отсрочить приезд.
Что он им скажет, черт побери? Все, что приходило в голову, казалось неправильным. Он никогда не сможет найти нужные слова. И пытаться нечего. Потому что логике это не поддается.
У него есть своя семья – и в то же время с этими людьми его связывает только призрак.
Но этот призрак маячил у него перед глазами, бродил по полям и стоял посреди двора, заросшего цветами.
«Она не бросила меня, – думал Рорк. – Разве я могу бросить ее?»
Дорога петляла по лесу, которому было не больше пятидесяти лет. Потом деревья сменились полями и холмами. Их лениво освещали солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь облака. У изгороди паслись коровы и лошади. Это заставило его улыбнуться – близость животных не доставила бы удовольствия его копу. А при виде аккуратного старичка в кепке, белой рубашке и галстуке, проехавшего навстречу на маленьком тракторе и помахавшего рукой, Ева совсем растерялась бы.
«Зачем? – спросила бы она обиженным голосом, который так и звучал у Рорка в ушах. – Зачем они это делают?»
Он тосковал по ней так же, как тосковал бы по утраченной руке или ноге.
Если бы он попросил, Ева полетела бы с ним. Но он не попросил. Не мог. Эта часть его жизни не имела к ней отношения. И слава богу. Он закончит дело, вернется домой, и все будет хорошо.
«ДО МЕСТА НАЗНАЧЕНИЯ ПЯТЬСОТ МЕТРОВ», – сообщил бортовой компьютер.
– Ладно, – сказал себе Рорк. – Семь бед – один ответ.
Значит, это была их земля. Земля его матери. Эти холмы, эти поля и пасущийся скот. Серый коровник, каменные амбары и изгороди.
Каменный дом с цветущим садом и белыми воротами.
У Рорка дрогнуло сердце и пересохло во рту. Ему отчаянно захотелось проехать мимо и никогда не возвращаться сюда.
Она жила здесь. Это было родовое гнездо, и она жила здесь. Спала здесь. Ела здесь. Смеялась и плакала.
О боже…
Он заставил себя свернуть на подъездную аллею (которую местные жители наверняка именовали улицей) и поехать следом за маленькой малолитражкой и старым фургоном. Слышалось пение птиц, лай собаки и отдаленный стук работающего мотора.
«Деревенские звуки, – подумал Рорк. – Она слышала эти звуки каждый день и, в конце концов, перестала обращать на них внимание. Не потому ли она и уехала? Чтобы услышать новые звуки, звуки большого города? Голоса, музыку, шум машин?.. Впрочем, какая разница?»
Рорк вышел из автомобиля. Он не раз смотрел в лицо смерти и убивал сам – как сгоряча, так и хладнокровно. Но никогда в жизни не испытывал большего страха, чем страх постучать в ярко-синюю дверь старого каменного дома.
Он миновал красивые белые ворота, прошел по дорожке между клумбами, поднялся на невысокое крыльцо и постучал в синюю дверь.
Дверь открылась, и на пороге появилась женщина. Женщина с лицом его матери. Правда, постаревшим на тридцать лет. Но ее волосы были такими же золотисто-рыжими, глаза зелеными, а кожа – бело-розовой, как молоко с лепестками роз.
Ростом она была ему по плечо, и от этого у Рорка почему-то сжалось сердце.
Женщина была одета скромно, но со вкусом: синие брюки, белая блузка и белые парусиновые туфли на маленьких ногах. В руке она держала красно-белое кухонное полотенце. Рорк увидел все разом – вплоть до золотых колечек в ушах – и почувствовал запах ванили, доносившийся с кухни.
Лицо у женщины было милое и спокойное. Было видно, что она никуда не торопится.
Он сказал единственное, что пришло в голову:
– Меня зовут Рорк.
– Я вас узнала. – Говорила она с сильным акцентом западных графств. – Думаю, вам лучше войти.
– Прошу прощения, что потревожил вас.
– Вы хотите сообщить что-то неприятное? – Она отошла в сторону. – Пойдемте на кухню. Чайник еще не успел остыть.
Закрывая дверь, женщина увидела его элегантную темную машину и подняла бровь.
– Значит, слухи о том, что деньги лезут у вас из ушей, не говоря о прочих частях тела, верны.
В жилах Рорка застыла кровь, но он кивнул. Если они хотят от него денег – что ж, будут им деньги.
– Я хорошо обеспечен.
– Понятно. То же самое, но другими словами. Все зависит от того, кто это говорит, верно?
Она пошла на кухню, миновав общую гостиную и жилые комнаты, полные свежих цветов. Все здесь было таким же аккуратным, как и сама хозяйка.
За большим кухонным столом могло разместиться человек двенадцать. Судя по огромной плите, которой часто пользовались, громадному холодильнику и длинным полкам цвета сливочного масла, дом не пустовал. Окна над раковиной смотрели в сад, на поле и холм. На подоконниках красовались горшочки с травами. Кухня была удобная и веселая.
– Садитесь, Рорк. Дать печенья к чаю?
– Нет, спасибо, я сыт.
– А я съем. Нам с вами беречь фигуру не требуется.
Женщина захлопотала по хозяйству, и Рорк подумал, что ему дают время освоиться. Она поставила на стол простые белые кружки и положила печенье на красивую синюю тарелку. Чайник еще действительно не остыл. Когда с делами было покончено и чай разлит по кружкам, она села и взяла печенье.
– Я не ждала, что увижу вас на пороге этого дома. Почему вы приехали?
– Я думал… я чувствовал, что… – Рорк сделал глоток. Видимо, времени, отпущенного на то, чтобы прийти в себя, оказалось недостаточно. – Я узнал о вас… о Сиобан… всего несколько дней назад.
Она выгнула бровь.
– И что же вы узнали?
– Что она… существовала. До сих пор я был уверен, что моя мать оставила меня, когда я был ребенком.
– В самом деле?
– Мэм…
– Меня зовут Синеад. Синеад Лэнниган.
– Миссис Лэнниган, я никогда не слышал имени Сиобан Броди. Я думал, что мою мать звали Мег. Я помню об этой женщине только то, что у нее была тяжелая рука, и что она ушла, оставив меня с ним.
– Твоя мать… твоя настоящая мать не оставила бы тебя до последнего вздоха.
«Значит, она знает, – подумал Рорк. – Знает и о том, что ее сестра давно мертва».
– Теперь мне это известно. Он убил ее. Я не знаю, что вам сказать.
Она осторожно поставила чашку.
– Рассказывайте, что вы знаете. Именно этого я и ждала.
Рорк говорил, а она сидела молча и наблюдала за ним. Когда он рассказал все, что знал, Синеад встала, снова наполнила чайник и поставила его на плиту.
– Я знала. Знала все эти годы. Конечно, мы не смогли бы ничего доказать. Полиции не было до этого дела. Сиобан была для них всего лишь еще одной девушкой, сбившейся с пути.
– Он подкупил нескольких полицейских. И одного-двух лжесвидетелей. Вы ничего не доказали бы. Несмотря на все усилия.
Синеад только вздохнула и отвернулась.
– Сначала мы пытались найти тебя. Ради нее. Мой брат Нед чуть не погиб при этом. В Дублине его избили до полусмерти и бросили в переулке. У него были жена и сын. Это причинило нам такую боль, что мы опустили руки. Прости.
Рорк долго смотрел на женщину, а потом глухо сказал:
– Ее убил мой отец.
– Да. – Из глаз Синеад потекли слезы. – Я надеюсь, что этот сын потаскухи горит в аду. И не прошу за это прощения у господа. Но ты тут ни при чем.
– Когда я все выяснил… выяснил, что с ней случилось… то почувствовал, что обязан рассказать вам – ее семье. И что должен сделать это лично. Я понимал, что от этого вам будет еще тяжелее. Но не мог придумать ничего другого.
Синеад откинулась на спинку стула, не сводя глаз с лица Рорка.
– И ради этого ты прилетел в Ирландию?
– Да.
– Мы слышали о тебе и твоих подвигах, юный Рорк. «Сын своего отца, – думала я. – Такой же деляга и опасный человек. Бессердечный человек». Я думаю, ты и в самом деле можешь быть опасным. Но бессердечный человек не стал бы сидеть у меня на кухне и ждать, что я дам ему пощечину за то, в чем он не участвовал.
– Я не искал ее, никогда не думал о ней. Не сделал ничего, чтобы исправить это…
– А что ты делаешь сейчас? Сидишь со мной и дожидаешься, когда закипит чай?
– Не знаю. О господи, не знаю! Потому что ничего не могу сделать.
– Она любила тебя. Мы не часто получали от нее вести – думаю, он не позволял ей. Но время от времени она украдкой звонила и присылала письма. Тебя она любила всем сердцем. Ты прав, что оплакиваешь ее, но раскаиваться тебе не в чем.
Чайник закипел, и она встала.
– Мы с ней близнецы.
– Я знаю.
– Значит, я твоя тетя. Кстати, у тебя есть два дяди, дедушка с бабушкой и куча двоюродных братьев и сестер.
– Я… не могу к этому привыкнуть.
– А я могу. Да, могу. У тебя ее глаза, – тихо сказала она.
Сбитый с толку, Рорк покачал головой.
– У нее были зеленые глаза. Такие же, как у вас. Я видел ее фотографию.
– Я не про цвет, а про разрез. – Синеад обернулась. – У тебя ее разрез глаз. Как и у меня. Разве ты не замечаешь? – Она подошла и положила ладонь на его руку. – Мне всегда казалось, что разрез глаз важнее цвета.
Рорк чуть не заплакал, и тогда Синеад сделала то, что казалось самой естественной вещью на свете: прижала его голову к груди и погладила по волосам.
– Вот так, – приговаривала она, обнимая сына своей сестры. – Вот так… Она была бы рада, что ты приехал. Была бы счастлива, что ты наконец здесь.
Позже Синеад отвела его на дальний конец двора, за которым начиналось поле, и показала высокое дерево с пышной кроной.
– Мы посадили его в честь Сиобан, – сказала она. – Не стали рыть ей могилу. Мы знали, что она умерла, но могила, в которой никто не лежит, это чересчур, правда? Поэтому мы посадили вишню. Она цветет каждую весну. И когда я вижу цветы, это утешает меня.
– Красивое дерево. И место очень красивое.
– Рорк, твои родные – фермеры. Из поколения в поколение. – Когда он поднял глаза, Синеад улыбнулась ему. – Мы держались за землю, чего бы это нам ни стоило. Мы упрямые, горячие, и работаем до самой смерти. И ты такой же.
– А я много лет пытался избавиться от своих корней. И не оглядывался на прошлое.
– На это прошлое ты можешь оглянуться с гордостью. Он не смог сломать тебя, верно? Держу пари, что он пытался.