Ворон упал на землю, за ним со звоном стукнулся о камень нож. Руки дрожали. Они все были в крови. Она нарисовала вслепую на груди знак воронова когтя.
– Зачем ты вернулась?
Велга вздрогнула, нагнулась, пытаясь в темноте нашарить нож, но не нашла, выпрямилась, попятилась.
– Я хочу заключить договор с твоей богиней.
– Дурочка, – ахнул Вадзим. – Что ты творишь? Убегай скорее.
Его большая медвежья фигура наконец показалась на поляне в паре шагов от неё. Он остановился у мёртвого ворона.
– А ты почему не убежал? Они тебя не наказали за то, что помог мне?
– Не могу. Пытался. Но меня позвало назад твоё заклятие. Велга, – он произнёс её имя с безнадёжной печалью, – убегай. Он найдёт тебя.
Ночь была тёплой, ласковой, но Велга дрожала так, что зубы стучали.
– Нет, – проговорила она, едва шевеля языком. – Я хочу заключить договор с твоей богиней. Три тысячи золотом. Или больше? Сколько хочешь? Договор в обмен на договор.
– Это невозможно, – пробормотал Вадзим, но вдруг схватился за свою руку и согнулся, сипя от боли.
Пяски
Скрип яблони за спиной сливался с песней вод Модры, и Войчех плыл по волнам их колыбельной. Упёршись локтями в колени, он сидел на самом краю высокого берега, покачивая в руке опустевшую стопку из-под водки. Вторая, полная, стояла позади, на свежем холмике, под которым спала сестра.
Зрение выхватывало из ночной тьмы размытые серые очертания леса на другой стороне реки. Нужно было уходить. Навсегда.
Но он устал.
От бега. От шороха волн и жалобного плача яблони. От звёзд над головой. От сумрака, что даже ночью не приносил покоя. От голосов живых и мёртвых. От погони. От крови. От духов. От богов. От людей. От каждого слова.
Он так устал от себя.
Его и вовсе не должно быть.
А он цеплялся зачем-то, зачем, сам не знал. Как будто был в этом хоть какой-то смысл.
Он желал увидеть бездну под своими ногами – там, где обрывался берег. Но собственное зрение не позволяло обмануться.
А яблоня скрипела, звенела надрывно, и рана на голове жгла сильнее, череп сжимался всё теснее, и хотелось закричать, чтобы она заткнулась. Чтобы все наконец-то заткнулись и оставили его в тишине.
Но нужно было снова бежать.
Он услышал её плач издалека, но почти убедил себя, что это духи играли с больным сознанием.
А потом он оглох, потому что запястья обожгло так ярко, так жарко, что он не сдержал короткого крика, схватился за руку, пытаясь унять боль. Жгло, так невыносимо жгло. Госпожа гневалась, гнала его немедля спуститься в землянку, оборвать нить Кастуся…
Но затихла боль, вернулись звуки, и разум прояснился. Позади раздались шаги.
– Войчех…
Голос прозвенел в ночной прохладе жаром и льдом.
Он обернулся. И волнение, незнакомое прежде, необъяснимое, неприятное и невыносимо желанное, не дало сказать ни слова.
– Я вернулась, – она стояла прямо.
Слишком гордо и решительно и потому неестественно. У ног на удивление спокойно сел щенок.
– Зачем?
Войчех не потянулся за ножом. Теперь некому было помешать.
– Извиниться.
Медленно, без всякого страха она подошла и опустилась рядом на траву. Ноздрей коснулся знакомый запах. Кровь.
Щенок прилёг рядом, ей под бок.
– Я слишком много от тебя желала.
– Что?
– Ты пришёл за моей жизнью, а я вручила её тебе и понадеялась, что ты будешь беречь. Прости, – на пухлых губах играла смущённая улыбка. – Но когда ты теряешь себя, то невольно пытаешься найти во всех вокруг.
Кажется, это было оно. Кажется, так признавались в любви. По крайней мере, это было похоже на то и невыносимо неправильно.
Но Велга больше не смотрела на Войчеха. Она отвернулась к реке, и теперь он мог видеть только, как шевелились её губы и кудри слегка развевались на ветру, касаясь щеки. Она не переставала улыбаться, но в улыбке той сквозила грусть.
– С тех пор как ты пришёл в мою жизнь, я себя потеряла. И пыталась найти во всех, кого встречала. И в тебе тоже, – она бросила на него короткий задумчивый взгляд. – Но я ошибалась. Мне нужно было искать саму себя.
– Нашла?
Всё же это оказалось признанием, пусть и в собственной ошибке. И от этого стало… горько. Войчех отвернулся, не желая на неё смотреть. Он должен был убить её, а не желать признаний. Они были ему не нужны.
– Я хочу предложить тебе заключить договор, – её голос вдруг переменился.
Удивительная, безрассудная, отчаянная храбрость. И какая же глупость.
– Ты – мой договор.
– И я хочу, чтобы ты отменил его. Я хочу заключить договор с Мораной.
Белый невольно усмехнулся.
– Ты? – переспросил он насмешливо. – С Мореной?
Вряд ли она могла разглядеть лицо Войчеха так же хорошо, как он видел её, но посмотрела строго, поджав губы.
– Сюда идут люди князя Матеуша. Их куда больше, чем вас. Тебе не спастись. И он будет преследовать Воронов, если я погибну, пока никого не останется. Я рассказала ему обо всём: о вашей матушке, о Граче, о тебе. Он знает, как вы выглядите. Знает, как работаете…
– Он и так знал, – пожал плечами Войчех.
– Что?
Яблоня позади заскрипела, и звук тот походил на старческий смех.
– Матеуш Белозерский вырос здесь, на Трёх Холмах. Думаешь, он не знал о нас? Я видел его не раз. Он приезжал прямо сюда, к матушке, она помогала ему с его… – он махнул рукой себе за плечо. – Этот твой князь смертельно проклят и жив до сих пор только благодаря заклятиям.
– В Старгороде при нём была чародейка…
– Ага. Сюда ездить далековато.
Некоторое время Велга молчала, кусая губы, а Войчех наблюдал за ней. Левое запястье скрутило, обожгло. Он прикусил изнутри щёку, сдерживая стон, и неожиданно понял, как сильно надеялся, что эта ночь, этот разговор не закончатся. Потому что, когда это случится, ему придётся исполнить договор.
– Где ты была? – вместо всего остального спросил он.
Потому что устал. Потому что эта ночь в самом разгаре лета была и без того слишком короткой, и Войчех уже чуял приближение рассвета. Даже не оборачиваясь, он мог сказать наверняка, что небо над перелеском уже посветлело.
– В монастыре.
– Собралась уйти в монахини? Тебе не пойдёт чёрный. И такие волосы покрывать не стоит.
– Когда я выйду замуж, волосы всё равно придётся покрыть.
– Значит, не выходи.
Она вдруг захихикала, и звук этот прозвучал немыслимо чуждо в летней ночи под мёртвой яблоней.
– Между прочим я уже замужем за… ох, леший пойми, за кем. Я выходила замуж за одного, но клятвы давала другому. А теперь пообещалась третьему.
– Не исполняй их. Эти клятвы. Никому.
Все клятвы, что давал Войчех, он уже нарушил. И все – ради Велги.
– А ты? – на губах её играла лукавая лисья улыбка. Даже в сумраке ночи, где всё вокруг было серым, Велга горела тёплым ярким пламенем. – Нарушишь свои клятвы?
В ответ Войчех потянулся вперёд. Она была тёплой, манкой, желанной, такой живой. И рядом с ней он тоже казался себе живым, настоящим, стоящим…
От неё пахло дурманяще сладко: цветами и кровью.
Он должен был желать её. Её смерти, не тела. Её криков, не поцелуев.
Но Войчех не имел права желать чего-либо для себя. Он жил ради госпожи. Ради матушки. Ради тех, кто подарил ему жизнь.
Но как хотелось чего-то для себя. Кого-то для себя. Её губ, рук. Её всю – целиком.
– Ты больше никогда ко мне не притронешься.
Ночь прошла.
Велга смотрела ему прямо в глаза. Её, серые, с зелёными колдовскими крапинками, горели незнакомым огнём.
– Скоро здесь будет Матеуш Белозерский, – прошептала она. – Я поклялась стать его женой. Я велела ему убить всех вас.
Она улыбалась. Криво, чуждо, неправильно. Так, как не должна была улыбаться.
– Ты врёшь.
– Зачем мне врать? У вас мой брат. Он ещё жив? Даже если нет, у тебя договор на мою жизнь. А я хочу жить, Войчех. И я готова разменять свою жизнь на твою.
Белый отстранился, взглянул на неё трезво, стряхивая морок страсти. Нет, она не врала. Быть может, всё время до этого врала. Но не теперь.
– Что ты хочешь?
– Договор. Твой обменять на свой.
– Это невозможно.
– А если ты, и твоя матушка, и все Воронята умрут… это станет возможно?
– Прежде чем твой князь до меня доберётся, я убью тебя.
– Тогда вам тем более не будет покоя. Ты на Трёх Холмах, Войчех. На том берегу Модры, – она посмотрела на реку, темневшую за туманом, – Тихая стража, которая охотится на таких, как ты. На этом берегу до самой Вышни власть Матеуша Белозерского. У него люди, деньги и жгучее желание отомстить за свою невесту… за меня.
Невесту…
Она поднялась, отряхнула одежду от травы, поправила растрепавшиеся волосы. Щенок, зевая, тоже встал.
– Так что ты решил? Жертву я уже принесла. Заклятие прочитала.
Когда она изменилась? Или…
– Что с тобой случилось?
– Ты. И ещё мой дорогой князь Белозерский. И мой первый жених и его сват. Много чего, – она нахмурила рыжие брови и повторила: – Так что ты решил? Вадзим уже знает о моём требовании. Я принесла в жертву ворона, прочитала заклятие.
Белый оглянулся на перелесок. Если люди князя и вправду спешили сюда, то покажутся они с этой стороны, от деревни Пяски. Но там на опушке был Вадзим. Огромной, неповоротливой тенью он стоял на тропе, что вела от Пясков к их убежищу.
Вот почему горели знаки на запястьях. Белый задрал рукав. На левой руке остались всё те же два шрама в виде вороновой лапы, из них текла кровь, чёрная, точно смола.
– Не может быть, – неожиданно хрипло произнёс он и поднялся, стал спускаться по тропе к реке. – Пошли! – крикнул он через плечо.
– Куда ты?
– Тебе же нужна моя матушка? Так пошли.
– К ней? Нет, – голос Велги стал визгливым, тонким. – Сначала покажи моего брата. Я хочу убедиться, что он цел.
– Пошли! – гаркнул Белый. – Вадзим! Ты тоже с нами. Сюда, собака!
Он почти побежал по покатому холму вниз, к землянке, скрывавшейся за кустами. Шумела река, заглушая шаги. Белый распахнул полог, пропуская свет внутрь. По землянке с диким гоготом закружили гуси, которых загнали туда за неимением другого жилища.