Многим ли Лаодика отличалась от госпожи? Только благодаря госпоже Грач выжил. Только госпожа берегла хрупкую жизнь матушки. Только госпожа искренне любила Белого Ворона. Но имя её ненавидели и проклинали. Если бы хоть кто-нибудь из этих добрых людей в храме, бивших теперь поклоны перед солом, увидел оберег на шее Белого, то разорвал бы его в клочья.
Сверху раздалось пение. Белый закинул голову. В полумраке, среди нарисованных святых прятались певцы. Голоса их лились сладким чистым звуком, отражались от холодных стен храма и разносились по всем уголкам. Звук постепенно обретал очертания и смысл. И вот певцы уже прославляли Константина-каменолома, спустившегося в недра земли и встретившего там Создателя.
Снизу, где ярко горел свет, было не разглядеть, что творилось сверху на хо́рах. Туда с двух сторон храма вели узкие каменные лестницы. Входы никто не охранял, но, верно, никому из прихожан и в голову не приходило подняться. Хоры были только для певцов – с одной стороны – и для высшей знати – с другой.
И там и там было темно. И если певцы стояли кучно, то женщина, собравшаяся подняться на вторые хоры, пришла с одной только служанкой.
Княгиня Далибора Белозерская явилась на закате, перед самым началом службы. Она прятала лицо в меховой воротник, голову покрыла белым кручинным платком. Искренне ли или напоказ княгиня оплакивала родных и носила по ним траур?
Кому же так помешали Буривои? Кто мог так всепоглощающе их ненавидеть?
Белому и прежде приходилось убивать знатных, влиятельных женщин. Он проливал кровь детей и стариков, бояр и купцов. Но ни одна смерть не вызывала столько вопросов… и противоречий.
Далибора со следующей за ней по пятам служанкой прошла к лестнице на хоры. Женщины зажгли по свече и скрылись в тёмном проёме. Огоньки быстро потонули во тьме.
К солу вышел Пресветлый Отец. В храме на короткое время повисла тишина, но вскоре раздались звучные слова молитвы, и прихожане начали вторить настоятелю. Время от времени приоткрывалась дверь храма и заходили опоздавшие, кланялись низко, до самой земли.
Становилось тесно, и люди жались всё ближе друг к другу. Белый медленно, по шажку продвинулся к лестнице на хоры. Тут, в укрытии за высоким каменным столбом, изрисованным сценами из Священного Писания, на стене было вырезано каким-то заскучавшим прихожанином: «Здесь был Захар».
«Руки бы тебе Пресветлый Отец сломал за такие дела, Захар», – усмехнулся Белый.
И сделал ещё шаг к лестнице. На него недовольно зыркнули, но ничего не сказали.
Он ступил на нижнюю ступеньку. Пожилая женщина обернулась, окинула его невнимательным взглядом и тут же отвернулась, вторя звучному:
– Константину-каменолому и жене его святой Лаодике покло-онимся…
Толпа склонилась в поклоне.
А Белый сделал шаг назад, с носка на пятку, поднялся на вторую ступень.
Он умел двигаться бесшумно. Больше никто не обернулся. Народ стоял, погружённый в молитву, точно зачарованный.
Второй шаг. Третий.
Всё спокойно.
Белый развернулся и медленно, чуть нагнувшись, с пятки на носок стал подниматься по узким ступеням. Глаза быстро привыкли к мраку.
Слух обострился, и молитвенное песнопение, доносившееся снизу и с другой стороны храма, с соседних хоров, отделилось, точно просеянная порченая крупа. Обострились другие звуки: шуршание одежды, усталый вздох, шарканье кожаной подошвой по камню. Белый почти не дышал.
Впереди из темноты показался слабый огонёк свечи. Круглый зад и по-мужски широкая спина холопки перекрывала собой почти весь проход.
Чтоб пустошь её поглотила! Такую неповоротливую бабу попробуй незаметно уложи на пол.
Бесшумно нож вышел из ножен. Рыбья чешуя на рукоятке знакомо легла в ладонь.
Но дальше идти Белый не спешил.
Баба то и дело кланялась, осеняя себя священным знамением. Свеча в руке дрожала, огонёк трепетал. Если свеча погаснет, княгиня это сразу заметит, обернётся.
Если баба тучно, махом упадёт на каменный пол, звук раздастся такой, что ни блаженное пение, ни бормотание прихожан, ни зычный голос Пресветлого Отца не помогут.
Почему у Белого не три руки?
Медленно он попятился вниз. Сначала носок, следом пятка. На пять ступеней назад, в кромешную тьму, ближе к повороту, куда не проникал свет.
Кто мог подумать, что в храм кормилица водила Белого не зря? Она, простодушная деревенская баба, верила, что может спасти его душу. Отмаливала мальчика, подводила к солу и просила поцеловать. Матушка жестоко покарала за это бедную кормилицу. Даже Белому стало не по себе от выбранного наказания.
В детстве Белому всегда было скучно в храмах. Он едва выдерживал стоять две лучины, пока пели занудные песни и без остановки кланялись. Но зато он отлично запомнил, что за чем шло. И знал, когда на весь храм раздастся дружно и громко:
– Создатель, наш…
Запели все, даже те, кто делал это преотвратно. Даже холопка княгини.
И шаги было уже не расслышать. Как и падение тяжёлого тела на пол.
Белый легко взлетел по ступеням, зажал бабе рот одной рукой, второй перерезал горло глубоко, так, чтобы не пискнула. И когда руки её ослабли, а ноги подогнулись, перехватил свечу так, чтобы огонёк не потух.
Баба беспомощно смотрела на него снизу вверх, хваталась то за своё горло, то за его штанину. Белый, придерживая свечу, упокоил её навеки. И прижался к стене, вдыхая посмертки. Жалкие, слабые. Служанка была стара и больна. Но всё равно возбуждение заставило кровь побежать быстрее.
Как бы сладко ни было послевкусие человеческой смерти, оно мешало в работе. Матушка говорила, что их способны почувствовать только чародеи. Ни Белый, ни Галка чародеями не были, но благословление госпожи коснулось их и подарило власть над чужими жизнями. Оно позволило ощутить на вкус всю силу человеческого существа.
Особо сладкими последки были у чародеев и духов Нави. Белый вдруг подумал, что хотел бы попробовать Грача. Раз тот встал у него на пути и другого выбора не осталось.
Переступив растекающуюся лужу крови, Белый огляделся.
Княгиня стояла почти на самом краю неогороженных хоров. Прямая, как доска. На голове белел кручинный платок. В руках дрожала свеча. Не так уж она была спокойна.
С трёх сторон их окружали лики святых, нарисованные на стенах храма. Молча, с лёгким укором и неизменной печалью они наблюдали, как слуга их врага, слуга самой смерти забирал чужие жизни.
И в отличие от госпожи, святые Создателя ничего не могли поделать. У них не было настоящей власти.
Шаг.
Огонёк свечи в руках княгини затрепетал – она вздохнула. Плечи её поднялись и опустились.
Шаг.
Она была невысока, крепко сложена и держалась с княжеским достоинством. Голова вздёрнута высоко, плечи расправлены. В ней текла кровь древних князей, что правили этой землёй. И гордость, и особая дворянская стать, и сила, которая ощущалась, даже когда она просто стояла, и вырвавшийся вздох – всё говорило о древности её рода, о силе крови. И это было то, чего так не хватало её племяннице. Быть может, пока… пока она не успела в полную силу осознать власть своего имени.
Шаг.
Молитвы внизу обратились в робкий шёпот. Десятки голосов тонко, блаженно шептали, восславляя Создателя и царство его земное. Голоса их смешивались, разливались потоком, плескались среди высоких стен храма и улетали к потолку.
– Кто тебя прислал?
Княгиня обернулась вполоборота.
Белый замер. Он был готов подскочить в любой миг, одним движением перерезать ей горло. Но княгиня, кажется, и не думала бежать.
– Это он? Это ничтожество? – спросила она сердито, как у непослушного ребёнка. Точно она была учительницей, что никак не могла добиться верного ответа от нерадивого ученика.
Белый стоял поражённый. Она знала. Она ждала. И всё же позволила ему прийти, подобраться так близко.
Вот почему гридень не последовал за княгиней в храм и остался снаружи. Она знала. Облегчила ему всю работу.
Княгиня вздёрнула подбородок так, что свет свечи чётко вычерчивал её нос и подбородок. Она вдруг показалась удивительно похожей на Велгу, и можно было представить, какой бы та стала, проживи чуть больше, чем уготовано.
– Я не буду убегать и кричать, – произнесла княгиня твёрдо, хотя голос её всё же дрогнул, и даже в переливе чужих молитв слышно было, с каким трудом ей удавалось сдерживать страх. – Только скажи, кто прислал тебя. Уродец? Или она?
Те, кому удавалось увидеть Ворона в последний миг, те, кто заглядывал в глаза смерти, часто задавали один и тот же вопрос: за что?
Княгиня не спрашивала за что. Она знала. Но всё равно не смогла угадать, какой из врагов Буривоев подослал убийцу. Тем более что она давно стала Белозерской.
– Я не знаю, – глухо ответил Белый и сделал ещё шаг навстречу.
Он остановился прямо у неё за спиной. Княгиня была чуть ниже. Свеча в её руках дрожала.
Под ними с покрытых мраком хоров разлилось светящееся море десятков и десятков свечей. Со всех сторон лилась молитва. И только прислушавшись, Белый узнал, что это было: они молились о покое рода Буривоев, основавшего этот город. Рода, что теперь сгинул навеки. Это было так завораживающе, что он невольно прислушался. И сжал сильнее нож в руке, чтобы оборвать оцепенение.
– Будет больно?
– Я постараюсь, чтобы не было, княгиня.
Она отвернулась, опустив взгляд на толпу вокруг сола. Пресветлый Отец со служками обошёл вокруг золотого солнечного круга, и по одному люди стали повторять его путь и подходить к Отцу, кланяться, шептать о своих грехах и просить о прощении.
– Девчонка, – хрипло проговорила княгиня Далибора и запнулась. Некоторое время она молчала, собираясь с мыслями, но когда заговорила, то уже о другом. – Да примет меня к себе Создатель, и проводят ко вратам небесного града Константин-каменолом и святая Лаодика.
Пальцами правой руки она коснулась лба, губ и груди.
Белый потушил свечу в своих руках.
– Плоть – земле, – прошептал он и приобнял княгиню со спины. Она дрожала, как овечка, которую вели на убой. – Душу – зиме.