– И за ней никогда не будут охотиться, и она не залезет в курятник, и не угодит в капкан или еще куда-нибудь, бедняга, – сказал Дикки.
Девочки начали собирать зеленые листья каштана, чтобы прикрыть смертельную рану бедной лисы, а Ноэль принялся ходить взад и вперед, корча рожи – он всегда так делает, когда сочиняет стихи. Одно без другого у него не получается: он не может сочинять стихи без гримас и не может корчить гримасы, не сочиняя стихи. Последнее хоть немного утешает.
– И что нам теперь делать? – спросил Эйч-Оу. – Охотникам полагается отрезать лисе хвост, это точно. Только я сломал большое лезвие своего ножика, а другое никуда не годится.
Девочки толкнули Эйч-Оу, и даже Освальд сказал ему:
– Заткнись.
Почему-то нам всем расхотелось играть в охоту на лис. Теперь, с прикрытой раной, лисица казалась почти живой.
– О, как бы я хотела, чтобы ничего этого не случилось! – сказала Элис.
Дейзи без передышки плакала.
– Я должна помолиться, чтобы Бог ее оживил, – сказала она.
Но Дора поцеловала ее и объяснила, что толку от этого не будет, можно только молить Бога, чтобы он позаботился о бедных детенышах лисы, если они у нее есть. Думаю, с тех пор Дейзи так за них и молится.
– Если бы мы могли проснуться и обнаружить, что нам просто приснился кошмар, – сказала Элис.
Наверное, глупо, что мы так взволновались, раз сами собирались травить лис собаками, но я рассказываю все как на духу. Лапки лисы выглядели такими беспомощными. И у нее виднелось пыльное пятно на боку, которого наверняка не было бы, если бы она была жива и могла себя вылизать.
Ноэль сказал:
– Я написал стих.
Лежит Ренар здесь, рыжий лис,[25]
О бедный лис, прошу, вернись!
Я никогда не стану лис губить
До самой смерти.
Не стану в рог охотничий трубить –
Уж вы поверьте!
Стих всем понравился.
Потом мы заставили Дору снять нижнюю юбку, чтобы завернуть лису: тогда мы могли бы отнести зверя в наш сад, не запачкав кровью куртки, и похоронить его там. С одной стороны, у девчонок дурацкая одежда, но, с другой стороны, от нее иногда бывает польза. Мальчику в случае необходимости нечего снять, кроме пиджака и жилета, иначе он окажется совсем раздетым, но я помню, как Дора однажды сняла две нижние юбки и с виду осталась такой же, как раньше.
Мы, мальчишки, по очереди несли лису. Она была очень тяжелой.
Когда мы подошли к опушке леса, Ноэль сказал:
– Лучше похоронить ее здесь, где листья будут вечно петь над ее могилой скорбные песни, а другие лисы смогут приходить и оплакивать ее, если захотят.
И он уронил лису на мох под молодым дубом.
– Если Дикки принесет лопату и грабли, мы закопаем лису здесь. А заодно пусть он привяжет собак.
– Тебе просто надоело ее нести, – заметил Дикки. Но все-таки отправился домой – с условием, что и остальные мальчики пойдут с ним.
Пока мы ходили туда и обратно, девочки оттащили лису на опушку у тропинки; это был другой край леса, не тот, с которого мы углубились в чащу. В ожидании возвращения могильщиков девчонки собрали много мха и травы, чтобы устлать ими могилку лисы. В августе уже нет лесных цветов, а жаль.
Вернувшись с лопатой и граблями, мы вырыли могилу. Собак мы оставили дома, потому что они слишком горячо интересовались похоронами, чтобы вести себя с подобающим случаю уважительным спокойствием.
Земля оказалась рыхлой, мягкой и после того, как мы убрали граблями обломки веток и сухие листья, копать стало легко. Освальд орудовал граблями, Дикки – лопатой. Ноэль корчил гримасы и писал стихи – в то утро он был в ударе – а девочки сидели и гладили мех бедной лисицы до тех пор, пока могила не стала достаточно глубокой. Потом Дейзи бросила туда листья и траву, а Элис и Дора взяли бедную мертвую лису с двух сторон и помогли положить в могилу.
Мы не смогли опустить ее медленно и просто уронили. Потом засыпали пушистое тело листьями, и Ноэль произнес «Надгробную оду», которую только что сочинил.
По его словам, с тех пор он её не переделывал, но сейчас стихи стали лучше, поэтому он наверняка все-таки что-то поправил:
Лисица милая, да спишь ты здесь вечным сном,
А мы к тебе заглянем все вместе потом.
Пусть эта могила подарит тебе покой,
О мягкий мох, теплее лисицу укрой!
Спи рядом с лесом, где ты когда-то росла,
Скорбим мы и плачем, такие-то вот дела.
А если бы смерть, лиса, не настигла тебя,
То мы сейчас тебя бы не хоронили, любя.
Но вот лежишь ты здесь в земле и в песке,
Бедная лисица, а мы рыдаем в тоске.
От пули злой, увы, не смогла ты убечь,
Оттого и пришлось тебе в эту могилу лечь.
P.S. Когда в лунном свете
Лисы будут бродить ночном,
Они пройдут мимо твоей могилы
(А может, пройдут и днем)
И вспомнят тебя,
И даже прольют слезу,
Как мы проливаем сейчас,
Ведь слезы в каждом глазу.
Прощай, лиса,
Тебе эту песню пою!
Но нам пора.
Прощай, лисица.
Адью!
Когда стих был дочитан, мы засыпали могилу и забросали сухими листьями и палками, чтобы она не отличалась от остальной древесной подстилки. Не то люди могли бы подумать, что тут зарыто сокровище и попытались бы выкопать его, а нам хотелось, чтобы бедная лиса спала крепко и чтобы ее никто не беспокоил.
Погребение закончилось. Мы сложили окровавленную розовую хлопчатобумажную нижнюю юбку Доры и повернулись, чтобы покинуть печальное место.
Не прошли мы по тропинке и дюжины ярдов, как услышали за спиной шаги, свист, топот и скулеж, и джентльмен с двумя фокстерьерами остановился неподалеку от того места, где мы похоронили лису.
Джентльмен стоял на дорожке за живой изгородью, но его собаки копали – мы видели, как они виляют хвостами и как летит пыль. И мы увидели, где они роют. Мы бросились обратно.
– О, пожалуйста, велите собакам перестать там копать! – попросила Элис.
– Почему? – спросил джентльмен.
– Потому что у нас только что были похороны, и это могила.
Джентльмен свистнул, но фокстерьеры не были обучены так хорошо, как Пинчер, выдрессированный Освальдом. Седоусый джентльмен шагнул через пролом в изгороди и добродушно спросил:
– Кого вы там похоронили, любимую птичку?
На нем были бриджи для верховой езды.
Мы не ответили, потому что впервые подумали, что хоронить лису – подозрительный поступок. Не знаю, почему нам пришло это в голову, но мы покраснели и начали переминаться с ноги на ногу.
Ноэль задумчиво сказал:
– Мы нашли в лесу ее мертвое тело
И вырыли могилу, пусть и неумело.
Никто, кроме Освальда, его не услышал, потому что Элис, Дора и Дейзи прыгали и с неприкрытой болью приговаривали:
– О, отзовите их! Отзовите! Отзовите! Ой, фу, фу! Не позволяйте им копать!
Увы! Освальд, как всегда, оказался прав. Землю утоптали недостаточно плотно, а ведь он говорил, что надо утоптать получше. Но его благоразумные советы были отвергнуты, а теперь суетливые, пронырливые, озорные фокстерьеры (как они не похожи на Пинчера, который никуда не лезет, если ему не прикажут) разрыли землю и показался красноватый кончик хвоста бедного трупа.
Мы повернулись, чтобы молча уйти. Нам показалось – задерживаться тут нет смысла.
Но усатый джентльмен в тот же миг схватил Ноэля и Дикки за уши – эти двое стояли к нему ближе остальных.
Я рад сказать, что благородному сердцу Освальда чужда трусость; он и не подумал бежать, но велел сестрам спасаться повелительным тоном, не допускавшим отказа.
– Бегите со всех ног, – добавил он сурово. – Мчитесь домой.
И они умчались.
Джентльмен с седыми усами теперь всячески поощрял своих паршивых фокстерьеров продолжать их гнусное и низкое дело, не отпуская ушей Дикки и Ноэля, которые не стали просить пощады. Дикки сделался багровым, а Ноэль – белым.
– Отпустите их, сэр, – сказал Освальд. – Мы не удерем. Даю честное слово.
– И ты еще говоришь о чести! – ответил джентльмен тоном, за который в более счастливые дни, когда люди обнажали блестящие клинки и дрались на дуэлях, я вонзил бы шпагу в его сердце.
Но Освальд жил в наши дни, поэтому остался спокойным и вежливым, как всегда.
– Да, даю честное слово, – повторил он твердым, неумолимым голосом, заставившим джентльмена опустить уши братьев Освальда.
Потом джентльмен вытащил тело лисы из могилы и поднял вверх. Собаки прыгали и тявкали.
– Что ж, ты тут распинался о своем честном слове, – сказал джентльмен. – А можешь ли ты дать правдивый ответ?
– Если вы думаете, что это мы ее застрелили, вы ошибаетесь, – сказал Освальд. – Мы бы никогда такого не сделали.
Белоусый вдруг повернулся к Эйч-Оу.
– А это тогда что такое? – спросил он и покраснел от ярости до самых кончиков больших ушей, показав на карточку на груди Эйч-Оу, на которой было написано: «Охотники на лис из Дома у Рва».
– Мы играли в охоту на лис, – ответил Освальд, – но не нашли никого, кроме кролика, который убежал и спрятался. Поэтому мой брат стал лисой. А потом мы нашли застреленную лису, и я не знаю, кто ее убил. Мы ее пожалели и похоронили – вот и все.
– Не все, – заявил джентльмен в бриджах с улыбкой, которая, кажется, называется горькой, – не все! Это моя земля, и я накажу вас за нарушение границ частного владения и нанесение ущерба. Ну же, без глупостей! Я судья и обер-егермейстер. И лисица моя! Из чего вы ее застрелили? Вы слишком молоды, чтобы иметь оружие. Полагаю, стащили отцовский револьвер?