Инга, появившаяся в его жизни в тот же отрезок жизни, что и Лена, была полной ее противоположностью. Будто судьба решила поиграть его эмоциями, швыряя из спокойствия и стабильности в полный хаос и истерику, делая ставки на то, что он выберет. С Ингой они познакомились на выставке, куда его привела Лена. Виталий не хотел идти, выставки его не интересовали – чужому успеху он завидовал, объяснял его исключительно нужными связями и протекциями. Даже в хороших работах искал, к чему придраться. Он мучился, понимая, что у него никогда не будет персональной выставки. Нет ни громкого имени в родословной, ни влиятельного покровителя. Никакого. И таланта, проблеска гениальности, который сам пробьет себе дорогу, тоже не обнаруживалось.
У него была только Лена, которая взяла его за руку и повела. Медленно, но с уверенностью в завтрашнем дне, который обещал быть скучным до зевоты, мучительно однообразным. Лена затаскивала его в болото стабильности, столь желанное для многих. В жизнь, где не будет потрясений, страданий, нервных срывов. Не будет ничего, кроме благополучия – такого же вожделенного, как и страсть, любовь до смерти, жизнь на грани возможного. Лена вырабатывала для него гормон спокойствия, Инга же ворвалась всплеском адреналина, от которого наступает моментальная зависимость и дикая ломка при его отсутствии. Лена в тот вечер на выставке спокойно сказала, что надо потерпеть минут сорок – просто со всеми поздороваться, быть уверенным, держаться достойно. Появиться непременно надо – там будут потенциальные заказчики, которые хотели бы сначала познакомиться лично.
– Покажи им мои работы. Зачем им со мной знакомиться? – буркнул Виталий.
– Личный контакт, пусть шапочное знакомство, важно, – твердила Лена.
– Хорошо. Но я уйду, когда почувствую, что больше не могу терпеть, – предупредил он.
– Конечно. Спасибо, – улыбнулась Лена.
Она всегда говорила «спасибо». Благодарила за любую мелочь. Виталия это потрясало и привлекало. Он подал ей пальто, подхватил упавшую сумку, открыл дверь такси, сказал, что она прекрасно выглядит. Лена за все благодарила.
– Вам нравится? – спросила девушка, стоявшая перед картиной.
– Вам ответить честно или как требуется? – уточнил Виталий. Он сбежал от Лены в дальний зал выставки, как ребенок, которому надоели взрослые.
– По-моему, это ужасно, – расхохоталась девушка. – Вы художник? Объясните мне, почему все восхищаются? Ну я правда не понимаю. – Она продолжала хохотать.
– Вот здесь, смотрите. – Виталий указал нужное место на картине. – Он устал и пошел, например, в туалет. А в этот момент, – Виталий показал другой фрагмент, – как мне кажется, пил чай. А вот здесь явно хотел сбежать из дома, потому что жена учинила форменный скандал.
Девушка снова расхохоталась. Так громко и беспардонно, что на них стали поглядывать с укоризной.
– Хочу еще, – продолжая смеяться, потребовала девушка.
Она говорила, как говорят маленькие дети, когда требуют еще одну конфету или дополнительную порцию мороженого: хочу – и все.
Виталий давно так не смеялся. Разве что в детстве. Он на ходу придумывал какие-то глупости, она закатывалась, держась за живот, и он поневоле тоже начинал хохотать.
Едва дыша от хохота, он наконец сказал:
– Мы так и не познакомились. Виталий.
– Инга.
– Очень необычное имя.
– Да уж, предмет издевательств в детстве. Я родилась зимой, и мама решила, что Инга означает «зимняя», что, конечно, не так. Происхождение имени скандинавское. Обычно меня звали Инной. Ненавижу свое имя.
– В этом мы похожи. Виталий тоже не самое удачное имя. Вас мама как называла ласково?
– Гуся, Гусь.
– А меня Викуся.
Они опять расхохотались. Никогда в жизни Виталий не мог себе представить, что будет хохотать над детским прозвищем.
– Гуся-Викуся. – Инга вытирала слезы от смеха.
Они, наверное, ухохотались бы до смерти, если бы в зале не появилась Лена.
– Простите, что помешала. – Она как-то незаметно оказалась рядом. Стояла со своей фирменной приклеенной улыбкой. – Виталий, мне нужно тебя познакомить…
– Да, конечно, это моя вина. – Ингу будто выключили. Она стала серьезной так же стремительно, как сорвалась на хохот. – Просто я тут одна и совершенно не разбираюсь в живописи. А Виталий оказал любезность. Еще раз простите. Всего доброго. – Она приветливо улыбнулась и поспешила на выход.
– Пойдем, – Лена мягко взяла его под руку.
– Сейчас, мне нужно в туалет. Заодно умоюсь, приведу себя в порядок.
– Жду тебя.
Виталий кинулся вниз по лестнице и уже на выходе перехватил Ингу.
– Телефон, пожалуйста, – прохрипел он. – Ваш… мне…
Это был первый раз в жизни, когда он попросил у девушки номер телефона. И последний.
– Ручка и бумажка есть? – спросила она.
Виталий развел руками.
Инга порылась в сумке, выудила мятый носовой платок. Виталий думал, что она напишет номер помадой, но она достала карандаш, видимо для глаз, послюнявила его и написала номер. Что больше поразило Виталия? Карандаш, а не помада? Нет. То, что она его послюнявила, оставляя на губах черные пятна. Совершенно не стесняясь ни пятен, ни своего поведения – детского, ненормального для взрослой и, как он вынужден был признать, очень привлекательной женщины.
– Я позвоню. – Виталий все еще не мог обрести голос и хрипел.
– Естественно, – откликнулась она с легким смешком, но не презрительным, а заговорщицким.
На ватных ногах, засунув платок в карман, Виталий вернулся в зал. Лена стояла на том же месте, где он ее оставил.
– Ты готов? Все хорошо? – спросила она с нежностью и искренним участием.
– Да, конечно, – кивнул он, еще не осознавая, что случилось. Сердце колотилось, он чувствовал, что его то кидает в жар, то прошибает холодный пот.
Он кому-то жал руку, кивал, опять жал чужую потную руку и опять кивал, как китайский болванчик. Улыбался, хмурился. Если ему задавали вопрос, он повторял последнюю фразу собеседника и задумывался, поскольку не мог придумать ответ. Кивал в знак согласия. Он думал только об Инге, о ее и своем смехе на пустом месте. О платке с телефонным номером, по которому хотелось позвонить немедленно.
– Ты прекрасно держался. Не ожидала от тебя, – сказала Лена, когда они ехали назад. – Спасибо тебе за это. Ты явно произвел впечатление. Не думала, что можешь быть таким сдержанным, серьезным, уверенным.
Он позвонил Инге в тот же вечер, едва добравшись до дома. Она не была удивлена.
– Приеду завтра. Продиктуй адрес, – сказала она просто.
Он продиктовал, но не поверил. Не мог поверить. Так ведь не бывает. И когда утром его разбудил звонок в дверь и он увидел Ингу на пороге, то не знал, что делать. Застыл как столб – мятый, еще не окончательно проснувшийся.
– Ты спишь, что ли? – возмутилась она. Прекрасная, свежая, немного нервная.
– Нет, конечно нет, – ответил он.
– Если ты меня не ждал, я уйду, – сказала Инга и открыла дверь, которую только что захлопнула.
– Нет, пожалуйста, – взмолился он.
Она была красивой, наглой, дерзкой, нестабильной. Виталий никогда не знал, чего от нее ждать. Она приезжала всегда внезапно, обрушивалась на голову, вносила хаос в его жизнь. Кидалась готовить завтрак, если приезжала рано утром, и оставляла после себя невероятный беспорядок. Яичница неизменно оказывалась подгоревшей, а кофе вечно убегал. Вдруг привозила пакеты с полуфабрикатами, купленными в кулинарии, и выкладывала на стол – котлеты, зразы, голубцы, салаты.
– Зачем так много? – удивлялся Виталий.
– Я же не знаю, что ты любишь! – восклицала Инга.
Она была бурей, страстью, энергетическим и эмоциональным срывом. Могла приехать, заливаясь слезами, и он валялся у нее в ногах, спрашивая, что вызвало слезы. Могла приехать веселая, нервная, хохочущая, рассказывать анекдоты, шутить. Ждать, требовать от Виталия того же смеха. У нее никогда не было ровного настроения. Она или рыдала, или смеялась. Или обижалась до слез, или целовала его до одури. Признавалась в любви с той же легкостью, с какой минуту назад кричала, что ненавидит. Ее эмоциональные качели Виталий никогда не мог просчитать. Однажды она исчезла. Виталий ждал несколько дней, не выходя из квартиры. В тот вечер он выбежал в магазин буквально на десять минут – купить хотя бы молока и хлеба. Зашел в цветочный киоск – цветы для нее. Вернувшись, под дверью нашел записку. Инга приехала, а он ей не открыл. Значит, не ждал, не хотел видеть. И они больше не увидятся. Еще три дня он вымаливал прощение – объясняя, что выходил за цветами для нее, за едой – тоже для нее. Она приехала и плакала над уже увядшими розами, над замороженной и размороженной несколько раз котлетой с гречкой. Она повторяла, что он достоин большего, другой женщины, нежной, заботливой, хозяйственной, а не такой, как она. Он заверял, что ему никто не нужен.
– А Лена? – вдруг спросила она. Напряженно, готовая залиться слезами.
– Лена нужна. Это работа, – ответил он честно.
– А я жизнь, да? – спросила она внезапно по-детски.
– Да, ты жизнь, любовь, ты – все.
– Хорошо, я согласна. – Инга снова хохотала.
Иногда к Виталию возвращался здравый смысл, и он понимал, что столь стремительные смены настроения Инги – не совсем здоровое поведение. И возможно, то, что он списывал на эмоциональность, чувственность, чувствительность – просто болезнь.
Других странностей хватало. Котлету с гречкой из кулинарии, Инга обожала. А он не выносил даже запаха. Однажды Виталий приготовил ей завтрак – пожарил яичницу, сварил кофе.
– Почему такой странный запах? – Инга ворвалась на кухню, когда он выкладывал яичницу на тарелку.
– Запах яичницы, – ответил он. – Проголодалась? Ты вчера ничего не ела.
– Не могу. Пахнет тухлыми яйцами, – ответила Инга и рванула настежь окно. Хотя еще вчера сама же жарила яичницу из этих самых яиц.
Она, как ребенок, вылавливала морковку из супа и не выносила даже вида сметаны. При этом могла принести пакет пирожков, купленных на вокзале, и сама же их съесть.