–
А мужа пускали?
– Мужа пускали.
–
Где все это происходило?
– В городской больнице города Клин. Я возмущена поведением врачей. Я считаю, что врач может советовать, может на чем-то настаивать, может даже обвинять. Но он не может оказывать открытое противодействие, запрещать уйти из больницы. У меня было ощущение, что я в тюрьме.
–
А как они запрещали?
– Ну, вот так. Я сказала, что хочу уехать домой. Они сказали: “Нет, мы не пустим”. Муж сказал: “Все, я ее забираю, дайте, пожалуйста, каталку”. Они сказали: “Нет, не дадим”. – “Хорошо, я вынесу ее на руках”. – “Нет, мы станем вот здесь в проходе и не дадим вам выйти”. Вот такой вот бред. А потом они вызвали наряд милиции.
–
И что сделала милиция?
– Они приехали, постояли в сторонке – и все. Написали: “Общественный порядок не нарушен”.
–
Как же вы все-таки оттуда уехали?
– После того как милиция уехала, пришли две юристки. Я написала, что я предупреждена, что потеряю матку, умру и так далее, если уйду из больницы. Потом мне сказали: “Что-то непонятно написано. Прочтите-ка вслух”. Я прочитала вслух, а они это записали на диктофон. После этого они дали каталку, и мы ушли. У меня есть выписка из больницы.
Она присылает мне скан выписки по электронной почте. Там изложена примерно та же история, что рассказала мне Настя, но с несколько иными акцентами:
…Принимая во внимание ухудшение состояния беременной, развитие эндометрита, отсутствие перспектив в прогрессировании данной беременности, больной предложено прерывание беременности на фоне антибактериальной и инфузионной терапии. Больная и ее муж категорически отказываются от прерывания беременности, настаивают на переводе больной в НЦ акушерства, гинекологии и перинатологии им. Кулакова… Больной и ее мужу в доступной форме разъяснена необходимость стационарного лечения, а также бесперспективность и опасность дальнейшего пролонгирования беременности, необратимые последствия для жизни и здоровья беременной… Для юридического оформления отказа от госпитализации из отделения вызваны юристы больницы… Был вызван патруль полиции. В присутствии участкового капитана милиции (ФИО) и полицейского старшего прапорщика (ФИО), господину (ФИО мужа Насти) разъяснено состояние его жены, а также последствия отказа от предложенного лечения (антибактериальной, инфузионной терапии, прерывания беременности). В присутствии юристов Клинской городской больницы оформлен информированный отказ от стационарного лечения. Больная выписана из отделения.
Слова “сепсис” в выписке нет, но есть словосочетание “начавшийся инфицированный выкидыш”.
–
Уходя из больницы, ты очень рисковала.
– В тот момент я искренне поверила врачам, что у меня сепсис. Я осознавала, что исход может быть летальным. Но я не стала бы убивать детей абортом, даже если бы мне пришлось умереть. Они должны были прожить отпущенное им время.
–
По-моему, в ситуации, когда дети все равно были обречены, жертвовать жизнью – это просто форма самоубийства. Другое дело, что врачи теоретически должны были воспринимать с уважением твое неприятие абортов – и дать родам развиваться естественным путем, без стимуляции. Но тут скользкий момент с сепсисом. Если сепсис, по их мнению, действительно начинался, они обязаны были спасать твою жизнь.
– Нет. Если человек в сознании и в адеквате, он может отказаться от медицинского вмешательства на любом этапе.
–
У тебя была надежда, что дети выживут?
– Конечно.
–
Что было дома?
– Мы приехали вечером, все было нормально, у меня спала температура. А утром начались роды.
–
Из медперсонала кто-то был на родах?
– Да, приехала акушерка, к которой я ходила на подготовку к родам и с которой собиралась рожать. Она меня осмотрела, сказала, что все вышло, посидела некоторое время со мной, убедилась, что нет кровотечения. Заставила меня поесть. Потом уехала и посоветовала вызвать скорую и полицию. Я думаю, мы могли бы этого и не делать: насколько я знаю, эмбрионы считаются у нас людьми только с 22 недель. Но мы вызвали. Со скорой тоже возник конфликт, так как я не хотела с ними уезжать на чистку, а они на этом очень настаивали. А я уже устала от всех этих бесполезных медицинских вмешательств. Еще врач скорой сказала про наших детей, что “этот материал надо сдать в утилизацию”. Муж ей ответил: “Сейчас я вас в утилизацию сдам!” Врач скорой очень сильно испугалась и вызвала полицию. Полиции она сказала, что муж меня бьет и что мы вызвали аборт. Полиция пыталась забрать моего мужа в обезьянник, а меня скорая пыталась забрать в больницу.
–
Но не забрали?
– Я в этой ситуации оказалась самым здравомыслящим человеком и позвонила юристке, занимающейся делами семьи. Она поговорила по громкой связи с милиционером и скорой, сказала, что вы нарушаете такие-то и такие-то законы и положения. Человек в сознании? В сознании. Значит, он может сам принимать решение о госпитализации. На этом все закончилось. Потом мы сами похоронили детей. Юридически легально похоронить детей, родившихся на таком сроке, невозможно. Они не считаются людьми. Они считаются биологическими отходами класса “Б”. И если бы дело было в больнице, нам бы их не отдали. Потому что они потенциально опасны. Они же “не люди”, то есть их нельзя похоронить на кладбище. А так – может быть, к примеру, заражение почвы. И когда я позже пришла к врачу по знакомству на УЗИ, чтобы посмотреть, нет ли каких-то остатков в матке, первое, о чем она меня спросила: “А вы хорошо их закопали? Я потом не буду фигурировать по делу как соучастник?”
–
Вы поэтому не хотели оставаться в больнице? Чтобы похоронить их?
– Для нас с мужем эти дети – абсолютно такие же люди, как мы сами, как другие члены нашей семьи. Мы не относимся к ним как к каким-то будущим детям. Они уже дети. Как можно детей оставить в больнице для утилизации? Кроме того, в больнице мне бы никто не дал рожать самостоятельно три часа. Они бы в этот процесс обязательно вмешались. Потом мне бы сделали в обязательном порядке чистку. Я вообще считаю, что человеку лучше всего рождаться и умирать дома, в кругу семьи. И раз уж так получилось, что мои дети должны были умереть, я хотела, чтобы у меня хотя бы была возможность с ними попрощаться. И я рада, что мы сделали все именно так. Меня греет мысль, что они не мучились. Что их не разорвали на куски. Что они спокойно умерли.
…Мы беседуем по скайпу. Я – в Юрмале, Настя – в городе Клин. Через компьютерные мониторы, через помехи, через города и страны она улыбается, когда произносит эти слова. Ее действительно греет мысль, что она простилась с детьми. И что они ушли с миром.
Тут можно много спорить о том, на чьей стороне правда. О том, насколько нормально или ненормально быть ярым противником абортов. О том, чем руководствовались врачи, пытавшиеся ее удержать: стремлением защитить себя от гипотетических проблем – или пациентку от гипотетических осложнений, инстинктом “запрещать, не пущать” – или заповедью “не навреди”. Но смысла в этом споре не будет, потому что он не про то.
Весьма вероятно, что с точки зрения медицинского протокола врачи были правы. Что в этом случае золотым стандартом лечения является “прерывание беременности на фоне антибактериальной и инфузионной терапии”. Однако с человеческой точки зрения они навредили. Они нанесли и Насте, и ее мужу серьезную психологическую травму. Потому что помимо медицинского протокола в этом случае необходим еще протокол этический. Невозможно и нечестно требовать от всех врачей города Клин искреннего человеческого сочувствия к каждой упрямой женщине, не желающей подчиниться “разъяснению в доступной форме”. В данном случае вместо искреннего сострадания вполне сгодился бы простой и четкий план действий, тот самый “этический протокол”: как вести себя с пациенткой, которая по религиозным или каким угодно другим соображениям не готова прервать беременность даже под страхом смерти? Как вести себя, если пациентка тебе не верит (а ты, допустим, говоришь правду – хотя с сепсисом история какая-то темная)? Если она надеется на хороший исход, если ее реакция на страшную новость – отрицание?
К сожалению, такого протокола ни в городе Клин, ни вообще в России не существует. Поэтому каждый конкретный врач в каждом конкретном случае ведет себя просто “по вдохновению”. И вместо того чтобы позвать к пациенту психолога, вызывает к нему ментов. Вместо того чтобы предложить пациенту “второе мнение” (то есть врача из другой клиники, который подтвердил бы “бесперспективность и опасность пролонгирования беременности”), кидается грудью на амбразуру, встает в дверях, преграждая путь. А вместо того чтобы выразить сочувствие матери, только что потерявшей детей, высказывает озабоченность вопросом “утилизации биоотходов”…
–
Дети родились мертвыми?
– Они прожили около 20 минут. Они шевелились, открывали ротики, но, естественно, не задышали. Пока плаценты пульсировали, они жили. А потом тихо уснули.
–
Что было дальше?
– Мне казалось, что с меня заживо сняли кожу. По ночам у меня были сердечные приступы, я даже сходила на ЭКГ, но там ничего не нашли. Позже я поняла, что это панические атаки.
–
Ты искала психологическую поддержку?
– Я искала группы поддержки для таких женщин, как я, но не нашла. Фонд “Подари жизнь” иногда организует такие встречи, но на ближайшее время ничего не было. В итоге я даже рада, что к ним не попала. Мне потом рассказали, что там была огромная толпа народу, 400 человек. То есть это масштабное мероприятие, мне бы там было тяжело, и я была бы разочарована. По нашим встречам я поняла, что десять человек – это прямо абсолютный максимум, чтобы все имели возможность высказаться и пос