и приходил, Чэд немедленно выхватил злополучную депешу взглядом, который не постеснялся на ней задержать. После чего перевел глаза на хозяина:
— Пришла наконец?
Стрезер, прилаживавший галстук-бабочку, ответил не сразу:
— Так ты в курсе?.. Ты тоже получил?
— Нет, мне ничего не было. Я исхожу только из того, что вижу. Вижу эту штуку и догадываюсь. Впрочем, — добавил он, — она пришла как нельзя кстати. Я для того и явился чуть свет — хотел еще вчера, да не успел, — чтобы забрать вас.
— Забрать? Куда? — Стрезер вновь повернулся лицом к зеркалу.
— Домой наконец, — как я обещал. Я готов — собственно, уже месяц как готов. Только ждал вас — и правильно делал. Но теперь вы созрели, вам уже ничто не грозит — я вижу это собственными глазами: вы получили здесь заряд, какой нужно. Вон какой у вас сегодня бравый вид — молодец молодцом.
Стрезер, заканчивая свой туалет перед зеркалом, не преминул допросить этого немого свидетеля по поводу столь лестного мнения. Неужели он и вправду выглядит молодцом? Возможно, острый глаз Чэда что-то такое в нем подметил, но сам он порою часами чувствовал себя совершенно раздавленным. Тем не менее подобное суждение в конечном счете лишь поддерживало решимость, непроизвольно подтверждая его мудрость. Очевидно, он держался с большей уверенностью — коль скоро она в нем светилась, — чем сам предполагал. Правда, уверенности этой сильно поубавилось, как только он повернулся к гостю лицом — хотя удар, разумеется, был бы еще сильнее, если бы Чэд не владел, всечасно и неизменно, тайной личного обаяния. Он стоял перед Стрезером, омытый утренней свежестью, — сильный и стройный, веселый и легкий, благоухающий и таинственный, пышущий здоровьем, с румянцем на щеках, с элегантной проседью в густой шевелюре, с подобающими любому случаю словами, всегда готовыми слететь с его ярко-алых благодаря ровной смуглости лица губ. Никогда еще он не казался нашему другу столь полным воплощением успеха, словно сейчас, решив капитулировать, собрал воедино все свои достоинства. Вот таким, ярким и своеобычным, он должен был предстать перед Вулетом. Стрезер вновь внимательно на него посмотрел — он всегда внимательно на него смотрел, каждый раз чего-то в нем не улавливая, хотя даже и так его образ рисовался словно в каком-то тумане.
— Телеграмма от вашей матушки, — сказал Стрезер.
— Вот так-так, дорогой мой сэр! Надеюсь, она здорова.
Стрезер замялся.
— Нет, не совсем — должен тебя огорчить.
— Ах, — вздохнул Чэд, — я будто чувствовал. Тем больше оснований ехать немедленно.
И хотя Стрезер уже было потянулся за шляпой, перчатками и тростью, Чэд опустился на диван, словно давая хозяину понять, что именно здесь желает изложить свою точку зрения. Не переставая оглядывать номер, он, очевидно, прикидывал, как быстро удастся запаковать принадлежащие Стрезеру вещи. Пожалуй, он даже был не прочь намекнуть, что готов прислать ему в помощь своего слугу.
— Что ты имеешь в виду под «немедленно»? — осведомился Стрезер.
— Ближайший рейс на будущей неделе. В это время года все дается еще легко, и билеты мы купим без хлопот.
В ответ Стрезер протянул ему телеграмму, которую, после того как надел часы, держал в руке, но Чэд подчеркнуто театральным жестом ее отстранил.
— Нет-нет, благодарю. Переписка между вами и моей матушкой — ваше сугубо личное дело. Я и так согласен с тем, что там стоит, — что бы там ни стояло.
Стрезеру ничего не оставалось, как, сложив депешу, положить ее в карман. Глаза собеседников встретились, и, не дав нашему другу заговорить, Чэд перескочил на другую тему:
— Что, мисс Гостри вернулась?
Но Стрезер будто не слышал вопроса.
— Речь не о том, — уточнил он, — что твоя матушка физически больна. Напротив, этой весной она, насколько могу судить, чувствует себя даже лучшего обычного. Но она встревожена, она обеспокоена, и беспокойство ее в последние дни, видимо, достигло предела. Мы исчерпали ее терпение — мы оба.
— Только не вы! — великодушно запротестовал Чэд.
— Увы, именно я! — Голос Стрезера звучал мягко и грустно, но решительно. Его взгляд устремился куда-то вдаль поверх головы собеседника. — В особенности я.
— В таком случае тем более надо ехать. Marchons, marchons![78] — весело возразил гость. Хозяин, однако, на это никак не откликнулся, и молодой человек вновь задал оставшийся без ответа вопрос: — Что, мисс Гостри вернулась?
— Да, два дня назад.
— Вы ее уже видели?
— Нет. Я собираюсь к ней сегодня. — Однако задерживаться на этой теме Стрезер не стал. — Твоя матушка предъявила мне ультиматум. Если я не могу тебя привезти, велено оставить тебя здесь. И в любом случае мне приехать самому.
— Но сейчас как раз вы можете меня привезти, — успокоил его сидевший на диване Чэд.
— Кажется, я отказываюсь тебя понимать, — ответил, помешкав, Стрезер. — Тогда зачем всего месяц с небольшим назад ты так добивался, чтобы я выслушал мадам де Вионе, выступившую в роли твоего адвоката.
— Зачем? — переспросил, будто бы задумавшись, Чэд, хотя ответ явно был у него на кончике языка. — Да затем, что знал, как хорошо она ее исполнит. Это был способ вас успокоить, да и вам тем самым мы принесли только пользу. К тому же, — пояснил он, — я и вправду хотел, чтобы вы поближе узнали ее и составили о ней собственное мнение — и вот видите, сколько вы обрели.
— Не спорю, — сказал Стрезер. — Только то, как она говорила о тебе и твоих делах — в той мере, в какой я это допускал, лишь показало мне, что она хочет тебя удержать. Если ты не придаешь этому никакого значения, то, извини, не могу понять, зачем тебе понадобилось, чтобы я ее выслушал.
— Напротив, дорогой мой сэр! — воскликнул Чэд. — Я придаю этому огромное значение! Неужели вы сомневаетесь?
— Некоторым образом. Сомневаюсь, поскольку ты сейчас явился ко мне с тем, чтобы подать сигнал к отправлению.
Чэд с недоумением уставился на него, потом рассмеялся.
— Разве сигнал к отправлению не то, чего вы от меня только и ждете?
Стрезер хотел было ответить прямым ударом, но предпочел обходный маневр.
— Если я весь этот месяц чего-то и ждал, так прежде всего такой вот депеши.
— Вы хотите сказать — все время боялись ее получить.
— Я выполнял свою миссию, как считал нужным. И, думается, твое сегодняшнее заявление, — продолжал он, — вызвано не только тем, как ты понимаешь, чего я жду от тебя. Иначе ты вряд ли стал бы сводить меня… — И он, сдержав себя, замолчал.
— Ее нежелание отпустить меня, — запротестовал Чэд, — тут ни при чем! Просто она боится… боится, что там сумеют меня заарканить. Только страхи ее напрасны.
Его собеседник вновь остановил на нем изучающий взгляд.
— Она тебе наскучила?
В ответ на это Чэд, качнув головой, посмотрел на Стрезера с непонятной медленной улыбкой, с какой ни разу на него не смотрел.
— Ничуть. Никогда.
Его улыбка ошеломила Стрезера: она произвела на него такое глубокое, такое отрадное впечатление, что в первый момент он только ее перед собой и видел.
— Никогда?
— Никогда! — с готовностью твердо повторил Чэд.
И тут наш друг решился еще на один шаг.
— Значит, ты не боишься?
— Не боюсь ехать?
Стрезер вновь сдержал себя.
— Не боишься остаться.
Молодой человек взглянул на него с крайним удивлением.
— Как? Теперь вы хотите, чтобы я «остался».
— Если отсюда немедленно не отбуду я, сюда немедленно двинутся Пококи. Вот что я имел в виду под ультиматумом твоей матушки, — пояснил Стрезер.
Чэд еще больше удивился, однако нисколько не испугался.
— Так к коренному она пристегивает Сару и Джима?
— И, можешь быть уверен, еще и Мэмми, — тут же подхватил метафору Стрезер. — Вот кого она пристегивает.
Чэд мгновенно уловил суть дела.
— Мэмми? Чтобы меня соблазнить? — И он расхохотался.
— О, Мэмми очень привлекательна.
— Вы мне это уже говорили. Право, я буду рад на нее поглядеть.
Было что-то веселое и легкое, сверх того, что-то неосознанное в том, как он это сказал, и Стрезер в который раз уже почувствовал все преимущества такого его взгляда и всю прелесть его положения.
— Погляди, погляди. Кстати, учти, — продолжал Стрезер, — что, допуская свою сестрицу до себя, ты оказываешь ей истинное благодеяние. Даришь два месяца в Париже, где она, если не ошибаюсь, не была с того времени, как вышла замуж, и который ей, без сомнения, нужен только как повод сюда приехать.
Чэд внимательно слушал, но выказал собственное знание света.
— Этот повод существовал у нее все эти годы, только она ни разу им не воспользовалась.
— Ты имеешь в виду себя? — осведомился Стрезер после секундной паузы.
— Разумеется — одинокого изгнанника. А вы кого имеете в виду?
— Себя. Для нее тут повод — я. Вернее — что, впрочем, сводится к тому же — для твоей матушки.
— В таком случае, — возразил Чэд, — почему она не приедет сама?
Стрезер посмотрел на него долгим взглядом.
— А ты этого хотел бы? — И потом, так как его гость на это ничего не сказал, прибавил: — Никто не мешает тебе самому послать ей телеграмму.
Чэд замялся:
— И она приедет, если я пошлю?
— Вполне возможно. Попробуй — и увидишь.
— А почему вы не попробуете? — помолчав, спросил Чэд.
— Не хочу пробовать.
— Вам ни к чему ее присутствие здесь?
Стрезер принял вызов, и ответ его на этот вопрос прозвучал особенно выразительно:
— Это называется, милый мой, — с больной головы на здоровую.
— О, понимаю, на что вы намекаете. Не сомневаюсь — вы будете с нею великолепны. Только вам вовсе не хочется ее здесь видеть. Ладно, не стану учинять вам подлость.
— Почему «подлость»? Ты в своем праве и не сделал бы этим ничего дурного, — заявил Стрезер и уже другим тоном добавил: — К тому же ты сможешь порадовать ее интересным знакомством в лице мадам де Вионе.