Мы тоже прыгнули в канаву. Там было грязно, но в тот опасный миг никто не думал о своей обуви.
Нам показалось, что мы просидели в укрытии очень долго. Освальд чувствовал, как вода хлюпает у него в ботинках. Мы прислушивались, затаив дыхание, а потом Освальд приложил ухо к земле, как индеец. В мирное время он бы так не поступил, но, когда родина в опасности, мало заботишься о чистоте ушей.
Стратегия лесных жителей не подвела. Освальд выпрямился, отряхнулся и сказал:
– Они идут!
Так и было. Теперь шаги приближающегося врага слышались отчетливо даже без прижатого к земле уха. Враг приближался с небрежной развязностью, не подозревая о том, какая ужасная участь его вскоре ждет, не подозревая, что ему вот-вот придется познать всю мощь и превосходство Англии.
Как только противник показался из-за поворота, полковник крикнул:
– Правое подразделение, огонь! – И раздался оглушительный грохот.
Вражеский офицер что-то сказал, и растерянные враги попытались прорваться в поле через изгороди. Напрасно! Теперь наши стреляли не только справа, но и слева. А потом наш полковник подошел к вражескому офицеру и благородно потребовал сдаться. Он мне так потом и сказал, а в каких именно выражениях он выразил свое требование, известно только ему самому и тому полковнику. Вражеский полковник ответил:
– Я скорее умру! – или что-то в этом роде.
Тут наш полковник вернулся к своим людям и отдал приказ:
– Примкнуть штыки!
Даже мужественный Освальд побледнел при мысли о том, какое ужасное кровопролитие сейчас начнется. Но никто никогда не узна́ет, что могло бы произойти, потому что в этот миг всадник на пегой лошади примчался с топотом копыт и перемахнул через изгородь так небрежно, словно воздух не был наполнен свинцом и сталью. За ним ехал еще один человек с пикой, на которой трепетал алый вымпел. Думаю, всадник на пегой лошади был вражеским генералом, который явился, чтобы приказать своим людям не отдавать понапрасну жизни: стоило ему заговорить, как враг сдался на милость победителя. Вражеский полковник отдал честь и приказал своим солдатам снова выстроиться в колонну по четыре. Мне показалось, он и сам был рад закончить битву. Оставив мысль о стойком сопротивлении до смертного часа, он свернул сигарету и имел наглость сказать нашему полковнику:
– Клянусь Юпитером, старина, на этот раз вы меня здорово потрепали! У вас, похоже, отличные разведчики, они точно нас вычислили.
Наступил момент гордости, когда наш полковник положил руку на плечо Освальда и сказал:
– Вот мой главный разведчик.
То была высокая честь, но вполне заслуженная, и Освальд признается, что покраснел от радости и гордости, когда это услышал.
– Вы предатель, молодой человек, – нахально сказал вражеский полковник.
Освальд это стерпел бы, потому что наш полковник не возразил, к тому же надо быть великодушным к поверженному врагу. Но трудно вытерпеть, когда тебя называют предателем, поэтому вместо того, чтобы с молчаливым презрением отмахнуться от слов врага, Освальд ответил:
– Мы не предатели. Мы – Бэстейблы, а вот он – Фоулкс. Мы просто незаметно смешались с солдатами противника и разузнали их тайные планы, как всегда поступает Баден-Пауэлл[38], когда в Южной Африке бунтуют туземцы. Денни Фоулкс придумал поменять местами дорожные указатели, чтобы вас запутать. А если мы и виноваты в случившейся битве и в угрожавшем Мейдстоуну вторжении, то только потому, что не верили, что в Великобритании и Ирландии могут тоже прорасти зубы дракона, как когда-то случилось в Греции. Кроме того, некоторые из нас посеяли эти зубы без спросу.
Тут к нам присоединился человек в треуголке, ведя свою лошадь в поводу, и заставил нас рассказать все с самого начала. Полковник тоже захотел выслушать мой рассказ, и вражеский полковник навострил уши – еще один пример его наглости.
Освальд рассказал всю историю в скромной, но мужественной манере, которая, как некоторые считают, ему присуща. При этом он не забыл похвалить остальных. Его рассказ не меньше четырех раз прерывали криками: «Браво!», и вражеский полковник еще раз доказал, какой он наглец, потому что кричал вместе с другими. К тому времени, как Освальд закончил рассказ, впереди показался еще один лагерь, на этот раз британский.
Полковник пригласил нас выпить чаю в его палатке, и вражеского полковника тоже пригласил, что доказывает, какими великодушными могут быть английские воины на поле боя. Вражина со своей обычной наглостью принял приглашение.
Мы ужасно проголодались и, когда выпили столько чаю, сколько в нас влезло, полковник пожал нам всем руки, а потом сказал Освальду:
– Ну, до свидания, мой храбрый разведчик. Я обязательно упомяну твое имя в донесении военному министерству.
– Его зовут Освальд Сесил Бэстейбл, а меня – Гораций Октавиус, – встрял Эйч-Оу.
Как бы мне хотелось, чтобы Эйч-Оу научился держать язык за зубами! Освальд прилагает все усилия, чтобы никто не узнал, что его второе имя Сесил. До сих пор и вы этого не знали.
– Мистер Освальд Бэстейбл, – продолжал полковник (он был таким достойным человеком, что не упомянул «Сесила»), – вы сделаете честь любому полку. Без сомнения, военное министерство вознаградит вас должным образом за то, что вы совершили ради своей страны. А пока, может быть, вы примете пять шиллингов от благодарного товарища по оружию.
Освальду было очень жаль ранить чувства доброго полковника, но ему пришлось заметить, что он всего лишь выполнил свой долг, а ни один британский разведчик не возьмет пять шиллингов за выполнение долга.
– Кроме того, – заметил он с той справедливостью, которая так свойственна его юному характеру, – другие сделали не меньше моего.
– Ваши чувства, сэр, делают вам честь! – сказал полковник (один из самых вежливых и проницательных полковников, каких я когда-либо видел). – Но, Бэстейблы и… и остальные… – Он не смог вспомнить фамилию Денни, ведь «Фоулкс», конечно, не такое интересное имя, как Бэстейбл. – …вы согласитесь хотя бы принять солдатское жалованье?
– Это вам не дребедень, это счастье – шиллинг в день![39] – в один голос сказали Элис и Денни.
Человек в треуголке обронил что-то о том, что мы никогда не разочаруем, и Киплинг не разочарует.
– Для солдата, конечно, шиллинг был бы счастьем, – сказал полковник, – но дело в том, что положено вычитать из жалованья деньги за паек. И если вычесть с каждого из вас два пенса за чай, останется ровно пять шиллингов.
Всего два пенса за три чашки чая, три яйца, клубничный джем и хлеб с маслом, которые съел Освальд? Так дешево? А ведь ели и остальные, и Леди с Пинчером получали кусочки! Но, наверное, солдатам всё поставляют дешевле, чем гражданским, и это правильно.
Освальд взял пять шиллингов, больше не испытывая угрызений совести.
Едва мы расстались с храбрым полковником и остальными, как увидели приближающегося велосипедиста. Это мчался дядя Альберта. Он спрыгнул с велика и воскликнул:
– Что, черт возьми, вы там делали, посреди военных учений?
Мы рассказали ему о диких приключениях этого дня. Выслушав нас, он признал свою ошибку и взял назад свои слова насчет учений. Но в душе Освальда были посеяны семена сомнения; он не мог избавиться от мысли, что в течение всего богатого событиями дня мы выставляли себя на посмешище. Тогда он промолчал, но после ужина поговорил с дядей Альберта о словах, которые тот взял назад.
Дядя Альберта не исключил возможности того, что драконьи зубы и впрямь проросли, как в старину. Но, с другой стороны, сказал он, возможно и то, что и англичане, и враги были всего лишь участниками военных сборов, человек в треуголке был не генералом, а врачом, а человек с красным вымпелом – арбитром, решающим, кто победил в учебном бою.
Освальд никому об этом не рассказал. Остальных распирало от радости, ведь они спасли свою страну, и было бы бессердечно объяснить, какого они сваляли дурака. Кроме того, Освальд чувствовал, что слишком взрослый для того, чтобы самому оказаться таким дураком. Да и дядя Альберта не был полностью уверен насчет зубов дракона.
Единственное, что заставляет Освальда думать о чудовищной ошибке – это то, что мы не видели ни одного раненого. Но он старается гнать такие мысли прочь. И если он пойдет в армию, когда вырастет, он уже не будет совсем зеленым новичком, теперь у него есть опыт военного искусства и пребывания в военном лагере, и настоящий полковник назвал его «товарищем по оружию», как лорд Роберт называл своих солдат в письмах домой.
Глава четырнадцатая. Давно потерянная бабушка дяди Альберта
Тень окончания отдыха нависла грозовой тучей над вашими преданными слугами. Как сказал дядя Альберта:
– Школа разинула пасть и жаждет проглотить свои жертвы.
Очень скоро мы отправимся обратно в Блэкхит, и вся пестрая прелесть деревни превратится в увядшие цветы нашей памяти. (Мне не очень нравится такой стиль. Это ужасно трудно – то и дело выискивать заковыристые слова и все такое).
Говоря обычным языком, наши каникулы почти закончилось. Мы провели потрясающее лето, но вот-вот должна была наступить осень. Мы очень об этом жалели, хотя, конечно, нам нравилось думать о том, как мы вернемся к отцу и расскажем другим ребятам о нашем плоте, открытом шлюзе, Таинственной Башне и обо всем остальном.
Когда до отъезда осталось совсем немного, Освальд и Дикки случайно встретились на яблоне. (Вы можете подумать, что мы залезли туда не случайно, но я просто веду правдивый рассказ).
– Осталось всего четыре дня, – сказал Дикки.
– Да, – ответил Освальд.
– Надо кое-что уладить. То проклятое общество… Мы же не хотим, чтобы и после возвращения домой оно не давало нам покоя. Надо распустить его до отъезда.
Дальше состоялся такой диалог:
Освальд:
– Ты прав. Я всегда говорил, что это чушь собачья.