– Какая Лена?
– Твоя бывшая жена, мама Лерика.
– Да, прости, привет. Что-то случилось?
– Случилось. Поэтому так поздно звоню. Тебе, наверное, лучше приехать…
– Куда? Зачем?
– Твоя мама. Она умерла.
– Мама? Как умерла? Когда?
– Точно не знаю. Несколько дней назад, наверное. Мне сегодня позвонили. Тебе нужно с документами разобраться. Ее увезли. Но много формальностей. Только ты можешь… как сын.
– Куда мне ехать? В морг?
– Нет, сюда. В квартиру. Я тебя дождусь, если хочешь.
– Да, дождись.
Виталий не понимал, что происходит. Почему о смерти матери ему сообщает Лена? Почему мама умерла несколько дней назад?
Он приехал в квартиру, в которой не был… сколько… десять, пятнадцать лет? Боялся заходить, не зная, что увидит. Бомжатник? Разбросанные по квартире бутылки? Развороченную мебель? Как она вообще могла умереть? Так рано? Сколько ей было? Виталий не знал, сколько лет его матери. Не мог вспомнить год ее рождения.
– Привет. – Его встретила Лена. Опять она. Как тогда с бабушкой.
– Да, привет. – Виталий хотел спросить, почему она здесь? Как узнала? Что вообще произошло?
Лена предупредила все его вопросы, отведя на кухню. Там, над обеденным столом, висел огромный плакат. На ватманском листе были записаны номера телефонов, скотчем прикреплены фотографии. Он в детстве, с телефонной трубкой и медведем, как в те годы фотографировали детей в детском саду. Бабушка на каком-то параде в компании с другими людьми. Бабушка держит флаг. Веселая, счастливая, молодая, красивая. В коротком плаще. Ноги идеальные, стройные. Виталий ее такой не помнил, не знал. Фотография мамы – она совсем молоденькая. Лет восемнадцать, не больше. Стоит, прислонившись к стене. Пытается позировать. Где это? Кто ее снимал? Какой год? Две фотографии, прикрепленные рядом. На них, кажется, один ребенок, но один из прошлого, другой – из будущего.
– Это ты и Лерик, – объяснила Лена.
Виталий не понимал. Это он, да. Помнил, что плакал и не хотел фотографироваться. И мальчик рядом – тоже он. Только в другой рубашке, с другой прической. Но черты и выражение лица – один в один.
– У меня тоже есть такая фотография, – сказала Лена, – поразительное сходство. Сама каждый раз удивляюсь.
– А это что за цифры? – Виталия начало подташнивать, голова кружилась.
– Это – когда у Лерика были утренники в детском саду и праздник в школе. Это – когда он выступал на празднике букваря, а это – когда читал стихи на конкурсе «Художественное слово». – Лена показывала на цифры и рассказывала.
– Откуда? Ты общалась с мамой? – наконец выдавил из себя Виталий.
– Конечно. Она была и на утреннике, и на конкурсе. На дни рождения Лерика приезжала. Ты разве не знал? Она от тебя подарки передавала. Они с моей мамой в последние годы очень сдружились. Мама плачет, не может себе простить, что не позвонила ей вовремя. Они созванивались. Не часто, конечно, но раз в несколько дней обязательно. Мама в пансионат уехала. Еле ее уговорила. Она не хотела ехать, будто чувствовала. Вернется к похоронам. Не могу ее никак успокоить. Переживает, что чужие люди ее нашли, а не мы, родные. Твоя мама всегда боялась умереть вот так, в одиночестве. Мы перед ней виноваты. Очень. – Лена заплакала. – Я тут прибрала, вещи все сложила. Документы на столе. Надо подумать, на каком кладбище хоронить, кого позвать, где поминки устраивать.
– Я не знаю, ничего не знаю. – Виталию стало страшно. Голова гудела, уши закладывало, будто он вдруг попал в самолет, который резко снижался.
– Ничего, я рядом, мы справимся. Если не хочешь, устроим все тихо. Будем только мы, родные, – говорила Лена.
– Почему? Не понимаю. Кто ее нашел?
– Соседи. Соседка. Зашла что-то отдать. Извещение какое-то. Твоя мама не открыла. Соседка стучала, звонила. Опять никто не открыл. Она зашла позже и вызвала милицию, а те – МЧС. Дверь вскрыли. Мне позвонили сразу же. Вот, видишь? – Лена показала записанный на ватманском листе телефон.
– Почему не мой? – прохрипел Виталий.
– Она не хотела тебя беспокоить.
– Почему ты не говорила, что с ней общаешься? Что она видится с внуком? – Виталий не понимал, что происходит. Опять… Тогда бабушка и Лена, теперь мама и снова Лена… У него закружилась голова.
– Ты не спрашивал. Да мы и не общались с тобой. А как я могла отказать? Она же родная бабушка. Лерик радовался, когда она приезжала. И твоя мама была к нему очень привязана. Не знаю как, копила, наверное, но всегда дорогущие подарки Лерику делала, – рассказывала Лена, буднично, спокойно, даже с улыбкой.
– Подожди, я не понимаю. Она же тебя терпеть не могла. Как? Почему я ничего не знал? Вы от меня скрывали? – Виталий хотел зажать голову руками, чтобы успокоить звон в ушах.
– Ничего мы не скрывали, – тихо сказала Лена. – Ты был занят. Или обижен на маму, на меня, на всех нас. Не знаю. Когда ты ей последний раз звонил?
– Не помню. На Новый год, кажется. – Виталий все еще пытался взять себя в руки. Очнуться. Кошмар, это просто очередной кошмар.
– Да, на Новый год. Два года назад, – сказала Лена. – Надежда Владимировна была очень одиноким человеком. И больным. После операции лучше стало. Думали, что болезнь отступила. Радовались. Даже отметили ее день рождения. Я торт испекла. Надежда Владимировна в гости приехала, с Лериком играла, шутила, смеялась. Мы немного выдохнули. Так хотелось верить… И ей хотелось. Она боролась как могла. Руки не опускала. Но оказалось, что нет, не получилось, чуда не случилось. Да и не верила Надежда Владимировна в чудеса. Мама моя ездила к Матронушке – просила за ее здравие. В церкви службу заказывала, в монастыре была. Может, и помогли молитвы, кто знает? Врачи предупреждали. Давали два года максимум после операции, Надежда Владимировна прожила четыре. Она была рада каждому дню.
– О чем ты говоришь? Какая болезнь? Какая Надежда Владимировна? – закричал Виталий.
– Твоя мама, Надежда Владимировна, она тяжело болела. – Лена отвечала тихо, терпеливо, списав его вопросы на стресс.
Да, он помнил, конечно. Бабушка рассказывала, что назвала дочку Надей, Надеждой. Верила, что ее любимый Володя вернется.
Виталий хотел ударить Лену по губам, чтобы она замолчала, и сбежать из этой квартиры. Больше ничего не хотел слышать и знать. Лена рассказывала ему о другой женщине, не о его матери. Мать никогда бы не стала рисовать плакаты и крепить к стене фотографии, записывать даты детских праздников. Она жила для себя, всегда для себя. Она не могла быть больной. Всегда смеялась, что ее даже простуда не берет. Не могла приезжать к внуку с подарками. Его матери никто не был нужен, никогда. Она жила для себя, была сволочью. Ей было плевать на собственного сына, собственную мать. Она не могла вызывать жалость, не имела права рассчитывать на заботу, тем более на Ленину. Лена… Виталий посмотрел на нее. Чужая женщина, совершенно посторонняя. Постаревшая, одутловатая, непривлекательная. Тот тип, от которого его буквально тошнило – предупредительная до приторности. Всегда готовая кинуться на помощь, проявить сострадание.
– Я понимаю… тебе тяжело, – сказала тихо Лена и попыталась его обнять.
– Ты ничего не понимаешь. Вообще ничего, – рявкнул Виталий и грубо сдернул ее руки с себя. Оттолкнул со злостью, с силой. Лена отшатнулась.
– Надежда Владимировна говорила, что не хочет, чтобы Лерик был на кладбище. Запретила. Но если ты считаешь нужным, чтобы он… – продолжала Лена.
– Здесь водки нет? – Виталий начал хлопать дверцами шкафов.
– Коньяк. Я купила специально для тебя. – Лена кинулась к сумке и достала бутылку. – Сейчас, найду бокал.
– Не надо. – Виталий сорвал пробку и отхлебнул из бутылки.
– Лерик называл Надежду Владимировну Юся. Не могли его отучить. Юся, и всё. Он, когда был маленький, «ша» не выговаривал и говорил Надюся, а потом сократил до Юся. Надежде Владимировне нравилось. У Лерика были бабушка – моя мама – и Юся. Он всем так и рассказывал. Не две бабушки, а бабушка и Юся.
Виталий сделал еще глоток, задохнулся, закашлялся.
Лена хотела постучать его по спине, но в последний момент не стала, отдернула руку.
– Мы уговаривали ее лечь в больницу, она отказалась наотрез. Хотела дома. Я думаю только об одном – лишь бы ей не было больно.
– Чем она болела? – спросил Виталий, хотя вопрос был бессмыслен.
– Онкология. По женской части. Наверное, поэтому она тебе и не говорила. И нам запретила, – терпеливо отвечала Лена.
– Была операция?
– Да. Мы с мамой по очереди приезжали к ней в больницу. Не волнуйся, она ни в чем не нуждалась. Все необходимые лекарства я привозила. Нянечкам платили, чтобы лишний раз подошли. Надежда Владимировна каждый раз отказывалась от помощи. Не хотела брать. Твердила: «Зачем, не надо, все хорошо, ничего не нужно». У меня уже слов не находилось. Только Лерик смог ее переубедить, когда у меня руки уже опускались. Попросился приехать к бабушке в больницу. Сам, мы его не заставляли, наоборот, отговаривали. Но Лерик уперся – поеду и все тут. Хочу видеть Юсю. Надежду Владимировну, конечно, предупредили. Она ахнула, сказала, что мы сошли с ума. Что ребенку не место в больнице. Договорились в парке встретиться, на лавочке, чтобы Лерик палату не видел и ее в кровати. Надежда Владимировна даже накрасилась, оделась. Улыбалась. Не знаю, чего ей это стоило. Лерик тогда обнял ее и строго так, по-мужски, по-взрослому велел пить лекарства, есть, чтобы она непременно выздоровела к его дню рождения. И приехала в гости. Надежда Владимировна жила ради Лерика.
– Почему здесь чисто? В квартире? – Виталий хрипел, не понимая, как реагировать на рассказ Лены.
– Я приезжала раз в неделю и убирала. Мне не сложно. Продукты привозила. А в последний раз Надежда Владимировна позвонила и попросила не приезжать. Сказала, что поедет на дачу к подруге. Мол, та давно звала, и ей хочется побыть на природе, под яблоней посидеть, с подругой посплетничать. Почему я ей поверила? Почему не настояла? И поверила, что есть подруга, хотя ведь знала, что она ни с кем, кроме нас, не общается. Это моя вина