Мы шли домой кратчайшим путем – он начинается с большой бреши в живой изгороди, а дальше трава вытоптана ногами людей, которые опаздывают в церковь и слишком спешат, чтобы идти по дороге. Наш дом стоит рядом с церковью, как я уже, кажется, писал.
Короткая тропинка идет через подлесок на краю рощи (рощу называют Пасторской, потому что она принадлежит священнику). Деревья здесь давно не прореживали, и они растут кто во что горазд. И вот среди орешника, каштана и поросли кизила мы увидели что-то белое. Мы тут же ощутили себя исследователями, обязанными проверить, что же там такое, даже если это всего лишь хвост дохлого кролика, попавшего в ловушку.
Но белое оказалось коляской. Не помню, говорил ли я, что коляска была выкрашена белой эмалью – не той, которой вы рисуете дома и из-за которой из кисточки вылезают волоски, а гладкой, как ручки самых лучших дамских кружевных зонтиков. И тот, кто бросил беспомощную коляску в этом уединенном месте, сделал именно то, о чем говорил Эйч-Оу – забросал ее зелеными листьями, только некоторые из этих листьев упали на землю.
Все, кроме Освальда, очень взволновались, решив, что у них есть шанс стать настоящими детективами. Сейчас или никогда! Только Освальд сохранял видимость спокойствия. Именно он сказал, что лучше не мчаться сразу в полицейский участок.
– Давайте попробуем выяснить что-нибудь сами, прежде чем сообщать в полицию. У полицейских ведь как заведено: как только они узнаю́т о найденном трупе, у них тут же появляется ключ к разгадке. Кроме того, если мы сейчас пойдем домой, Элис сможет принять участие в событиях. И мы еще не обедали.
Доводы Освальда были столь сильны и убедительны – а вы, наверное, заметили, что его доводы часто бывают такими, – что остальные согласились. Еще Освальд объяснил своим недалеким братьям, почему лучше не брать с собой брошенную коляску.
– Мертвое тело (или любую другую находку) всегда оставляют в том виде, в каком обнаружили, пока на них не посмотрят полицейские, коронер, следователь, доктор и скорбящие родственники. Кроме того, вдруг кто-нибудь увидит нас с этой дрянью и решит, что мы ее украли. Тогда у нас спросят: «А что вы сделали с ребенком?» Представляете, чем это для нас закончится?
Братья Освальда не нашлись с ответом, и снова победили присущие Освальду красноречие и дальновидность.
– Давайте запихнем бесхозную коляску подальше в рощу, – сказал Дикки.
Так мы и сделали, а потом отправились домой. Там нас уже поджидал обед и Элис с Дейзи, но Доры не было.
– У нее… Ну, она не придет на ужин, – сказала Элис, когда мы спросили, где Дора. – Она сама потом расскажет, в чем дело.
Освальд решил, что у сестры болит голова, плохое настроение или фартучек порвался, поэтому ничего больше не сказал, но как только миссис Петтигрю подала обед и вышла из комнаты, начал увлекательный рассказ о покинутой коляске. Он повествовал о находке с величайшим жаром, но Дейзи и Элис слушали вполуха.
– Да, очень странно, – иногда говорила Элис, но обе девчонки как будто думали о другом.
Они переглядывались, еле сдерживали смех, и Освальд понял, что у них какой-то дурацкий секрет.
– Ну и ладно! – сказал он. – Не больно-то надо обо всем вам рассказывать. Я просто подумал, что Элис не захочет пропустить такую историю. А история выйдет что надо! Там будут полицейские и, возможно, судьи.
– Где будут? – спросил Эйч-Оу. – В коляске?
Дейзи поперхнулась, попыталась отпить из чашки, захлебнулась, побагровела, и ее пришлось хлопать по спине. Но это не умиротворило Освальда.
– Продолжай, я уверена, что нам понравится твой рассказ, – сказала Элис, но Освальд очень вежливо ответил:
– О нет, спасибо. Я предпочитаю не втаскивать в такое девчонок.
– Куда не втаскивать – в коляску? – снова встрял Эйч-Оу.
– Это мужская работа, – продолжал Освальд, не обращая на него внимания.
– Ты и вправду думаешь, что если там ребенок, делом должны заниматься только мужчины? – спросила Элис.
– Но ребенка там нет, – сказал Эйч-Оу. – Если ты говоришь о коляске.
– Черт бы побрал тебя и твою коляску! – заявил Освальд с видом хмурого долготерпения.
Элис пнула Освальда под столом и сказала:
– Не злись, Освальд. Вообще-то у нас с Дейзи есть секрет, только это секрет Доры, и она хочет сама тебе рассказать. Если бы секрет был мой или Дейзи, мы бы сразу всё тебе рассказали, правда, Мышка?
– Сию же секунду, – ответила Белая Мышка.
И Освальд согласился принять их извинения.
Потом принесли пудинг, и больше никто не разговаривал, если не считать просьб передать сахар, воду, хлеб и так далее.
Когда мы покончили с пудингом, Элис сказала:
– Ну, пошли.
И мы пошли. Нам не хотелось быть невежливыми, но мы бы предпочли сделаться детективами и изучить коляску сверху донизу. Но мальчики должны интересоваться секретами своих сестер, какими бы глупыми эти секреты ни были, таковы обязанности хорошего брата.
Элис повела нас через поле, где овца однажды упала в ручей. Мы перешли через этот ручей по дощечке. В дальнем конце следующего поля стояло что-то вроде деревянного домика на колесах: там спит пастух, когда у овец рождаются ягнята. Он следит, чтобы ягнят не украли цыгане, прежде чем хозяева их пересчитают.
К этой хижине Элис и привела своих добрых братьев и доброго брата Дейзи.
– Дора там, – сказала она. – Со своим Секретом. Мы боялись держать его в доме, чтобы он не разорался.
В следующее мгновение Секрет перестал быть тайным, потому что мы увидели Дору, сидящую на мешке на полу хижины с Секретом на коленях.
Она держала Высокородного Младенца!
Освальд был так ошеломлен, что где стоял, там и сел, как Бетси Тротвуд в «Дэвиде Копперфилде». Это показывает, какой Диккенс правдивый автор.
– На этот раз не мы, а ты натворила дел, – сказал Освальд. – Ты понимаешь, что стала похитительницей младенцев?
– Я его не похищала, – ответила Дора. – Я его усыновила.
– Значит, это вы бросили коляску в роще? – спросил Дикки.
– Да, – призналась Элис. – Мы не смогли бы перелезть через изгородь, если бы Дора не вынула ребенка, и мы боялись, что он обожжет ножки крапивой. Его зовут лорд Эдвард.
– Но, Дора, ты ведь не думаешь и вправду его?..
– На моем месте вы бы сделали то же самое, – твердо заявила Дора. – Цыгане ушли. Их явно что-то спугнуло, и они бежали от правосудия. А малыш проснулся и протянул ко мне ручки. Нет, он ни капельки не плакал, и я всё знаю о детях, потому что часто нянчила ребенка дочери миссис Симпкинс, когда та приносила его по воскресеньям. Дети едят хлеб и молоко. Возьми его, Элис, а я пойду принесу хлеба и молока.
Элис взяла благородного младенца. Ребенок был ужасно шустрый, извивался у нее на руках и рвался поползать по полу. Она успокаивала его, приговаривая такие слова, о которых мальчику было бы стыдно даже подумать, вроде: «ути-пути» и «бай-байки». Когда Элис с ним разговаривала, ребенок смеялся, хихикал и отвечал «даддадда», «бабаба» и «гульгульгуль». Но если Элис умолкала хоть на мгновение, существо морщило рожицу, как будто собиралось заплакать, только она не давала ему на это времени.
Это был странный зверек.
Потом вернулась Дора с хлебом и молоком, и девочки накормили благородного младенца. Он был жадным и слюнявым, но все три девочки не могли от него оторваться и смотрели на него так, как будто он был прехорошеньким.
Мы, мальчишки, молча таращились на них. Теперь нам было не до веселья, потому что Освальд понял: Секрет Доры погубил все детективное дело с коляской.
Когда юный аристократ наелся, он уселся на колени Элис и принялся играть с янтарным сердечком, которое дядя Альберта привез ей из Гастингса после истории с фальшивым шестипенсовиком и благородным поступком Освальда.
– Итак, – сказала Дора, – у нас совет, и я хочу вести себя по-деловому. Очаровательный Утеночек был украден; его злые похитители бросили Сокровище. А мы его забрали. Возможно, его родовые чертоги находятся за много миль отсюда. Я голосую за то, чтобы мы оставили себе маленького Милого Утенка, пока о его похищении не объявят в газетах.
– Если дядя Альберта вам позволит, – мрачно ответил Дикки.
– О, не говори «вам», – возразила Дора. – Я хочу, чтобы это был наш общий ребенок. У него будет пять отцов и три матери, и дед, и прекрасный дядя Альберта, и двоюродный прадедушка. Я уверена, что дядя Альберта позволит нам его оставить… Во всяком случае, до тех пор, пока не кто-нибудь не откликнется на объявление.
– А если на него никогда не откликнутся? – спросил Ноэль.
– Тем лучше, – сказала Дора. – Да, Маленький Утеночек?
Она снова принялась целовать ребенка. Освальд, как всегда рассудительный, спросил:
– Ты обедать-то будешь?
– Ну его, этот обед! – ответила Дора. Так по-девчоночьи. – Ну, вы согласны быть его отцами и матерями?
– Что ни сделаешь ради спокойной жизни, – проворчал Дикки, а Освальд сказал:
– Да, если тебе так хочется. Но вот увидишь, нам не позволят его держать.
– Ты говоришь так, будто он кролик или белая крыса, – возмутилась Дора. – А он не кролик и не крыса, он маленький человек.
– Ладно, пусть не кролик, а человек. Пошли, Дора, поешь что-нибудь, – сказал добросердечный Освальд, и Дора отправилась домой вместе с ним и другими мальчиками.
С Элис остался только Ноэль. Похоже, малыш ему действительно приглянулся. Когда я обернулся, Ноэль стоял на голове, чтобы позабавить ребенка, но, похоже, не нравился младенцу ни вверх ногами, ни вниз.
Наскоро пообедав, Дора вернулась в пастушеский дом на колесах. Миссис Петтигрю очень сердилась на Дору за то, что та пропустила обед, но все равно оставила ей немного горячей баранины. Экономка хорошая женщина. Еще от обеда остался тушеный чернослив. Мы тоже перекусили, чтобы Доре не было скучно есть в одиночестве. Потом мы, мальчишки, пошли ловить рыбу во рву, но ничего не поймали.
Перед самым чаем мы все вернулись в хижину, и не успели дойти даже до середины последнего поля, как услышали завывание Секрета.