– Не уходи. – В ее осипшем голосе звучат панические нотки.
– Я никуда не уйду, – говорю я, склоняюсь над ней и нежно касаюсь губами ее влажного лба. – Не оставлю тебя, понимаешь?
Она кивает, но губы дрожат. Вот-вот снова расплачется. В этот миг мне очень хочется заключить ее в объятия и утешить, но дождь становится сильнее, она замерзла, и ее надо как можно скорее отвести в лагерь и показать врачу. Все остальное я обязательно сделаю позже.
Не теряя времени, я обхожу поляну по кругу и поднимаю с земли толстую ветку. Проверяю ее на прочность и возвращаюсь к Лере, которая, не отрываясь, следит за каждым моим движением.
– Смотри, я вставлю ее между камнями и попытаюсь сделать щель шире, – инструктирую четко. – Когда скажу, тащи ногу наверх. Поняла?
Лера кивает.
Просунув палку между камнями, я наваливаюсь на нее что есть силы, надеясь, что она не треснет.
– Раз, два, три, – упираюсь ногами в землю и тяну на себя палку. – Давай!
Я вижу, как в раздавшемся проеме показывается тонкая нога со сбитой щиколоткой, а в следующий момент Лера обвивает вокруг меня руки и исступленно шепчет:
– Спасибо… спасибо…
Я бросаю палку на землю и разворачиваюсь, сам обхватываю Леру за талию и прижимаю к себе. Сейчас, когда она рядом, когда ей ничего не угрожает, я наконец-то могу выдохнуть.
– Что же ты делала тут одна, дурочка, – беззлобно бормочу я, вдыхая ее запах. Мята и мандарины. Пахнет как облегчение. И счастье.
– Я просто хотела подумать. Побыть одна. Не заметила даже, как провалилась. Так глупо…
Мне одновременно хочется отругать ее, чтобы она больше не смела в одиночестве соваться в лес, и утешить. Обнять покрепче, поцеловать, насладиться ощущением ее хрупкого тела, прижатого ко мне.
– Давай возвращаться, ты вся дрожишь, и Катя с Пашей уже, наверное, поговорили с твоим дядей. Возможно, он уже даже составил заявление в полицию.
– А как ты узнал?
– Катя сказала. Она хорошая подруга, – говорю я, но в этот миг небо над нами словно раскалывается, извлекая наружу оглушительный раскат грома. – Потом поговорим, хорошо? Ты идти можешь?
Нехотя отстраняюсь от Леры и снова опускаюсь перед ней на корточки. Внимательно осматриваю ее ногу, но, кроме большой ссадины на щиколотке, ничего не вижу.
– Кажется, все в порядке, – шепчет Лера, опираясь на пострадавшую ногу. – Только затекла немного.
– Тогда пойдем, пока ты совсем не заледенела и нас не смыло дождем. Обопрись на мое плечо. И если будет больно, говори.
Глава 24
– Со мной все нормально. Правда. Это лишнее.
Хмуро смотрю на Александрову, которая с обреченным выражением крутится на кушетке, пока медсестра «Синички» хлопочет вокруг нее, измеряя температуру и давление.
– Сиди спокойно, – резковато бросаю я, раздраженный ее беспечностью. – И дай Римме Ивановне сделать свою работу.
Сейчас, когда Лера в безопасности, я позволяю себе немного передохнуть. Эта пружина внутри, которая болезненно сжалась в тот момент, когда рано утром я открыл дверь и увидел на пороге встревоженную Катю, распрямилась. Но стало ли мне легче? Вряд ли. В голове все еще возникают беспорядочные картины того, что с ней могло случиться ночью в лесу. И от одной мысли, что я мог не найти ее так быстро, у меня по спине бежит холодок страха.
Я смотрю на склоненную белокурую голову, спускаюсь по хрупким позвонкам, гипнотизирую взглядом шею, к которой прилипла влажная прядь, любуюсь ее профилем. На щеках все еще заметны высохшие дорожки слез, губы слегка дрожат, темные круги под глазами отчетливо контрастируют с бледной кожей. Если бы с ней что-то случилось…
Медсестра берет в руки стетоскоп и, замерев, посылает мне выразительный взгляд через плечо.
– Выйдите, молодой человек, – строго говорит женщина.
Я не хочу выходить. Естественно. Это глупо, но сейчас мне просто страшно спускать с Леры глаза, как будто она может исчезнуть, как делает это постоянно. Мой взгляд находит встревоженные фиалковые озера – она смотрит на меня смущенно, напряженно и, наверное, немного подозрительно. Не очень удивительно после того, что я устроил накануне.
– Я жду, – напоминает о себе Римма Ивановна.
– Я буду за дверью.
Уже там, в коридоре, я устало закрываю глаза и сползаю по стене на пол. Голова разрывается от мыслей и вопросов. Многие из них я хочу задать Лере: кто постоянно ей звонит, почему она плакала, зачем на ночь глядя пошла гулять. На другие я бы хотел найти ответы в самом себе, потому что пока вопросов к себе у меня больше, чем ответов.
Где-то в отдалении хлопает дверь, слышатся торопливые шаги.
– Как она? – Хриплый голос Панина разрезает тишину больничного крыла «Синички».
– С ней все будет в порядке, – отвечаю я, вставая на ноги. – Римма Ивановна ее осматривает.
– Может быть, стоит отвезти ее в город? В больницу? – спрашивает он, заламывая руки. На морщинистом лице тень неподдельного беспокойства и страха.
– Давайте дождемся, что скажет Римма Ивановна, – предлагаю я.
Забавно, но моя первая реакция на случившееся – немедленно посадить Леру в машину и повезти в город, чтобы ее обследовали врачи. Сейчас, когда страх немного отступил, когда я своими глазами увидел, как профессионально выполняла свою работу штатный врач «Синички», я готов прислушаться и к самой Лере, которая убеждает, что в порядке, и к Римме Ивановне.
Панин опускается на кушетку у стены. Какое-то время мы сидим в тишине, которая позволяет слышать приглушенные звуки разговора за дверью, но разобрать слова не представляется возможным.
– Что с ней произошло? – спрашивает Панин, когда молчание затягивается.
– Как я уже сказал Паше, а он, я знаю, передал вам, Александрова неудачно вышла погулять. Нога в кроссовке провалилась и застряла между камнями.
– Ох уж эта Лера, – раздраженно бормочет Панин. – Разве так можно: ночью соваться в лес?
– Ваша племянница полна сюрпризов, – с мрачной иронией замечаю я.
Директор снова вздыхает, потом вдруг кладет руку мне на плечо и крепко его сжимает, явно вкладывая в этот жест особый смысл.
– Спасибо, Кирилл. Просто спасибо.
Еще через пару минут дверь процедурного кабинета открывается. Я вскакиваю на ноги. Панин тоже поднимается и сталкивается нос к носу с Риммой Ивановной.
– Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, – говорит она вежливо и еще до того, как Панин успевает что-то спросить, тараторит: – Все у Леры хорошо, не волнуйтесь. Она перемерзла и не выспалась, на ноге содрана кожа, но она молодая и здоровая, все будет в порядке. Сегодня я оставлю ее в больничном крыле – понаблюдаю за ее состоянием.
Пока директор слушает фельдшера, я через ее плечо фокусирую взгляд на Лере. Она полулежит на кушетке с закрытыми глазами, словно боится взглянуть на меня и своего дядю, один ее вид, такой беззащитный и трогательный, заставляет мое сердце болезненно сжаться.
Выслушав медработника, Панин заходит в кабинет и медленно опускается на кушетку рядом с Лерой.
– Напугала ты меня, Лерочка, – говорит он глухо.
Девчонка открывает глаза и, склонив голову, трется щекой о его руку. Этот жест такой искренний и личный, что я внезапно чувствую себя здесь лишним.
– Знаю, дядя Дима. Извините меня.
Панин тяжело вздыхает и нежно целует ее в макушку.
– Сегодня отдыхай, а завтра мы поговорим. Хорошо? Расскажешь мне все про свою поездку и…
Лера вдруг резко вскидывает голову и ловит мой взгляд.
– Попроси, пожалуйста, Катю принести мне сменную одежду и телефон, – просит она мягко, но меня не оставляет ощущение, что что-то в словах Панина ее взволновало и она нарочно обратилась ко мне, чтобы прервать его. – И… Спасибо тебе, Кирилл.
Этой фразой она явно намекает на то, что мне пора уходить. И не возвращаться. И это снова наводит меня на мысли, что есть что-то, что-то очень важное, что она изо всех сил хочет от меня скрыть.
– Хорошо, Лера, – соглашаюсь я, готовый в текущих обстоятельствах дать ей эту передышку, чтобы позднее обязательно вытрясти из нее правду. – Отдыхай.
Покинув медицинское здание, я направляюсь к домику первого отряда. Уже прозвенел гонг, и на уютных улочках «Синички» стало многолюдно и шумно. Для многих день только начинается, а я за несколько утренних часов пережил столько эмоций, что кажется, день должен как минимум клониться к вечеру.
Вожатую Катю я ловлю в дверях.
– Как она? – спрашивает она обеспокоенно.
– Ей отдохнуть надо. Она ночь не спала. Римма Ивановна хочет оставить ее сегодня под наблюдением, – говорю я. – Она просила тебя принести ее телефон и сменную одежду.
Катя сводит брови на переносице и поджимает губы.
– Я не могу сейчас. Лариса сегодня выходная. Мне ребят на завтрак надо вести и… Блин.
– Собрать все, что ей нужно, успеешь? Я отнесу.
Катя кивает. Ее улыбка преисполнена благодарности и тепла – сейчас она совсем не такая колючая, как вчера.
– Спасибо тебе, Кирилл, – говорит она с чувством пять минут спустя, передавая пакет с вещами для Леры. – Спасибо, что откликнулся, что так быстро среагировал, что нашел ее.
Когда я возвращаюсь в медицинский корпус, Римма Ивановна в процедурной обрабатывает разбитую коленку какого-то мальчишки. Увидев меня, она кивает в сторону коридора и говорит:
– Палата слева. Я скоро подойду.
Леру я нахожу лежащей на застеленной кушетке. На ней больничный халат, волосы рассыпались по плечам, глаза закрыты. Видимо, переживания прошедшей ночи дали о себе знать – она отключилась, едва голова коснулась подушки.
Осторожно опускаю пакет на тумбочку рядом с ней, а сам присаживаюсь на край кушетки. Я вижу, как размеренно поднимается ее грудная клетка, как тихо она дышит, как умиротворенно выглядит ее лицо. Протянув руку, аккуратно отвожу со лба упавшую на глаза прядь волос.
Ее ресницы вздрагивают, глаза медленно открываются, фокусируясь на мне.
– Кирилл… – Голос такой тихий, что я скорее читаю собственное имя по губам, чем слышу его.