С тяжелым вздохом Панин отрывает взгляд от газеты и кивает в сторону кресла напротив. Я не хочу садиться, я хочу действовать, но непреклонный взгляд директора «Синички» не позволяет мне его ослушаться.
– Мне кажется, мы это уже обсуждали, – говорит он спокойно. – Не нужно тебе ее искать.
– Мы это обсуждали, но я с вами не соглашался, – возражаю я. – Просто тогда я думал, что смогу найти ее самостоятельно, а теперь я в отчаянии.
За прошедшие с момента исчезновения Леры два дня я прошел все стадии от отрицания до злости и принятия. Я не мог есть, не мог спать, становился все мрачнее и раздражительнее, все, о чем думал… это она. Чтобы ее найти, я перепробовал все, что можно, и понял, что я, черт возьми, ничего о ней не знал! Ни то, где находится дом ее отца, ни в каком санатории лежит ее Роман. Я даже фамилию этого психа не удосужился узнать! Ни Катя, ни Матвей, ни одна живая душа в лагере не смогли сказать мне ничего вразумительного о том, почему она пропала и куда могла отправиться. Ее телефон молчал. А значит, Панин оставался моим единственным шансом. И я не намерен его упускать, чего бы мне это ни стоило.
– Она не хочет, чтобы ты искал ее, – замечает Дмитрий Сергеевич. – Не усложняй и без того непростую ситуацию.
– Какая, сука, ситуация? – не выдерживаю я, срываясь на крик. – Я ни хрена не знаю! Что с ней? Где она? Почему она не захотела обсудить со мной свою ситуацию? Она, блин, говорила, что любит меня. В ночь накануне своего исчезновения она спала со мной! И что я получил взамен? Ничего! Намарала на бумаге три предложения и исчезла, ничего не объяснив, а я что должен делать? Я ее люблю. Я, мать твою, ради нее сдохнуть готов. Но у меня нет даже такой возможности!
Впервые в жизни меня трясет от ярости. От обиды. От горечи. От несправедливости того, как Лера со мной поступила. Эмоции слились в один противоречивый комок, который рвет меня на части: держать его в себе я просто не в состоянии.
– Валерия меня за это не поблагодарит, – ворчит Панин, сочувственно глядя на меня.
Удивленный его словами, я застываю: за последние два дня я уже несколько раз просил его дать мне шанс увидеться с Лерой, но он не поддавался ни на уговоры, ни на шантаж, ни на откровенную грубость. Не представляю, что заставляет его передумать сейчас. Допускаю, что мой полный отчаяния взгляд и выражение безнадеги на лице, которое я никак не могу с него стереть.
– Но я тоже считаю, что она совершает ошибку.
С этими словами директор отрывает от газеты уголок и пишет на ней адрес.
– Ехать туда часа три, – предупреждает он. – Про выходные после этого на две недели можешь забыть.
– Спасибо, Дмитрий Сергеевич, просто спасибо, – бормочу я.
Когда листок оказывается в моих руках, я ощущаю прилив дикого облегчения, словно в пучину боли, страха и обиды, в которой я тонул, заронили зерно надежды. В этой рваной бумажке и пяти словах с адресом заключено мое будущее. Что бы там Лера себе ни навыдумывала, я найду ее и заставлю изменить свое реше– ние.
Коротко попрощавшись с Матвеем и Пашей и закинув в рюкзак сменное белье и зубную щетку, я загружаюсь в машину. Теперь, когда у меня есть ориентир, даже минута промедления кажется мне вечностью.
Когда я въезжаю в обозначенный Паниным населенный пункт, с хмурого неба начинает накрапывать дождь. Погода дерьмо, но меня это не заботит. Я паркуюсь метрах в тридцати от нужного мне дома. Подобраться ближе не получается: вся дорога и тротуар заставлены машинами.
Погода портится окончательно. Дождь усиливается, небо до самого горизонта затягивает темными тучами. Выйдя из машины, я закрываю ее на ключ и, нервно вертя брелок в руках, осматриваюсь по сторонам. У входа в дом толпится народ. Пестрые зонтики, как грибы, окружают крыльцо, увитое цветочными гирляндами. Играет музыка. Возможно, здесь какой-то праздник.
Я делаю шаг, чтобы смешаться с толпой и узнать, что происходит, но вдруг застываю. На крыльце появляется Лера. Впитав в себя все солнце на планете, посреди серого дома и мрачной погоды она выглядит ослепительно. Настолько, что я даже не сразу понимаю, что в ней необычного, только вбираю в себя ее образ по черточкам и молекулам, понимая, как отчаянно я скучал эти два долгих мучительных дня. Сейчас я даже не сержусь – все, что я хочу, – это обнять ее, раствориться в ней, как я делал это много ночей подряд, посмотреть ей в глаза. И чтобы она смотрела, когда я буду ее целовать и говорить, чтобы больше не смела так меня пугать, чтобы не исчезала…
Ведомый этим порывом, я делаю шаг из-под дерева ей навстречу и вдруг останавливаюсь как вкопанный, осознавая окружающую Леру обстановку и… ее саму. В белом облаке шелка и фатина, с лентами в волосах и аккуратным букетом белых роз в руках. Она… она невеста. Не моя.
Я даже не понимаю, что за чувство меня охватывает: гнев, боль или скорбь, возможно, всего понемногу. Ощущаю только сокрушительный удар под ребра. И сердце болит так, словно его сдавили тисками.
Пока я отчаянно стараюсь обрести почву под ногами, по дорожке из-за дома начинает тянуться группа людей в нарядных одеждах. И он. До этого момента я не знал, как он выглядит, но сейчас почему-то чувствую, что это он. Ее Рома. В инвалидной коляске и в костюме с булавкой в виде розы в нагрудном кармане. Одного взгляда на его лицо достаточно, чтобы понять: от Леры он без ума. Я хорошо знаю все признаки этой болезни.
Есть много слов, которые я мог бы выкрикнуть этой толпе. Злых фраз, которые бы разрушили эту идиллию. Но я отчего-то их не произношу. Ворую у судьбы еще несколько секунд, чтобы посмотреть на Леру в последний раз, а потом просто разворачиваюсь к дому спиной и иду прочь. Подальше отсюда. Куда угодно. Пункт назначения неважен – у меня остается только дорога.
Дождь поливает все сильнее. От него насквозь промокают моя футболка и волосы, от него хлюпает в кроссовках, мокрые дорожки стекают по щекам, когда я подставляю лицо падающим с неба каплям. Сегодня утром мне казалось, что самое плохое уже произошло, но кошмар только начинался. И вот сейчас я потерял последнюю опору: сначала мать, потом папу, теперь Леру, а вместе с ней и свою веру в людей.
Щеки холодит от влаги, которая скатывается к подбородку и течет за шиворот. Это все дождь, не слезы. По крайней мере, мне хочется думать, что я сохранил какую-то способность сдерживать себя внешне, пока внутри рвутся на части сердце и душа.
Так странно, три дня назад я засыпал с мыслью, что больше никогда не буду одиноким. Держал в руке сокровище. Думал, что так будет всегда. Но вот я снова один. Наверное, навсегда.
Возвращение в лагерь проходит как во сне. Я даже не помню толком, как доезжаю до указателя на «Синичку» – несколько часов еду на автопилоте. По крыше и лобовому стеклу неистово барабанит дождь. В душе пусто. В голове туман, а в груди ломка. Это какой-то совершенно новый вид апатии. Ощущение, словно я очень долго и очень жестко пил, а теперь вдруг наступило резкое отрезвление, от скорости которого меня мутит.
Два дня назад в моей постели – сегодня уже чужая жена. Лера, Лера, как же ты могла…
Я ведь обещал себе не влюбляться в нее. Обещал, но полюбил. И стоит подумать об этом, как меня накрывает новой волной расконцентрированной ярости вперемешку с болью, агонией, ненавистью, удушающей беспомощностью… Любил ее? Все гораздо хуже. Впал от нее в какую-то бешеную зависимость. Если бы можно было завладеть человеком только силой своего желания, у Леры не было бы ни единого шанса уйти, а так со мной осталась только одержимость, а руки, еще недавно полные ее телом и ее запахом, теперь пусты.
У самого входа в домик моего отряда вдруг сталкиваюсь с Катей, которая смущенно отступает, чтобы дать мне пройти. В другой ситуации я бы обязательно спросил, что она делает здесь в такое позднее время, но сейчас это все просто неважно. Ничто не важно, кроме того, что в груди у меня полное месиво. Я сам месиво. Одна большая кровоточащая рана. Никогда не думал, что такое возможно.
– Кирилл, ты… – Катя замолкает, а потом потрясенно ахает: – Что с тобой?
– Ты знала, что она замуж собирается? – спрашиваю хрипло. Сам не пойму зачем. Наверное, мне просто хочется понять глубину подлости Леры Александровой.
– Замуж? – Она сосредоточенно хмурит брови. – Кто?
– Александрова. Она вышла замуж сегодня.
Прежде чем Катя шумно выдыхает, в воздухе замирает какая-то вакуумная тишина. Видимо, и правда не знала, потому что такой ужас и недоверие сложно подделать.
– Она не могла, – шепчет она. – Она бы так никогда не поступила с тобой.
– Она могла, Кать. Она это сделала.
Глаза снова печет. В висках стучит кровь. С глухим стуком падает мой рюкзак, следом падаю я – обессиленно опускаюсь на ступеньки и прячу лицо в ладонях. По тихому шороху понимаю, что Катя опускается рядом со мной. Пододвигается ближе, обнимает меня за плечи. Я вообще не люблю такое, не люблю, когда меня жалеют. Но сейчас, только сейчас, я нуждаюсь хоть в какой-то поддержке.
– Мы с ней планировали квест для ребят, – говорю тихо. – Проведи, пожалуйста. Я тебе все оставлю. Паша поможет.
– Кирилл, а ты?
Чувствую, как одинокая слеза ползет по моей щеке. Не вытираю ее. Нет смысла. А потом из горла вырывается какой-то болезненный хрип. Дребезжащий и пронзительный. Пугающий.
– А меня больше нет, Кать. Нет и не будет. Она забрала все.
И я даже не лгу. До Александровой у меня были какие-то планы, цели, мечты, банальные обязательства. После нее – словно выжженное поле. Я ничего не чувствую. Вообще ничего. И ничего не хочу. Хотя нет, пожалуй, одно желание она все же оставила – навсегда выжечь ее из сердца и из памяти.
Книга вторая. Лера
Пять лет спустя
Глава 1
Это нестрашно, Лера, совсем не страшно. Возьми уже себя в руки и прекрати дрожать. Ты просто сделаешь это. С достоинством встретишься с ним. Спокойно скажешь отрепетированную речь. Вежливо улыбнешься на прощание и уйдешь, предоставив ему возможность принимать решение. Это последнее, что ты можешь сделать для дяди, который выручал тебя бессчетное количество раз. Да, тебе страшно. Да, тебе больно. Но если ради спокойствия единственного близкого тебе человека нужно взглянуть в глаза своим страхам, то, значит, так тому и быть. Ты справлялась и не с таким. Не вздумай отступать сейчас, когда ты столько сделала, чтобы эта встреча состоялась.