Он уехал, не дожидаясь окончания поминок. Да и знать не хотел, чем все закончилось. Кажется, Лена звонила, говорила, что бабулечек и его мать отправила на такси. Виталий знал, что должен сказать «спасибо», но не смог из себя выдавить. Представил Лену – наверняка она и в тот момент улыбалась своей приклеенной улыбкой, которую Виталий тоже хотел стереть, как румянец с лица бабули.
Румянец засел в памяти. Бабушку он, к счастью, не увидел мертвой. Когда подошел для прощания, закрыл глаза. Руку на гроб положил, подержал несколько секунд. Но не наклонился поцеловать. Лена потом рассказывала, что бабушка казалась в гробу крохотной, маленькой, худенькой, как воробышек. И очень красивой. Будто кукла лежит, а не человек.
После похорон Виталий не выходил из бабушкиной квартиры. Работал круглые сутки, благо заказы имелись. Что-то подъедал из бабушкиных запасов – она делала «закрутку». Малосольные огурцы, помидоры, компоты, варенье. К телефону не подходил. Один раз в дверь позвонили. На пороге стояла мать – трезвая и странная. Не такая, как обычно. Стеснительная, что ли. Даже робкая.
– Ну как ты тут? – спросила она.
– Нормально, работаю, – ответил Виталий.
Мать, не снимая обуви, что Виталия тут же покоробило, прошла на кухню и присела на край стула. Чужая, посторонняя, неприятная женщина. Оглядывалась по сторонам. Рассматривала чашку, которую поставил для нее Виталий. Фотографии, которые бабушка прикрепляла на холодильник – на всех был только Виталий.
– Ты хоть ешь? – Мать постаралась придать голосу нежность. Не очень получилось.
– Как видишь, не помер с голоду, – ответил он.
– Бабушка, наверное, гробовые оставила. Не смотрел в книжках? – спросила мать.
– Нет, не смотрел. Некогда. Работы много.
– Посмотри. Она откладывала. Или в книжках, или на антресолях в коробках.
– Хочешь, сама ищи. Мне не надо. – Виталий стал раздражаться, поскольку ему хотелось вернуться к чертежам и рисункам.
– Завещание она оставила? Надо бы найти. Говорила, что оставила. Там, говорят, налог большой на наследство надо заплатить. И вступить в права вовремя.
– Я еще не разбирал бумаги.
– Просто мы подумали… если по справедливости разделить бабушкину квартиру… пополам… между тобой и мной… мы же оба как бы наследники…
– Мы – это кто? – резко спросил Виталий.
– Я и Алексей. Мой муж. Гражданский. Пока, конечно. Но если бы у нас была жилплощадь, я бы смогла еще раз стать матерью. Я могу, не старая. Алексей очень хочет ребенка, но в нашей квартире, сам понимаешь, нет места. Я очень хочу ребенка родить. С тобой все было не так, неправильно. Сейчас все по-другому.
– Не понимаю. Что по-другому? И ты старая. Как-то раньше ты не жаловалась на маленькую жилплощадь, – отрезал Виталий. – Документы найду. Сделаю так, как решила бабушка. Но квартиру эту она мне еще на восемнадцатилетие подарила, написала дарственную. Так и передай своему этому… гражданскому мужу, что он слегка опоздал.
– Как так? Почему ты не говорил? Почему она не сказала? – Мать уже не лепетала, а выплевывала слова.
– Это было бабушкино решение, – ответил Виталий, надеясь, что мать поскорее уйдет. – Скажи честно, это была твоя идея или его – про квартиру спросить? – хмыкнул Виталий.
– Моя, конечно! – огрызнулась мать и сразу стало понятно – не ее.
– По закону ты обязан… – Мать сменила тон, едва сдерживая гнев, но Виталий взял ее под локоть и повел в коридор.
– Мне больно! Отпусти! – она попыталась вырвать руку.
Он почти вытолкал ее за дверь. Да не почти, а вытолкал. Захлопнул и еще долго стоял в прихожей. Руки дрожали. Никак не мог успокоиться.
После ухода матери Виталий зашел в комнату бабушки. Открыл шкаф, в котором она хранила документы: листочек к листочку, фотографии, справки, выписки, свидетельства. Задокументированная жизнь. Бабушкин школьный аттестат, ее институтский диплом, включая вкладыш с оценками. Виталий открыл – одна четверка. Наверное, она расстраивалась, что недотянула до красного. Свидетельство о заключении брака, о расторжении. Свидетельство о рождении девочки весом три килограмма сто граммов, восемь баллов по шкале Апгар. Дарственная на квартиру. Завещание, заверенное у нотариуса по всем правилам: все движимое и недвижимое имущество бабушка оставляла внуку. Помимо квартиры, она, как оказалось, владела двумя гаражами в гаражном кооперативе, участком земли в ближайшем Подмосковье, домом в Тверской области. Имела и сейфовую ячейку в банке и два вклада.
Виталий смотрел на бумаги и не понимал, что делать дальше. Как не понимал, откуда у бабушки гаражи, дом и вклады. Она казалась беспомощной в финансовых вопросах. Но, как выясняется, это было не так. В дверь опять позвонили. Виталий обрадовался звонку – ему необходимо было отвлечься, переключиться. Думать о том, что он не знал свою бабушку настоящую, не интересовался ее жизнью, делами, пользовался ее безусловной любовью как должным, было невыносимо. На пороге стояла Лена.
Он схватил ее за руку и провел в бабушкину комнату, показав на аккуратные папки с документами.
– Что мне с этим делать? – спросил он.
– Как что? Владеть. Или продай то, что считаешь ненужным, и живи на эти деньги. Занимайся творчеством. – Ее фирменная улыбка впервые оказалась уместной.
А потом у Виталия наступил провал в памяти. Он не помнил, что было дальше. Помнил, что проснулся рядом с Леной, в одной кровати. Лена слегка подхрапывала. От нее не очень хорошо пахло – то ли рыбой, то ли еще чем-то кислым и горьким одновременно. Виталий хотел еще подремать. Он сдвинулся ниже, чтобы не чувствовать Ленин запах, перевернулся на другой бок, но сон ушел. Помимо Лены и запаха еще что-то было не так. Он спал в пижаме. Всегда. Как приучила бабушка: непременно укрыться по шею и сложить руки поверх одеяла. Только так. Даже с Ингой он засыпал, натянув на себя штаны. А она, хохоча, надевала его футболку. Или наоборот. Она могла уснуть в его штанах, а ему доставался лишь верх.
– Если ты меня обнимешь, мы оба будем одетые, – говорила Инга и тут же засыпала. Она могла уснуть мгновенно. Он еще долго лежал, смотрел на нее, вспоминая, что было еще каких-то десять минут назад, и не понимал, как такое вообще возможно. Она находилась в полной его власти. Инга во сне казалась сущим ребенком: тихонько посапывала, раскидав руки за головой.
Сейчас он лежал голый. Виталий осторожно, чтобы не разбудить Лену, встал и пошел в ванную. Долго тер себя мочалкой. Стоял под холодной водой, пытаясь вспомнить, что произошло вечером. Кажется, Лена принесла бутылку ликера. И ликер Виталию понравился – сладкий, густой. Он пил с удовольствием. Лена смеялась – ему опять понравился женский напиток.
Виталий сварил себе яйцо, как делал всегда, каждое утро. Как-то Инга, подскочив раньше него, сделала омлет. Но он достал маленькую кастрюлю и положил в нее яйцо. Омлет он не ел – ему не нравилась консистенция.
– Ну а кому я столько нажарила? – удивилась Инга.
– Я люблю обычное, вкрутую, или яичницу, – ответил Виталий.
– И он еще смеялся над моими вкусовыми странностями! – рассмеялась Инга и съела двойную порцию омлета.
– Ты не лопнешь? – в который раз удивился Виталий. Завтрак в виде одного яйца и чашки кофе он впихивал в себя с трудом. Бабушка приучила съесть хоть что-нибудь. Нельзя совсем без завтрака.
«У тебя будет гастрит», – тревожно говорила бабушка, и он заставлял себя съесть яйцо. Ради нее.
– Нет, не лопну, я проверяла, – рассмеялась с набитым ртом Инга, поперхнулась, закашлялась.
– Вы в детском саду или в пионерлагере разве перед едой не повторяли дружно: «Когда я ем, то глух и нем»? – Он стучал ей по спине.
– Я не ходила в детский сад и ни разу не была в пионерлагере, – все еще кашляя, по обыкновению хохоча до слез, ответила Инга.
– Повезло тебе. А я в садике страдал, потому что не понимал, что такое «инем». Не знал, как себя вести в этом состоянии. Успокоился, когда Маша Поливанова сказала мне, что надо говорить «глух не ем», а глухи – это такие птицы, – признался со смехом Виталий. Только с Ингой он смеялся, больше ни с кем. Только она могла вызвать у него глупую улыбку своей выходкой, смехом, дурачеством.
– О, а я думала, что голубцы из голубей делают, и отказывалась их есть, – воскликнула Инга.
– Ага, а докторскую колбасу – из докторов, – рассмеялся в ответ Виталий.
– Да! Точно! – Инга с восторгом включилась в игру. – А еще торт «Птичье молоко»! Мама его доставала какими-то немыслимыми усилиями, специально для моего дня рождения, а я не смогла есть и проплакала весь вечер. Мне казалось, что бедных птичек ловят и выжимают из них молоко. Но не как из коровы, из вымени во время дойки, а каким-то жутким способом. Выкручивают, как белье после стирки. Ведь торт был редким и очень дорогим. До сих пор не могу его есть. И еще я думала, что туалетную воду нужно использовать для туалета. Мама плакала, когда я целый флакон залила в бачок. Пахло и вправду очень вкусно. Мама, каждый раз, смывая воду, заливалась слезами.
Потом они вспоминали и «красавицу Икуку» вместо «и кубку», и «тачанку-растачанку» вместо «ростовчанки» и «клопа», который слышался вместо «пуркуа па». И еще тысячу других примеров. Виталий не помнил, чтобы так когда-нибудь смеялся, и был благодарен за это Инге. За одно это.
Он решил сварить себе яйцо почти вкрутую. Шесть минут умножить на шестьдесят – нужно досчитать до трехсот шестидесяти. Смотрел, как яйцо бурлит и стучится о края маленькой кастрюли, которую бабушка называла «яичницей». Эта кастрюля использовалась только для варки яиц и ни для чего больше. Виталию надоело считать. Сорвал с плиты и поставил яйцо под холодную воду. Получилось всмятку. Он достал подставку, водрузил на нее яйцо и аккуратно срезал ножом верхушку. Улыбнулся, представив, что бы в этот момент сказала Инга.
– Ой, ну перестань! Не собираюсь мыть посуду! – кричала она, когда Виталий перекладывал купленную в магазине еду из контейнера на тарелку и накрывал стол – приборы, салфетки.