– Я сам помою, – отвечал Виталий.
– Возьми нож, пожалуйста, – умолял он, когда Инга сидела, задрав на стул одну ногу, нанизав котлетку на вилку и чуть ли не размахивала ею, рассказывая какую-то очередную историю.
– Не хочу, – отвечала она.
– Ты пещерный человек, – говорил он.
Удивительно, но то, что его всегда раздражало в других – пренебрежение к правилам этикета, приборам, поведению за столом, в Инге завораживало. Она умела руками есть настолько красиво, что не требовались никакие приборы. И она умела есть вкусно. Так, что у Виталия, когда он смотрел на нее, тут же разыгрывался дикий аппетит.
– Ты хотя бы жуешь? – беспокоился он, глядя, с какой скоростью она поглощает ужин.
– Не-а, – отвечала она и опять хохотала.
Инга заставляла его смеяться. Одного этого ему бы хватило, чтобы чувствовать себя живым, быть с ней постоянно. Ради того, чтобы хоть иногда смеяться. С ней.
Виталий съел яйцо. Решил сварить кофе так, как варила ему бабушка, – не на воде, а на молоке. Кофе – всего ложка, сахара – много, две полные. Следить, чтобы молоко не убежало из турки. Убежало, да и вкус все равно показался другим.
Лена появилась, когда Виталий уже сел за работу.
– Все хорошо? – спросила она.
– Да, спасибо, – ответил он, не отрываясь от чертежа.
Лена ушла. Он не заметил как.
Потом она пропала. Он даже был рад ее отсутствию. Успел закончить в срок заказы. Никто не отрывал, не звонил. Нет, мать звонила еще несколько раз. Уточняла, не передумал ли он. Поскольку он не помнил, о чем должен был думать и передумывать, честно отвечал «нет». Мать, когда звонила, была нетрезва. Он бы и дальше жил так. Его все устраивало. Наконец он понял, как хочет проживать каждый день. Перестал бриться. Много работал. Выходил только в магазин за самым необходимым. Не помнил, когда засыпал, когда просыпался. Из счастливого небытия его вывел дверной звонок, гудящий долго, настойчиво. Виталий прекрасно слышал, но решил не открывать. Надеялся, что тот, кто звонит в дверь, уйдет. Но этот кто-то надавил пальцем на звонок и не отпускал.
– Привет, прости, я спал. – Виталий, открыв дверь, хотел немедленно ее захлопнуть, увидев Лену.
– Кошмар, на кого ты похож! – ахнула она.
– Да, не брился. Заработался. Зато все успел. – Виталий попытался казаться приветливым.
– Сорок дней, – сказала Лена.
– Какие сорок дней? Ты о чем? – не понял Виталий.
– Завтра сорок дней, как твоя бабушка умерла. Надо отметить как-то, – сказала Лена.
– Зачем? – Виталий все еще силился понять, что означают сорок дней и почему их нужно отмечать.
– Так положено. Девять дней не отметили, хотя бы сорок… Мне звонили подруги твоей бабушки… – Лена топталась на пороге, не решаясь пройти без его приглашения. А он не хотел ей это разрешать. Опять вторгаться в свою жизнь, которая только начала ему нравиться.
– Не хочу. Не могу, – сказал честно Виталий.
– Хорошо, давай просто сходим на кладбище. Вдвоем. Потом помянем, – предложила Лена.
– Да, конечно, – быстро согласился Виталий, решив выбрать из двух зол меньшее. – Ты сама как?
– Хорошо, мне нужно с тобой поговорить.
– Про заказы? Не волнуйся, я все сделал. Если есть новые, давай. Заходи, мы же в дверях стоим.
Виталий заставил себя очнуться, вернуться к реальности. Бабушка была его воспоминанием, счастливым и горьким, Инга – мечтой, которая то исполнялась, то вновь ускользала. Лена же всегда оставалась реальностью, в которой приходилось существовать между снами, где он всегда видел бабушку, и грезами, в которых присутствовала только Инга.
– Как хорошо, что ты пришла. Так вовремя. – Виталий старался выдавить из своего голоса всю радость, на которую был способен. И благодарность. Инга бы сразу заметила, что он врет, – она всегда чувствовала малейшие нотки фальши. Лена же поверила в тот же момент и уже была готова броситься на помощь. – Скажи, что делать с бабушкиными вещами? Там два шкафа – одежда, обувь. Я не могу выбросить. Ты говорила, что надо их разобрать. Мне не важно. Пусть висят. Но вдруг так нельзя? Мама еще говорила про гробовые деньги в книгах. Мне надо искать? Я не могу. Ты можешь мне помочь? – попросил он. Заставил себя взять ее за руку, улыбнулся. Ему и вправду нужна была помощь, но все равно выглядело наигранно. Он сам себя за это ненавидел. Плохой актер в заштатном театре. Неужели она в это поверит? Ей этого достаточно?
– Я все сделаю, не волнуйся, – сказала Лена с благодарностью и нежностью. Подошла и обняла его. Но как-то по-другому – по-женски, будто имела право на эти объятия. Виталия покоробило, но он решил стерпеть и заставил себя обнять Лену.
– Тогда я пойду работать, да? – спросил он, мечтая побыстрее скрыться в другой комнате, закрыть дверь, чтобы не разговаривать, не видеть, не слышать Лену.
– Иди, конечно. – Лена улыбалась, но опять не так, как раньше. Не так нарочито, а будто изнутри. Глубоко. И глазами. Она улыбалась глазами. На мгновение он даже ею залюбовался.
Виталий закрылся в комнате, но слышал, как Лена кому-то звонила, о чем-то договаривалась. Шумела в коридоре, доставая с антресолей чемоданы. Кто-то приходил, уходил. Виталий давно закончил работу, но не решался выйти в коридор. Не знал, как себя вести с Леной. Ведь он должен быть ей как минимум благодарен. Она рядом, помогает, взяла на себя все хлопоты.
– Без тебя бы я не справился, – сказал он, наконец выйдя из комнаты. Обнял Лену, поцеловал, ткнувшись в щеку.
Она вдруг откликнулась, прижалась, набросилась с поцелуями. Виталий терпел. Лена начала раздеваться, говорила, что ждала, чувствовала, понимала: он другой, не такой, как все. И именно его ждала, такого другого.
Без сладкого и приторного ликера Виталий увидел несимметричные груди, торчащие отчего-то в разные стороны. Отталкивающие. Узкие плечи и непропорционально широкие бедра. Он мысленно начертил линию, отрезав лишнее – как было бы идеально. Пока Лена изображала или по-настоящему чувствовала влечение и страсть, что его вообще не волновало, он чертил идеальные линии – глаза чуть шире, линия бровей выше. Шея длиннее на сантиметра два – нет, три. Плечи уже. Грудь, бог с ней, не важно. Пупок выше. Почему он вывернут? Линия лобка тоже выше. Ноги. Белые, как известка, белила, в синих с примесью черного прожилках вен. Бедра увесистые, основательные. Плечи делать шире, грудь больше и талию у́же. Только так писать. Все переделать. Работы слишком много.
Однажды в институте им позировала женщина в возрасте – с обвисшими грудями, усохшими ягодицами, морщинами во всех возможных и невозможных местах. И с идеальной спиной. Ровной, будто начерченной по линейке. Ни одна молодая натурщица не могла похвастаться такой прекрасной спиной – натянутой, крепкой. И ногами – молодыми, тонкими, будто приставленными к телу другой женщины.
Тот ученический набросок у него не сохранился. Пожилая натурщица, стыдливо запахнув халат, хотя до этого позировала легко, дерзко и профессионально, подошла к преподавателю, Михаилу Евгеньевичу, что-то шепнула. Он кивнул. Она обошла мольберты, рассмотрела каждый набросок.
– Этот, – сказала она, показав на работу Виталия.
– Почему? – удивился Михаил Евгеньевич.
– Он мною любовался. Так, как было раньше, – ответила женщина. – Вы позволите мне взять ваш рисунок?
– Да, конечно, – ответил Виталий.
Женщина забрала набросок. Михаил Евгеньевич обнял ее за плечи, заботливо проводил до двери. Она, приподнявшись на цыпочках, поцеловала его в щеку. Он еще долго стоял, провожая ее взглядом.
– Вам сегодня повезло. Запомните этот день. Варя, Варвара Константиновна, была лучшей, великой натурщицей. Она позировала в те годы, когда я сидел на вашем месте. Никто не мог с ней сравниться. Ее позы. Она профессионал. Таких сейчас нет. Молите бога, чтобы он послал вам такую натурщицу. Не знаю, что она в вас увидела, Виталий, выбрав ваш рисунок, но я доверяю ее вкусу и чутью. Не подведите ее. Она слишком мне дорога и многим другим художникам. Она – идеал. Если кто-то сейчас посмеет спросить, был ли у меня с ней роман, выгоню к чертям. Не было. Идеальная натурщица – муза. Она вас чувствует, понимает без слов, помогает вам делать наброски, в которых вы кажетесь лучше, чем есть на самом деле. Варвара Константиновна – легенда. Чудо, которое сегодня сошло на вас. Попробуйте в каждой натурщице увидеть человека, а не тело. Тогда у вас хоть что-то получится. Тело может быть молодым, старым, в морщинах или без. Это не важно. Важно то, что вы в нем увидите. То, что для вас станет идеалом.
Теперь Лена оставалась на ночь каждый раз, когда приходила к нему «по делу». Виталий не очень этого хотел, но и не знал, как отказать, чтобы не обидеть. Лена взяла на себя все хлопоты – и по дому, и по делам. Что-то говорила про вступление в наследство, поездку к нотариусу, продажу гаражей. Он не вникал, только кивал. Ему оставалось лишь поставить подпись – все было уже подготовлено. Виталий придумал для себя способ терпеть интимную близость с Леной – оказавшись в постели, начинал мысленно ее перерисовывать. Исправлять огрехи природы и несовершенства. Чертил невидимую идеальную линию. Лодыжки надо уменьшать, делать тоньше, однозначно. Икры – никуда не годятся. Не икры, а столбы какие-то. Ступню тоже урезать. Пальцы… Нет, нельзя такие пальцы оставлять. Нужен еще вид сзади. Чтобы сверить пропорции.
– Хватит. Хватит! Я больше не могу! – закричала вдруг Лена, вырываясь. Он очнулся, остановился.
– Ты с ума сошел, что ли? Мне нельзя так! Я беременна! – Лена вдруг перестала улыбаться. Уголки губ опустились, превратившись в гримасу Пьеро.
– Прости, прости меня, я не хотел сделать тебе больно. – Виталий и вправду испугался. И в порыве поцеловал Лену в опустившиеся уголки губ. Ее лицо вдруг стало нормальным, естественным, не требовавшим никаких «переделок», вымышленных линий. Он наконец увидел ее настоящую и обрадовался тому, что строение лица позволяет опустить уголки рта. В ее случае это было очень оправданно. Придавало нужную геометрию всему лицу. Тогда бы обозначились скулы… глаза стали выразительнее… Зачем она улыбается? Ей нельзя категорически.