то, конечно, все в форме, одинаковые. Да и кто на официанток внимание обращает? Сердце замирало, когда я тарелки со стола забирала. А он посмотрел на меня мельком и не узнал. Если мне и было больно, как никогда в жизни, то именно в тот момент. Больнее, чем в больнице. Страшнее, чем когда я осознала – Володи у меня больше нет. Развелись. Если в тот момент, когда я записку прочла и деньги «отступные» получила, у меня сердце разорвалось, то в тот вечер сердца вообще не осталось. Только орган, пустой, бесчувственный. Что-то там билось, кровь качало, а толку-то? Зачем оно кровь качает? Я все гадала, как он мог меня не узнать? Не сделать вид, а по-настоящему, взаправду не узнать?
Но другой момент просто потряс. Новая Володина теща встала и произнесла тост. Не за мужа-юбиляра, а за зятя. Говорила о нем с уважением и благодарностью. Искренне. Какой он замечательный, как повезло семье, что такой человек появился в их доме. Как повезло не только дочери, но и им – родителям. Она говорила про него как про любимого сына. И мой Володя расцветал на глазах, был благодарен за слова. Поцеловал жену. Подошел к теще и поцеловал ей руку. С тестем тепло обнялся. Он стал другим человеком. Не каким-то примаком, а сыном, любимым. Теща благодарила его за заботу, за счастье стать бабушкой и дедушкой, за то, что сделал их дочь счастливой женщиной. И какой прекрасный растет внук, Ванечка. Все лучшее взял от отца. Похож как две капли воды. Тесть кивал. А жена прильнула. Нежно, ласково. Так, как я никогда не делала. Не умела. Меня никто не научил, что нежность можно проявлять, показывать, не стесняться. Володе это было нужно. Он тоже говорил про семью, про то, как нашел счастье. Благодарил тещу, тестя и жену за то, что приняли его сразу как родного.
Я должна была выносить горячее. Не знаю, как удержала четыре тарелки. Они были едва теплыми, но у меня руки пылали, будто я кипятком ошпарилась. Тогда я поняла – если человеку сказать, что он нужен, важен, ценен, то это уже многое. Не тыкать носом, как нагадившего котенка, не попрекать, а благодарить. Вот в чем секрет семейного счастья, оказывается.
Я тоже не узнавала Володю. Он умело пользовался приборами, будто вырос не в детдоме, а в приличной семье. Хотя, когда мы вместе жили, он яичницу ложкой ел. В лучшем случае вилкой ломал на части. Говорил, что в детдоме им не давали вилок. Боялись, что проткнут друг друга. Ели столовыми ложками – и первое, и второе. Володя, который еще недавно радовался простыне на матрасе, сейчас умело раскладывал салфетку на коленях. Он быстро всему научился. Костюм на нем сидел как влитой. Чисто выбритый, стрижка новая, модная. Я в какой-то момент замешкалась – вдруг ошиблась? Вдруг это не мой Володя? Мой был или пьяный, или с похмелья. Заросший, немытый. Одни штаны на выход и застиранные треники на каждый день. Рубашка и майка – весь гардероб. Еще пиджак с засаленными, блестящими локтями. Такой старый, что стирать страшно – на нитки рассыплется. Носки, белье я зашивала, латала. На новое он не соглашался. Говорил, что и в старом нормально. Я еще на руки внимание обратила. У Володи пальцы были вечно черные от масла и грязь под ногтями. Стричь он их не любил, стриг, когда уже совсем страшно смотреть становилось. В тот вечер я поставила перед ним тарелку и увидела его руки – тонкие кисти, длинные пальцы, ногти коротко стриженные. Руки нежные, будто на заводе сроду не работал.
Я боялась посмотреть на его жену. Старалась глаз не поднимать. Но пришлось. Она была красавицей. Настоящей. Холеной, с прической, в красивом платье. Очень новому Володе подходила, точнее, он ей. Красивая пара, дорогая, как та осетрина и черная икра, которые на столе стояли и заветривались. Я еще думала, что за люди странные – икра под носом, ешь хоть ложкой, а не едят. Потом все равно повар остатки заберет. Официантам обычно с банкета что попроще доставалось. Я икру черную ни разу в жизни не пробовала. Как и осетрину горячего копчения. И не мечтала. А мой Володя съел кусочек этой осетрины, будто еще в детстве ею объелся. А на икру даже не посмотрел.
Я выносила десерт. Ноги уже не слушались. Будто гири к каждой прицепили. Володя танцевал с женой, потом с тещей и снова с женой. Танцевал прекрасно. Где только научился?
И вот тогда я подумала: а он понимает, что проживает чужую жизнь? Занимает не свое место? Я уже точно знала – так бывает. Моя жизнь была никчемной и бесполезной: жила, ходила, говорила, но жизнью это назвать было нельзя. Так, существование. А ему, интересно, приходила в голову мысль, что он случайно оказался там, за главным столом, рядом с красавицей женой и богатыми тестем и тещей? Разве не занял чужое место? Не для него этот стул предназначался. Может, по ошибке чужую жизнь проживает?
Мне вдруг захотелось кричать. Выйти на самую середину зала и рассказать, что Володя – мой Володя. Детдомовский. Работяга. Что он пил, не брился, из роддома меня встречал, едва на ногах держась. Бросил меня на улице, где я чуть не умерла, потом отказался от родной дочери. Что он любит гречневую кашу, перловку и рыбные котлеты из старой, вымороженной тушки трески, а не эту вашу осетрину и семгу слабосоленую, розовую и нежную. Что он душ и ванную впервые увидел, когда уже взрослым стал, в общаге поселился. А до этого в бане в тазике мылся раз в неделю. Как наслаждался чистым бельем и собственным полотенцем, когда у нас стал жить. Мне хотелось кричать. Но я сдержалась. Не ради работы, ради Володи. Ради того, чтобы он получил ту жизнь, о которой мечтал и которую я ему дать не смогла. У меня не хватило для него нежности, терпения, заботы. У моей матери – мудрости: хвалить, ценить, петь дифирамбы, гордиться зятем, а не понукать каждый божий день. Пусть проживет чужую жизнь как свою. Я никому не скажу, что судьба ошиблась.
Точно помнила, как поставила последнюю тарелку с куском торта. Помнила, что нужно еще подать чай и кофе. И в этот момент в зал забежал мальчик. Совсем еще малыш. Годика два с половиной. Явно вырвался из чьих-то рук, побежал, врезался в стул и упал. Я кинулась, перепугавшись, что ребенок ударился. Подняла, поставила на ножки. Малыш не расплакался. Вырвался и побежал дальше. Добежал до Володи и поднял ручки, просясь, чтобы его подхватили. Володя тут же усадил малыша себе на шею, стал скакать, изображая лошадку. Все смеялись. Женщина, которая спешила за малышом, видимо няня, начала оправдываться, извиняться. Ванечка ни в какую не хотел спать. Просился к папе, маме, дедушке и бабушке. Чай не понадобился. Пришлось нести бокалы, стопки, бутылки, чтобы все могли выпить за здоровье ребенка. Любимого сына и внука.
Малыш был прекрасен. Кудряшки, щечки. Бойкий мальчик. Одет как ангелочек: ботиночки, штанишки. Идеальный ребенок. Володя усадил его на колени и начал кормить тортом. Мальчик ел аккуратно, как взрослый. Я бегала как заполошная, не зная, кому что ставить – рюмки под водку, вино. Володина жена попросила кофе. Я услышала, как она рассказывает – Володя и по ночам к сыну встает, давая ей выспаться. И укладывает на дневной сон. Даже кашку недавно сварил, так Ванечка все съел. Няня аж плакала от обиды, что не она такую кашку вкусную сварила. Ванечка папу больше всех любит. Володя – замечательный отец. Лучшего и желать нельзя. Заботливый, предупредительный. Ему ребенок в радость, от счастья так и светится.
Я донесла рюмки, бутылки, поставила, зашла в подсобку и упала в обморок. Меня администраторша в чувство привела.
– Да что с тобой сегодня? – кричала она, но не раздраженно, как обычно, а с тревогой. Видимо, вид у меня был совсем плохой. Даже чай велела для меня сладкий и крепкий принести.
– Это он, – промямлила я. – Володя. Мой бывший муж, – призналась я ей.
– Кто? – не поняла администраторша.
– Зять юбиляра.
– Почему сразу не сказала? Я бы тебя с банкета сняла. Разве так можно? – ахнула та.
– Мне деньги нужны. У меня дочь. От Володи. Но он ее не видел почти с рождения. И меня не узнал, – призналась я.
– Ох, бедная девочка. Зачем ты себе это устроила? Ладно, еду на кухне возьмешь любую, какую пожелаешь. Чаевых много сегодня. И следующий банкет – ты работаешь. Если такое вынесла, остальное тоже переживешь, не подведешь меня, – сказала она строго, но смотрела с заботой, что ли, с женским участием.
– Спасибо.
Я забрала с банкета осетрину и черную икру. Чуть-чуть, только попробовать. Мне не понравилось. Слишком соленое.
Одна мысль не давала покоя – ну как так вышло, что судьба его в ту семью привела? Его место рядом со мной и дочерью. Мы ему были впору, как пара обуви. А новая семья не по размеру, не по фасону. Потом я его пожалела. Ведь как был примаком, так и остался. Взлетел выше, но суть-то та же. В чужом доме живет, за чужой счет. Вроде как в услужении. Его кормят, холят, лелеют, лишь бы он свой долг исполнял – жену счастливой делал да для сына хорошим отцом был. А если нет, так тесть выгонит его взашей и другого мужа для своей дочери найдет. Все будет, как они решат, а не Володя. Захотят, чтобы он сына больше не увидел, он и не увидит, хоть в ногах будет валяться. Я думаю, он понимал, что за место свое в том доме надо держаться. Идти-то ему некуда, да и не с чем. В душе он детдомовским так и остался – ничего своего как не было, так и нет. Все ему выдают, под расписку. А как уходишь, так будь добр сдать. Да, пусть муж, зять, а прав – не больше, чем у той няньки, которая за Ванечкой присматривала. Та в глаза заглядывала хозяйке, Володиной жене, и он заглядывал. Нянька по первому требованию подскакивала, и Володя желания старался предугадать. Наняли его мужем работать, вот и работал. А в глазах страх застыл – вдруг уволят?
Этот взгляд ни с чем не спутаешь, я его хорошо знаю, у самой такой же. У всех, кто в подчинении находится. Кто зависим от других с потрохами. Страшно это на самом деле, когда нутро свое подальше прячешь и самим собой ни на минуту быть не можешь. Я по сравнению с Володей тогда счастливой себя почувствовала – у меня хоть угол какой-никакой, но свой. Да, материны метры квадратные, но моими станут рано или поздно. Надюша только моя. Никто ее не отберет. Никому, кроме меня, она не нужна. Работа тоже моя. Никто мне ее не преподнес, никто не похлопотал. Сама заслужила. Никто и не отберет. Я уже знала, что не пропаду. На Надюшу всегда заработаю. Пусть шиковать не будем, но и с голоду не помрем. А Володя? Ему ж если терять, то все подчистую. Не только жилье комфортное, но и работу – тесть как пристроил на место непыльное да престижное, так и уволит в два счета. Это бывших жен жалеют, на работе оставляют, подачку напоследок кидают. А бывших мужей выбрасывают, как пару носков дырявых.