Денни струхнул – хоть и сказал потом, что ничего подобного, но он ведь не знает, что значит слово «струхнул», и если он не струхнул, тогда и Освальд не знает, что это такое.
Когда Освальд снял ботинок, он, естественно, бросил его и пнул, и вдруг оттуда выкатилось множество маленьких желтых штучек. Освальд повнимательнее к ним пригляделся и понял, что это расколотые горошины.
– Может, скажешь, почему ты свалял такого дурака? – спросил кроткий рыцарь с вежливостью отчаяния.
– Ой, не сердись, – сказал Денни. Теперь, когда с него сняли ботинки, он согнул и разогнул пальцы ног и перестал плакать. – Я знал, что пилигримы кладут горох себе в башмаки… И… Ты только не смейся!
– Я не смеюсь, – ответил Освальд все с той же горькой вежливостью.
– Я не хотел говорить вам, что собираюсь сделать, потому что мечтал сыграть лучше всех и подумал – если вы узнаете о моей идее, вам тоже захочется, а вы ведь не хотели совать горох, когда я об этом заикнулся. Поэтому я просто положил горсть в карман и совал в ботинки по горошинке-другой, когда никто не видел.
Про себя Освальд подумал: «Жадный олух». Ибо желать, чтобы у тебя было больше, чем у остальных, – это жадность, даже если речь идет о добродетели. Но вслух Освальд ничего не сказал.
– Видишь ли, – продолжал Денни, – я действительно хочу быть хорошим. И если паломничество помогает стать хорошим, надо паломничать правильно. Пусть у меня поболят ноги, я не против, если это навсегда сделает меня хорошим. Кроме того, я хотел сыграть основательно. Ты всегда говоришь, что я играю спустя рукава.
Сердце доброго Освальда тронули последние слова.
– По-моему, ты и так достаточно хорош, – сказал он. – Я приведу остальных… Нет, они не будут смеяться.
Когда мы все вернулись к Денни, девочки принялись над ним хлопотать, но Освальд и Дикки с серьезным видом стояли в стороне. Они были достаточно взрослыми, чтобы понять, что быть хорошим – прекрасно, но в конце концов нужно как-то вернуть мальчика домой. Они как можно вежливее выразили эту мысль, и Денни сказал:
– Все в порядке, меня кто-нибудь подвезет.
– Думаешь, можно все исправить, если тебя подвезут? – сурово спросил Дикки.
– Можно, если дело касается ног, – ответил Денни. – Я запросто найду того, что подкинет меня до дома.
– Только не здесь, – сказала Элис. – По этой дороге никто не ездит… Но большая дорога как раз за поворотом, там, где телеграфные провода.
Дикки и Освальд сцепили руки в «стульчик» и вынесли Денни на большую дорогу. Там мы уселись на обочине и принялись ждать. Долгое время мимо никто не проезжал, если не считать повозки пивовара. Мы, конечно, его окликнули, но он так крепко спал, что не услышал, и никто из нас не догадался быстрее молнии выскочить на дорогу и схватить лошадей под уздцы. Только когда повозка скрылась из виду, всем нам разом пришла в голову эта мысль.
Пришлось и дальше сидеть у пыльной дороги, и многие паломники ворчали, что лучше бы мы никогда не пускались в путь. Освальд не высказывал таких бесплодных сожалений.
Наконец, когда отчаяние начало терзать даже душу Освальда, послышался быстрый топот лошадиных копыт, и показалась двуколка, в которой сидела единственная дама.
Мы приветствовали ее, как потерпевшие кораблекрушение отчаявшиеся моряки приветствуют парус.
Двуколка остановилась. Дама была не очень старой – после мы узнали, что ей двадцать пять лет – и веселой с виду.
– Ну, в чем дело? – спросила она.
– У этого бедного мальчика очень болят ноги, – сказала Дора, показав на Дантиста, который заснул на обочине, как всегда, с приоткрытым ртом. – Вы его не подвезете?
– Но почему вы так одеты? – спросила дама, глядя на наши ракушки, сандалии и прочее.
Мы объяснили.
– А что у него с ногами? – спросила она.
Мы рассказали и об этом.
– Бедный малыш! – проговорила она. У нее был очень добрый вид. – Куда вы хотите добраться?
Мы и это сказали. Мы ничего от дамы не скрыли.
– Что ж, – ответила она, – мне надо ехать в… как называется тот город?
– Кентербери, – подсказал Эйч-Оу.
– Ну да, в Кентербери, – кивнула она, – он всего в полумиле отсюда. Я возьму бедного маленького паломника и трех девочек. Вам, мальчикам, придется идти пешком. Потом мы выпьем чаю, осмотрим достопримечательности, и я отвезу вас домой – по крайней мере, некоторых. Как вам такое предложение?
Мы бурно поблагодарили ее и сказали, что это будет очень хорошо.
Потом мы помогли Денни забраться в повозку, девочки тоже туда залезли, и красные колеса двуколки покатились по пыли.
– Жаль, что леди не ехала в омнибусе, – вздохнул Эйч-Оу, – тогда мы все могли бы прокатиться.
– Он еще и недоволен! – сказал Дикки.
А Ноэль заметил:
– Ты должен быть счастлив, что тебе не придется тащить Денни всю дорогу до дома на спине.
Когда мы добрались до Кентербери, город оказался гораздо меньше, чем мы ожидали, а собор – ненамного больше церкви рядом с Домом у Рва. Казалось, там всего одна большая улица, и мы решили, что остальная часть города где-то спрятана.
Мы подошли к гостинице. Перед ней зеленела лужайка, на конюшенном дворе стояла красная двуколка, а ее хозяйка с Денни и остальными сидели на скамейках у крыльца и смотрели на нас. Трактир назывался «Георгий и дракон», и это название напомнило мне о тех днях, когда разъезжали кареты, орудовали разбойники с большой дороги, путников встречали веселые хозяева и в таких вот придорожных трактирах происходили приключения, о которых все мы читали.
– Мы заказали чай, – сказала дама. – Не хотите ли вымыть руки?
Мы увидели, что ей хочется, чтобы мы умылись, поэтому ответили утвердительно. Девочки и Денни уже выглядели гораздо чище, чем были при нашем расставании.
На заднем дворе на верхний этаж гостиницы вела наружная деревянная лестница. Мы поднялись по ней и вымыли руки в большой комнате с кроватью под темно-красным балдахином – как раз на таких занавесях было бы не видно пятен крови в старые добрые времена приключений.
Потом мы пили чай в большой комнате с деревянными стульями и столами, старыми и сильно вытертыми. Еда была очень хорошая: салат, холодное мясо, три сорта джема, а еще пирог и свежевыпеченный хлеб, который нам не разрешают есть дома.
За чаем мы разговаривали с дамой. Она была очень добра. В мире помимо других разновидностей есть два типа людей: одни понимают, о чем ты ведешь речь, другие не понимают. Эта дама относилась к первому типу.
После того, как все наделись до отвала, дама спросила:
– Что вы больше всего хотели увидеть в Кентербери?
– Собор, – ответила Элис, – и место, где убили Томаса Бекета.
– И крепость, – сказал Дикки.
Освальд хотел осмотреть городские стены, потому что ему нравится история о Святом Альфедже[36] и данах.
– Ну-ну, – сказала дама и надела шляпку, очень продуманную – не комок ворсистой материи и перьев, не закрывающий лица, который надевают набекрень и прикалывают длинными булавками, а почти такую же большую, как у нас, с широкими полями, красными цветами и черными лентами (их завязывают под подбородком, чтобы шляпу не сдуло).
И все мы отправились осматривать Кентербери. Дики и Освальд по очереди несли Денни на спине. Дама называла его «раненый товарищ».
Сперва мы пошли в церковь. Освальд, в чьем живом уме легко зарождаются подозрения, боялся, что леди начнет разговаривать в церкви, но она этого не сделала. Церковная дверь была открыта. Я помню, мама однажды сказала, что хорошо и правильно оставлять церкви открытыми на весь день, чтобы усталые люди могли войти, помолчать и помолиться, если захотят. Но говорить вслух в церкви не очень уважительно. (Смотри примечание А).
Когда мы вышли на улицу, дама сказала:
– Представьте, как на ступенях алтаря началась безумная борьба, и Бекет швырнул на землю одного из напавших на него людей, а ведь тот был в доспехах…
– Было бы гораздо умнее, – перебил Эйч-Оу, – швырнуть его без доспехов, пусть бы доспехи остались стоять.
Элис и Освальд бросили на умника испепеляющий взгляд и попросили:
– Продолжайте.
И дама продолжала. Она рассказала нам все о Бекете, а потом о Святом Альфедже, в которого швыряли костями до тех пор, пока он не умер, потому что он не хотел обременять налогами свой бедный народ в угоду мерзким гадким датчанам.
Денни продекламировал стихотворение «Баллада о Кентербери». Сперва там говорится о датских военных кораблях с носами в виде змей, а в конце о том, что надо поступать так, как вы хотели бы, чтобы поступили с вами. Стих длинный, зато в нем перечислены все говяжьи кости, брошенные в Святого Альфедже, и все рассказано об этом святом.
Потом дама показала нам крепость, похожую на дом для сушки хмеля. А под кентерберийскими стенами, с которых Альфедже бросал вызов датчанам, находился обычный фермерский двор. Больница[37] смахивала на сарай, и другие достопримечательности были не похожи на себя, но мы ходили повсюду и очень хорошо провели время. Дама была такой забавной, к тому же иногда разговаривала, как настоящий экскурсовод, с которым я позже познакомился в соборе. Когда мы наконец сказали, что Кентербери что-то слишком маленький, леди ответила:
– Что ж, жаль было бы забраться в такую даль и не услышать хоть что-нибудь о Кентербери.
Тут нам сразу открылась ужасная истина, и Элис воскликнула:
– Как жестоко вы нас провели!
Но Освальд тут же учтиво сказал:
– Ну и пусть. Это было здорово проделано.
Он не сказал: «Я с самого начала обо всем догадался», хотя искушение было велико. Потому что он и вправду с самого начала чувствовал, что деревня слишком маленькая для Кентербери. (Смотри примечание Б).
На самом деле то место называлось Хейзелбридж, а вовсе не Кентербери. В Кентербери мы съездили в другой раз. (Смотри примечание В).
Мы не рассердились на леди за то, что она провела нас с Кентербери, ведь шутка получилась первоклассной. И она очень любезно спросила, не сердимся ли мы, а мы ответили, что нам всё понравилось. Но теперь нам уже не хотелось ни на что смотреть, а хотелось поскорее вернуться домой. Дама поняла это и сказала: