Время будто застыло, потому что Войчех успел разглядеть и её полные дикого страха глаза, и распахнутый в безмолвном крике рот, и вскинутые, точно для защиты, руки. Мишка упал на землю и вдруг сорвался, вцепился Галке в ногу.
Белый успел ударить сестру по руке. Нож упал на землю. А Галка – в его когти.
Он обхватил её за шею, придушил. Она взвизгнула, затрясла ногами. Мишка с Велгой отскочили в сторону, а Белый сжал сильнее.
– Пойдём, – прошипел он, – Штяста…
И потащил её к могиле.
Сестра упиралась, визжала, хватала за руки, всё пыталась укусить. Он волок её к матушке.
– Нет, – сестра хрипела, задыхаясь, – нет… курва… мразь… нет…
– Войчех, отпусти её…
Плакала Велга. Завывал маленький рыжий щенок у её ног. Но Белый Ворон почти не слышал их. Они были далеко, там, за гранью, во тьме. А здесь в его руках билась птаха в силках.
– Матушка, – Белый вложил нож в безвольную руку старухи, направил остриё, – забери её себе.
– Нет! Нет! Нет!
Галка укусила его за руку, расцарапала ногтями. Она вырывалась, пинала землю. Но она была слабее.
Белый Ворон не прощался, не мешкал и не размышлял.
Нож вошёл в сердце. Быстро, легко.
Сестра дёрнулась в его объятиях.
– Вой…
– Штяста, – прошептал он ей на ухо.
И подхватил на руки.
– Ты спасёшь матушку и меня, сестрёнка, – произнёс он тихо, точно баюкая, и неожиданно для себя и вправду закачал Галку на руках.
Она была лёгкая, точно пёрышко. Каждую косточку можно было почувствовать сквозь тонкую обгорелую кожу.
Её глаза, серые, с жёлтыми, почти огненными в отблесках костра крапинками, вдруг показались удивительно живыми, яркими.
– Войчех…
– Плоть – земле, – едва шевеля губами, прямо ей в губы прошептал Белый, целуя на прощание. – Душу – зиме…
Белый Ворон почувствовал, как жизнь сестры утекала в его руки. И положил скорее на землю, рядом с матушкой, отошёл в сторону, чтобы случайно не забрать посмертки. Это не его жертва. Не его добыча.
Галка не шевелилась. Белый щурил глаза, пытаясь разглядеть, вздымалась ли её грудь, но сумрак подобрался слишком близко к костру. Ворон вдруг покачнулся, схватился за голову, пытаясь устоять на ногах.
– Велга, – прохрипел он.
Но она не ответила.
Никто не мог ему ответить, потому что никого не осталось. Только пустота. Ночь. Зима.
Было тихо, невыносимо тихо. И даже ночное стрекотание полей пропало. Весь мир вокруг погрузился в пустоту.
Он попытался снова позвать Велгу, но только захрипел и испугался, что забыл и её имя тоже. Что они заставили его забыть…
И ледяное, как дыхание первых заморозков, ощущение чужого присутствия коснулось губ.
– Войчех…
Он понял, что зажмурил глаза, точно снова стал мальчишкой, что впервые повстречал госпожу и не мог заставить себя посмотреть на неё. Не мог, как ни пытался. Морена была тут, меньше, чем в шаге от него. Держала ли она в руках нить его жизни? Или матушки? Была ли она разгневана или простила своего Ворона?
– Госпожа, – медленно он опустился на колени, склонил голову и почувствовал, как затылка коснулись ледяные когти. – Я…
– Плоть – земле…
Он сглотнул, не в силах говорить дальше.
Почему он медлил? Почему не решался? Запястья горели огнём и льдом, знаки мучили его каждое мгновение, жгли, напоминали о долге. А он медлил…
– Душу – зиме.
Слова потонули в морозном воздухе.
И всё закончилось.
Снова была ночь. Снова было маковое поле вокруг. Снова матушка и сестра лежали, сомкнув объятия, у костра. И в стороне стояла Велга Буривой, у ног которой крутился ворчливый щенок. Она не убежала. Маленькая, глупая дурочка. Ей стоило убежать. Ведь теперь ничто не удерживало Белого. Теперь он мог исполнить свой заказ и убить Велгу Буривой.
А она стояла, ждала и смотрела на него так доверчиво, так открыто, что он не потянулся сразу за ножом. Ещё было время. Было же?
Ночную песню птиц и сверчков прервал хриплый, как крик старого ворона, голос:
– Ворон…
Он вскочил на ноги, кинулся к огню, сжал холодную морщинистую руку.
– Матушка!
Она переводила взгляд слеповатых, почти белых глаз, из которых время вымыло краски, с Галки на него.
– Фачем?
– Я отдал её посмертки тебе.
Она зашамкала беззубым ртом:
– Хех…
И попыталась оттолкнуть Галку, навалившуюся на неё слишком сильно. Белый помог оттащить тело, усадил матушку поудобнее. Взлохмаченная, нахохлившаяся, она попыталась поправить неопрятные тряпки, накинутые на плечи, огляделась хмуро, задержала взгляд на Велге и снова скосила глаза на Белого.
– Всех?
– Что?
– Всех перебили?
– Воронят нигде не нашли. Скорее всего, их угнали.
– Им фе хуфе… мои ребятки отомстят.
Она кивнула в сторону Велги:
– А эта?
– Велга Буривой.
И одно только имя её заставило матушку помрачнеть ещё больше. Глаза недобро сверкнули.
– Нуфно укрыться. Они могут фернуться, – она попыталась подняться, и Белый тут же оказался рядом, чтобы помочь ей встать.
В его руках матушка была лёгкая, точно тряпичная куколка. Он позволил себе касаться её чуть дольше обычного и задержать ладони на плечах. Живая. С ним вместе. Он дома.
– Кто это сделал?
От одного воспоминания старуха сморщилась, выпучила бесцветные глаза.
– Этот грёбаный уродес предал нас, – насупившись, проговорила она. – Мерский выродок. Плефивый пёс. Отбросок. Ты убьёф его, Ворон, когда придёт время. Слыфифь? Ты убьёфь грёбаного Матеуфа Белосерского. И эту дефку… он приходил фа ней.
Белый резко оглянулся, и Велга невольно попятилась.
– Войчех, – имя в её устах звучало так нежно, так беззащитно, как дуновение весеннего ветерка.
Он будто снова почувствовал её губы на своих.
Её поцелуй был сладок. Он не понимал прежде этих слов. Всё, о чём пели гусляры, раньше казалось бессмысленным.
До огней на реке. До её неразборчивых страстных слов.
– Войчех, не надо…
Но он был верным слугой своей госпожи. Он всегда выполнял её указания. И пришло время выполнить этот договор.
Правая рука невольно коснулась левого запястья. Знаки, оставленные договором, горели в нетерпении. Давно пора было его исполнить.
Ночь вокруг сомкнулась. И осталась только Велга – яркая, как костёр. И даже ярче. Жарче. Слаще. Желаннее. Как же он желал… впервые так ярко, неистово, неудержимо.
– Войчех…
Её голос перебил злобный рык. Белый, точно пьяный, согнул непослушную шею, чтобы рассмотреть ощерившегося щенка у ног Велги. Он и сам не понял, когда нож снова оказался в руке. Он был ещё горячим от крови Галки.
Когда он подошёл так близко?
– Только не Мишку…
Перед глазами расплывалось всё, кроме Велги. Она одна была чёткой, ясной. Как мишень. И он должен был в неё ударить.
В ответ получилось только ухмыльнуться. Так, что она вздрогнула, прижала руки к груди. На что ты надеялась, дурочка? Что твои ласки отогреют мертвеца? Разжалобят? Между собой и кем угодно Белый выбирал себя.
И всё же…
Войчех замер, осознав это: всё же он медлил. Тянул каждое мгновение. И нож в его руке казался чужим, леденящим. Ладонь едва сжимала рукоять.
Всё же он привязался.
И в бешенстве Белый Ворон занёс нож.
– А-а-а! – взревели бешено, и по голове ударило чем-то тяжёлым.
Белый покачнулся, упал, закрываясь руками. И тут же перекатился, а его ударили снова.
Над ним, вскинув гусли, стоял Вадзим. Распахнув рот, чёрный, лохматый, как бес, он вдруг показался чудовищно огромным. И снова он опустил на Ворона гусли со всей силой. Белый кинулся в сторону. Удар пришёлся по спине. Он упал. А его ударили опять, по затылку.
И матушка разразилась диким хохотом.
Белый зарычал, прополз на руках и увидел, как в серой ночи мелькнула Велга Буривой. Она неслась со всех ног, и за ней следом бежал щенок.
– Стой! – Белый вскочил, вскинул руку, а его ударили снова, и слышно стало, как поломались гусли и завыли струны.
Вадзим грохнулся рядом на землю и заплакал, как ребёнок.
– Белый… Белый… прости. Она же… нельзя так…
Грудь тяжело вздымалась, и Белый впивался пальцами в землю. Голова кружилась, трещала, и казалось, что ему нацепили гусли на голову и били по ним топором, и дерево всё трещало, трещало.
– Ты… – прохрипел он. – Ты…
– Она же девчонка, Белый. Невинная, – ревел Вадзим. – За что её?
– А за что ты, сука, деньги взял? Это наша работа…
Он попытался подняться и упал.
Небо кружилось, пестрея багрово-чёрными маками, и искры от костра перемешались с диким хохотом матушки. А она не унималась, и голос её разбился на два, четыре, дюжину. Войчех зажал уши руками. Но этого было не остановить.
– Вставай, Белый Ворон, – настиг его из клокочущей пустоты голос матушки.
Неведомая сила потянула его и заставила подняться.
Матушка стояла, опираясь на посох. На сером бескровном лице горели яростью подслеповатые глаза.
– Ты упуфтил девку.
Он не смог ничего ответить.
– Но это к лучшему. Пуфть Матеуф её полушит. Пуфть рефит, что победил.
Не стоило отвечать. Стоило опуститься перед ней на колени и показать свою покорность. Он ошибся. Не раз, не два. Он ошибался без конца с тех пор, как встретил Велгу Буривой.
– Ты офибся. Сам-то понял? – хмуро глядя на него исподлобья, спросила матушка. – Ты напал, поддавшифь чувфтвам. Их быть не долфно. Никаких.
– Да, матушка, – он склонил голову, позволив положить тяжёлую, запачканную кровью и сажей ладонь на затылок, а матушка Здислава заставила его нагнуться ещё ниже.
И он уже не различал, с кем говорил: с матушкой, с госпожой ли, Вороной, лежавшей под этими маками у его ног, или с Галкой, распластавшейся на той же могиле.
– Велга!
Она слышала его голос, как бы быстро ни бежала.
– Велга!
Шуршала трава под ногами, и ветер свистел в ушах, донося её имя даже тогда, когда оно давно затихло.