Да, она права оказалась. В роддоме первое, что спросили, – есть муж или нет. Регистрацию брака проверили. А девочку, которая со мной в палате лежала, с грязью смешивали. Как только не называли. Потому что без мужа рожать решила. А то, что я тоже вроде как без мужа, не имело значения. Печать, главное, имеется. По документам отец в наличии.
Когда я Наденьку, твою мать, родила, так плакала, что успокоиться не могла. Укол мне сделали, чтобы я уже выть перестала. Володя сына хотел. Я в голову себе вбила, что мальчика рожу, и тогда Володя вернется. Ради сына. Мне ж все равно, ради кого, лишь бы вернулся. Тогда пол не умели определять заранее. Я лежу, мне что-то красное под нос суют причинным местом, и акушерка спрашивает, кого родила. Надо было непременно сказать, мальчика или девочку. Пока не скажешь, не отстанут. Так я твердила: «Мальчик, мальчик у меня». Акушерка орет: «Девка, посмотри, девка у тебя!» А я заладила: «Мальчик, мальчик». Хватала акушерку за руку и просила, чтобы она из меня мальчика достала, а не девочку. Совсем умом тронулась. Акушерка так и сказала: мол, укол надо сделать, а то сама не угомонится.
Ну а потом совсем тяжело стало. Ребенка на кормление приносят, а я у окна торчу, не отхожу. Володю жду. Надеялась, что придет. Все время на что-то надеялась, поэтому и дочку Наденькой назвала. В туалет или в душ убегу, возвращаюсь и убеждаю себя в том, что Володя как раз в это время приходил. Ко всем приходили. Девочки кулечки в окно показывали. Счастливые. Как я им завидовала! Только мы с соседкой по палате, которая без мужа рожала, будто проклятые. Она вообще лежала целыми днями, уткнувшись в стену. К нам даже никого не подселяли, хотя еще две кровати свободные стояли. Боялись, что мы на молодых мамочек плохо повлияем. Одна носом к стенке, другая – у окна торчит. Две чокнутые. Нянечки пытались меня успокоить, подбодрить. Мол, кто ж сразу к жене в роддом бежит? Отмечает небось. Потерпи, на третий день нарисуется как миленький.
– Не нарисуется. Он мальчика хотел, – говорила я и снова заливалась слезами.
– Все так говорят, а потом, вон, стоят под окнами. С бодуна.
– Что мне делать? – спросила я у нянечки, которая казалась мне ласковее остальных.
– Как что? У тебя теперь девка есть. Корми ее, лялькайся, – ответила та, насильно переворачивая мою соседку от стены и вручая ей кулек с новорожденной дочерью. Та тоже девочку родила. Нянечка профессионально брала грудь и всовывала в рот ребенку. Малышка пыталась сосать, но натыкаясь на равнодушие матери, выплевывала сосок и плакала.
– Сосок неудачный. Так бывает. Привыкнет, – приободряла нянечка ту молодую женщину. – Давай теперь сама. Держи грудь. Вот так. Дите-то при чем? Ни при чем. Есть хочет. Вот и корми, пока молоко не пропало. Потом поздно будет причитать. Лучше сама корми, пока можешь. А ты можешь. Вот, две бутылочки тебе оставлю, чтобы сцедилась. На пост отнесешь. Поняла меня?
Женщина кивнула. Хотя какая женщина? Девушка, почти девочка. Сама еще ребенок. Глаза испуганные в пол-лица. Сама бледная, худющая. Живот – будто не рожала. И, как ни удивительно, она – ее звали Ася, – отзывалась на эти приказы. Сцеживалась, относила. Потом училась пеленать под приглядом нянечки. Старалась. Шла в душ и массировала грудь, как ей та велела. Наверное, со мной нужно было так же – говорить что делать, как жить дальше. Хотя бы в ближайшие несколько часов. Но все думали, что со мной все нормально – жду загулявшего по случаю рождения первенца мужа. Счастливая.
– А с мужем мне что делать? – спросила я нянечку.
– А что с мужем? Ушел, пришел. Радуйся, если получку не сразу пропил, а до дому донес. Да не пристает. Тебе еще два месяца никакого мужа нельзя, поняла? Порвалась сильно, швы наложили. Радуйся, что не полезет и не порвет снова. А то некоторые мужика жалеют, подпускают, а потом кровью истекают. Пока швы не заживут, даже не думай его в свою кровать пускать. Поняла? У тебя теперь ребенок есть. Что еще надо? На кой тебе муж сдался? – пожала плечами нянечка.
– Как на кой? – удивилась я.
– А ты что, уже за вторым дитем к нам собралась? Тогда да, муж нужен, – рассмеялась нянечка, которая считала, что муж необходим только для одного – зачать ребенка. На этом его необходимость в жизни женщины заканчивается.
– Нет, я не за вторым. Я для жизни. Для себя, – прошептала я.
– Ну ты уже не для себя живешь, а только для нее. – Нянечка показала на мою Наденьку. – Молочная кухня ты теперь. Вот твоя жизнь на ближайший год. И плакать прекрати, молоко горьким от слез станет или вообще пропадет. Вот тогда наплачешься, когда ребенку пустую титьку в рот будешь пихать.
– А как не подпускать? Если он захочет? – Я все еще надеялась, что Володя появится под окнами роддома или встретит нас с дочкой на выписке, и мы будем жить-поживать да добра наживать. Господи, я так верила в эту присказку.
– А если лялька твоя в этот момент есть захочет и заплачет? Если грудь сожрет до крови? Вот и выбирай. Ребенка накормить, грудь намазать зеленкой или муж? Да он сам не зайдет. Мужики от детских криков быстро сбегают, – хмыкнула нянечка.
– Он уже сбежал. Я вернуть его хотела, – призналась я.
– Ну пусть нагуляется вволю, а потом приползет каяться, – пожала плечами нянечка.
– Как это – нагуляется? – Я была такая наивная, что не понимала, зачем моему Володе «нагуливаться». Про женщин других мне в голову не приходило. Думала, что Володя будет по парку гулять или еще где. Нет, я, конечно, знала про любовниц, но не могла себе представить Володю с какой-то другой женщиной. Да и от нервов у меня совсем в голове что-то заклинило. Как дурочка себя вела, как полоумная.
– Так это. Поваландается вволю и вернется, поджав хвост, – ответила нянечка. – Все они такие. А спросишь напрямую, так до последнего будет отбрехиваться, что тот пес плешивый. Не было, ты все не так поняла. Верить нельзя ни единому слову. Хорошо, если заразу никакую не подхватит и не принесет, и на том спасибо. А если не заразу, так на стороне успеет обрюхатить. – Нянечка говорила зло, с обидой и ненавистью, но не острыми, а глубокими, застарелыми, затихшими, но оттого не ставшими слабее.
– У вас так было, да? – спросила я.
– Было и не такое. Вам лучше не знать. У вас вон – ляльки орут, а вы слезы по мужикам льете. А у меня даже такого счастья не случилось. С вами, дурами, вожусь и с детьми вашими, чтоб они были здоровы. Да я б все на свете отдала за ребенка. А вы, дурынды, не понимаете. За мужиков цепляетесь. Не понимаете, что у вас уже все есть. Жизнь есть, продолжение. А у меня ничего – ни детей, ни внуков. Потому что как вы была, дура наивная. Послушалась, в любовь до гробовой доски поверила. В то, что еще нарожаю любимому хоть пятерых. И что? Хотела бы сдохнуть, но бог меня покарал, не дает помереть. Велит вину искупить за то, что своих двух детей в утробе убила. Все думала – не время, не сейчас, потом успею. Успела… Состариться. Так что быстро сопли вытерли, детей взяли и сиськи им во рты всунули. Понятно? И благодарите судьбу, что детей вам послала да выносить позволила. Что здоровыми они родились. Вон какие куколки, глаз не оторвать. Красавицы девки будут. Это я точно вам говорю. Я уже с пеленок вижу, какой ребенок вырастет. А у вас дочки. Значит, внуки при вас останутся. Кому дочь собственного ребенка доверит? Только родной матери.
– Я своей не доверю, – сказала я. – Это из-за нее все. Володя из-за нее ушел.
– И я. Не доверю своей, – прошептала Ася.
– Ну и такое бывает. А бывает и наоборот. Что бабка роднее матери становится для ребенка. Ох, девчушки, жизнь такая длинная. Еще успеете и наплакаться, и насмеяться. Если у женщины есть ребенок, она уже не одинока.
– А с ребенком что делать? Я не знаю, не умею. И кроватки нет, – призналась я.
– Ну, на дите люди всегда соберут. Это святое. За это можешь не переживать. В один день тебе все организуют – и кроватку, и велосипед. Только попроси. Это не стыдно. На ребенка не зазорно просить, – ответила нянечка.
– Я хотела новое, сама выбирать, – тихо всхлипнула Ася.
– Ну, милая моя, мало ли кто что хотел? Постираешь, прокипятишь, прогладишь с двух сторон. Дети быстро растут. Еще подружкам своим пеленки-распашонки передашь. А новое хочешь, так пеленку обычную возьми, кружево какое, прострочи, и красота получится, – ответила нянечка.
– Да, у меня ткань есть и машинка. Я могу… – обрадовалась Ася и впервые с энтузиазмом стала впихивать грудь в ротик малышки. Та повозмущалась, но в конце концов приспособилась и начала сосать.
– Это даже приятно, – улыбнулась Ася, прижимая малышку к груди.
– Ну наконец-то, хоть до одной дошло! – обрадовалась нянечка. – Конечно, приятно, а как иначе то? Это ж твое продолжение. Только твое. Пуповиной ребенок с матерью связан. Вот и береги это ощущение. В сердце положи и храни. Когда плохо, тяжело, вытаскивай и вспоминай, как рожала, как грудью кормила, как счастлива была. Спасет тебя это, поверь мне. Как захочешь в петлю полезть от безысходности, вспомни, как лялька твоя грудь сосала, и сама веревку перережешь, лишь бы выжить. Горы свернешь. Я бы свернула… Все, заболтали вы меня. Совсем уже… – Нянечка вытерла слезы детской пеленкой и высморкалась в край.
Володя, как и предсказала нянечка, пришел в роддом, под окнами стоял. Я ему Надюшу в окно показывала. Радовалась как ненормальная, не верила собственному счастью: у меня муж есть, вон, стоит. Другие мамочки показывали записки, которые им мужья передавали, но мне большего было не нужно. Мой Володя стоит. Значит, любит. Значит, простил, что я ему не мальчика родила.
Володя встречал нас из роддома. Пьяный был, еле на ногах держался. Как только доехал – непонятно. Наверное, его мужики доставили, букет чахлых гвоздик в руку сунули. Я еле выдержала. Я тогда запахи плохо переносила, а от Володи несло, как от спиртового завода. Наденька еще расплакалась. Нянечка ему ребенка передает, а он не берет, не знает, что делать. Я боялась, что он Надюшу уронит. Гвоздики еще эти дурацкие. Одна сломана. Я их нянечке отдала. Подумать успела, что плохая примета, наверное. Если одна гвоздика сломана. Значит, и жизнь наша семейная тоже уже сломана. Не восстановишь. Не чашка, поди, которую склеить можно. А цветок. Умер уже. Володя, едва мы за воротами оказались, сверток мне отдал. Будто у него руки огнем горели. Клюнул в щеку и пошел в другую сторону. Что-то сказал, но я не расслышала. В голове будто колокола звонили и ухало что-то громко и нудно. Надюша плакала, не успокаивалась. А я не знала, что делать. Стою, как дура, со свертком и смотрю, как мой муж уходит, шатается. Как только в канаву не свалился? А мне куда? Ну дошла я до остановки, не помню как. Надюша уже кричала во весь голос. Не замолкала. Я ее качаю, а она еще громче кричит. На меня бабы на остановке смотрят осуждающе. Дальше не помню ничего. Не знаю, как до дома добралась.