Лена вовсе не собиралась ставить какие-то условия и требовать, чтобы Виталий не признавался в родстве. Это получилось спонтанно. Ей отчаянно хотелось, чтобы Виталий в ответ на ее просьбу возмутился и отказался. Сказал, что не собирается врать и прямо заявит Лерику, что он не просто преподаватель, а его родной отец. И они – отец и сын – как-то поговорят. Когда Виталий согласился, легко, не споря, не с радостью и облегчением, а равнодушно, что было еще обиднее, Лена не знала, как на это реагировать. Ей стало не больно, нет, а так тоскливо, что жить не хотелось. Будто все мечты, все ее надежды этот кивок и скупое «хорошо» вмиг стерли подчистую. Она не могла понять, почему Виталий ничего не почувствовал к собственному сыну, похожему на него не только внешне, но и внутренне. Неужели он этого не заметил? Как такое возможно? И если у Виталия нет других детей, – а Лена знала, что нет, – как можно было отказаться от единственного родного отпрыска? Ну хоть какие-то первобытные инстинкты должны были сработать? Лену в тот день долго рвало в кустах рядом с детской площадкой – желчью, а на самом деле невысказанными словами. Теми, которые она говорила своему бывшему мужу, отцу своего ребенка, каждую ночь. Репетировала, стоя перед зеркалом. И которые так и не смогла произнести.
– И что, он так ничего не сказал Лерику? – спросила мать, когда Лена, опустошенная, измученная, еле волочащая ноги, вернулась с сыном домой после первого занятия.
– Нет.
– И ты будешь это терпеть? – уточнила мать.
– Буду, – ответила Лена и рухнула на кровать. Надо было сходить в душ, почистить зубы, смыть с себя этот мучительный день, стереть грубой мочалкой, но у нее не осталось сил. Как и у Лерика. Он тоже после занятия рухнул в кровать, не раздевшись, и тут же уснул. Спал спокойно, глубоко, улыбался во сне.
На следующее занятие Виталий подарил Лерику настоящий нож, которым нужно затачивать карандаши, небольшой, с деревянной ручкой и необычным лезвием. Лерик замер от восторга.
– Настоящие художники точат карандаши такими ножами, а не точилками. Сможешь сделать грифель какой нужен – потоньше, побольше. Мне вот так удобнее. – Виталий показал свой карандаш, сточенный с одной стороны больше, чем с другой. – Даже не знаю почему. Привычка. Попробуй. Необязательно делать как у меня.
– Я не умею, – признался Лерик.
– Смотри, ничего сложного. – Виталий быстро наточил карандаш. – Держи.
Лерик насупился и молчал.
– Что? – не понял Виталий.
– Мне мама не разрешает ножи брать, – признался Лерик.
– Ну, это не просто нож, а специальный. Без него никак. Думаю, твоя мама будет не против. У нас таких ножей не было. Мы о них только мечтать могли. Обычным лезвием карандаши точили. Я весь порезанный ходил.
– Что такое лезвие? – уточнил Лерик.
– Не важно. Вырастешь, начнут усы и борода расти, вот тогда и узнаешь про лезвия. Хотя нет, сейчас же уже станки. Подожди, у меня где-то завалялись. Сейчас покажу. Считай, что это экскурс в историю.
Виталий порылся в ящике и нашел упаковку лезвий. Тех, которыми точили карандаши, вставляли в станки, чтобы побриться, оттирали черные полосы на линолеуме в школьных коридорах и неприличные надписи на партах.
– Круто, – ахнул Лерик, с ужасом и восторгом уставившись на лезвие.
– Ага. Вот так им точили карандаши. – Виталий быстро наточил еще один карандаш. – Но тебе нужен нож. Давай попробуй. Не бойся. Ничего сложного. С закрытыми глазами будешь скоро точить.
Лерик взял нож, провел лезвием по карандашу.
– Нужно сильнее. Надавить. Но придерживай грифель пальцем снизу, чтобы не раскрошился и не сломался. – Виталий показал, как нужно держать карандаш. – Давай, практикуйся. Я пойду чай налью.
Лерик сделал еще одну попытку и полоснул по пальцу. Когда Виталий вернулся в комнату, ему стало страшно – так, как никогда в жизни. Он стоял и не знал, что делать. Так было с бабушкой. То же состояние, только страшнее. Лерик лежал на полу без сознания. Под рукой растеклась лужица крови. Виталий каким-то отблеском сознания успел подумать, что, возможно, это краска. Просто краска. Ничего страшного. Разлил из банки, только и всего.
Наконец он смог подойти к Лерику и задал самый глупый из всех возможных вопросов:
– Ты чего?
Лерик не реагировал.
Виталий увидел, что кровь сочится из пальца. Схватил тряпку, первую попавшуюся, всю в краске, и попытался затянуть палец. Ему не пришла в голову мысль позвонить в «скорую». В голове стучало, что нужно позвонить Инге. Почему именно ей? Он не мог объяснить. Руки не слушались. Несколько раз он попадал не туда. Наконец услышал ее голос.
– Прости, ты не подскажешь? – спросил он.
– Не сейчас, я занята, – Инга бросила трубку.
Виталий не мог понять, почему в трубке звучат короткие гудки. И почему она не сказала ему, что делать. Наверное, он бы так и стоял столбом, слушая гудки, если бы не позвонили в дверь.
– Привет, прости, не хотела вам мешать, но там ветер сегодня, я замерзла, можно я на кухне посижу? – На пороге стояла Лена, но тоже какая-то странная. Нарядная, в платье. Виталий не мог сдвинуться с места.
– Не узнал? – улыбнулась Лена и поправила локон. – Я просто сегодня еще в театр иду, вот и нарядилась, накрасилась. Тебе нравится?
– Да, – хрипло ответил Виталий.
Лена выглядела вульгарно. Ей не шли эти кудри, цвет помады не подходил к тону кожи, а стрелки на глазах добавляли возраст. Виталию захотелось взять полотенце и смыть это бездарно нарисованное лицо.
Лена все утро провела в парикмахерской. Ей два раза переделывали прическу. Раз десять она переодевалась перед выходом – все было не то, сидело не так. Отчего-то именно в тот день она решила, что, если под благовидным предлогом неожиданно появится на уроке, они смогут поговорить с Виталием. А тот, первый, раз можно не считать. Встретиться после стольких лет… Любой человек растеряется. Лена решила попробовать еще раз и снова собиралась как на свидание, от которого зависела ее жизнь. Вдруг он опять посмотрит на нее тем, прежним, взглядом? Вдруг в нем снова проснутся какие-то чувства? Ведь они были! Не могли не быть.
Лена убеждала себя в том, что все делает ради сына. И что сама судьба опять свела их троих. Лена отрепетировала речь – идет в театр, замерзла. В какой-то момент подумала, что вообще-то имеет полное право общаться с Виталием. Ведь не чужие люди. Пусть и бывшие, но супруги. И у них есть общий сын. Она за эти годы изменилась, наверняка и Виталий тоже. Они уже не молоды. Он одинок. Вдруг у них все еще может получиться? Снова.
– Мне можно войти? – спросила она, поскольку Виталий застыл на пороге. Лена была почти счастлива. Значит, ей удалось произвести на него впечатление. Он смотрел на нее. Он ее видел.
– Да, – Виталий дал ей войти, – помаду сотри.
– Что? – не поняла Лена.
– Помада. Не тот цвет, – сказал он.
Лена полезла в сумочку, достала платок и суетливо вытерла помаду.
– Как тут у вас дела? У Лерика получается? Тебе не сложно с ним? – тараторила она.
– Он там, – Виталий показал в сторону комнаты.
– Да, не хочу его смущать. Он говорит, что я все равно ничего не понимаю…
– Я не знаю, что делать, – признался Виталий.
Дальше наступил тот кошмар, который он уже один раз переживал. С бабушкой. Лена кричала. В его квартире появились какие-то люди – они ходили туда-сюда, не разувшись. Заходили в ванную. Лена била его в грудь, по лицу. Снова кричала. Какая-то уставшая пожилая женщина сунула ему листок в руки и велела идти в аптеку. Виталий пошел и только там понял, что забыл кошелек. Вернулся. Снова ушел. Вернулся и отдал пакет Лене. Он купил в аптеке все, что было в списке, не вникая. Лерик лежал в его кровати, над ним сидела Лена. Люди, к счастью, ушли. Кровь с пола исчезла. Лена суетилась, что-то говорила, он не слышал. Ее голос звучал глухо, фоном. Как зудящая и бьющаяся в окно муха, которую нет сил встать и прихлопнуть.
Он ушел на кухню. Так было и с бабушкой. Он тогда несколько дней просидел на кухне. Проваливался в забытье, спал на стуле, пока его не начинали будить. Сейчас все повторялось. Главный кошмар его жизни. Нахлынули воспоминания, от которых он столько лет пытался избавиться. Стучались в мозг, как в очереди, пробиваясь, кто первый. Он тоже спал с ночником все эти годы. Чтобы успеть, подскочить, помочь, найти нужные лекарства. Но даже в своих постоянных ночных кошмарах не успевал этого сделать. Бабушка умирала. Почти каждую ночь. Она ему не снилась только тогда, когда в его жизни появлялась Инга. Наступало ее время. Уже она мучила его во снах – уходила, рвала его наброски, смеялась над ним. Была грубой, называла его бездарным. Виталий давно спал урывками, днем, вечером, страшась полноценного ночного сна. Таблетки не помогали. Он все равно видел или бабушку, или Ингу.
Он, видимо, отключился, сидя на стуле. Его разбудила Лена.
– Ты меня вообще слышишь? – Она говорила шепотом.
– Что? – подскочил он.
– Тише. Лерик только уснул.
– Я не знаю, как это произошло. Все было хорошо. Я вышел на кухню сделать чай. – Виталий говорил, потому что видел – Лена ждет от него хоть каких-то объяснений. Он не хотел, чтобы она снова начала кричать. И для самого себя хотел проговорить, объясниться. – Я не знал, что делать. Подарил ему нож, настоящий, каким пользуются все художники. Показал, как точить. Не думал, что он порежется. Прости. Я растерялся. Хорошо, что ты пришла.
– Он уснул с этим ножом. Зажал в руке и не отдает, – прошептала Лена. – Господи, я так испугалась. Ты не представляешь. Мне так хочется выспаться. Лечь и проспать двое суток напролет. Тебе не понять. Я все время за него боюсь, каждую минуту, каждую секунду. Я разрешила ему заниматься рисованием, думая, что это безопасно. Он даже в детский сад не ходил. В первый же день упал с горки и сломал руку. Лерик в детстве все время падал. На ровном месте. У него был энурез, кошмары. После того, как он начал рисовать, вроде бы все наладилось.