделать так, чтобы они перестали кусаться, а пиявки не хотели подсказывать, с чего начать.
– О, что же мне делать? Что же делать? Ой, как больно! Ой-ой-ой! – хныкал Денни.
– Будь мужчиной! – сказал Освальд. – Возьми себя в руки! Если ты не дашь мне их отцепить, тебе придется идти домой с ними.
При мысли об этом из глаз несчастного юноши тут же потекли слезы. Но Освальд подал ему руку, в другую руку взял его ботинки, и Денни согласился приободриться. Они вдвоем двинулись к остальным: все уже возвращались, встревоженные криками Денни. Он переставал реветь только для того, чтобы сделать вдох, и никто не должен винить его за это – посмотрим, как вы бы себя повели с одиннадцатью пиявками на правой ноге и с шестью на левой. Итого в Денни впилось семнадцать пиявок, как подсчитал Дикки.
Оказалось, Денни повезло, что он завопил, потому что его вопли заинтересовали человека, шагавшего по дороге там, где были телеграфные провода. Человек примчался к нам через болото и, увидев ноги Денни, сказал:
– Провалиться мне, я так и думал!
Он поднял Денни и понес под мышкой, а Денни с прежним жаром продолжал твердить: «Ой!» и «Как больно!».
Наш спаситель, оказавшийся красивым широкоплечим молодым человеком в расцвете сил и батраком по профессии (на нем были вельветовые штаны), отнес несчастного страдальца в хижину, где жил со своей престарелой матерью… И тут Освальд вспомнил, что пиявок можно заставить отцепиться с помощью соли. Мать цветущего юноши посыпала пиявок солью, и они, извиваясь, с тошнотворным звуком шлепнулись на кирпичный пол.
Затем молодой человек в вельветовых штанах и в расцвете сил отнес Денни домой на спине. Денни перевязали ноги, и он стал похож на раненого воина, вернувшегося с поля брани.
Это случилось недалеко от дороги, хоть и на большом расстоянии от начала пути юных исследователей.
Батрак был хорошим человеком. Добрые поступки сами по себе являются наградой, и все равно я рад, что дядя Альберта дал ему две полукроны (тем самым тоже совершив хороший поступок). Но я не уверен, что Элис следовало писать о батраке в «Книгу Золотых Дел», ведь туда полагается заносить только наши дела.
Может, вы думаете, что на том и закончилась экспедиция, снаряжённая на поиски истоков Нила? Или Северного полюса? Если вы так думаете, это показывает, как сильно может ошибиться даже самый благосклонный читатель.
Раненый путешественник лежал на диване, обмотанный бинтами, мы все пили чай с малиной и смородиной, в котором остро нуждались после бурных приключений, как вдруг экономка миссис Петтигрю просунула голову в дверь и позвала дядю Альберта:
– Можно вас на минутку, сэр?
Она говорила таким тоном, какой всегда заставляет детей после ухода взрослых переглянуться и молча застыть, не откусив очередной кусок бутерброда и не донеся до рта чашку с чаем.
Мы встревожились не зря. Дядя Альберта долго не возвращался. Мы, конечно, не воздерживались все это время от бутербродов и решили, что с тем же успехом можно доесть малину и белую смородину. Мы оставили дяде Альберта самые лучшие ягоды, но, вернувшись, он не заметил нашего заботливого бескорыстия. Он вошел с тем выражением лица, которое означает: «Марш в постель!» И даже: «Марш в постель без ужина!».