Я вдруг вспомнила все сопутствующие обстоятельства, нахмурилась, и принялась ругать себя за подобные мысли. «И не думай даже! Только этого тебе сейчас и не хватало! Никаких влюбленностей, никаких отношений на работе!» – отчаянно вопил Здравый Смысл. Уже в вагоне метро я украдкой взглянула на опера. Никаких переживаний не отражалось на его невозмутимом лице. Стоял себе спокойненько, широко расставив ноги, даже не пытаясь держаться за поручни, и следил за пролетающими в завагонной тьме проводами. Рассуждал, наверное, о чем-то своем, сугубо оперском, и даже не подозревал, что своими последними словами заставил мою душу метаться в панике, и чуть не убедил пойти по неверному пути.
– Сколько тебе лет, Жорик? – неожиданно для самой себя спросила я.
Несмотря на видимую отчужденность, Жорик сразу воспринял мой вопрос. Значит, прислушивался. Значит, был готов, что вот сейчас мой голос попытается вспороть монотонный шум метро и задать вопрос.
– Четвертый десяток пошел с этого года, – улыбнулся он и добавил в ответ на мой ошарашенный взгляд, – Мне тоже иногда дают четырнадцать.
Честно говоря, я была уверена, что опер несколько младше меня и относилась к нему всё-таки с некоторой долей снисхождения. Теперь приходилось срочно перестраиваться. Я снова устроила себе мысленный выговор, давя на то, что, по идее, мне должен быть глубоко безразличен возраст Жорика.
Унизительной процедуры ожидания на крыльце на этот раз удалось избежать. Обычно, перед тем как впустить в скромный двухэтажный особняк, в котором, помимо Викиной, располагались еще четыре конторы, собственная столовая и бассейн в подвале, охранник долго мучил посетителя. Сначала он требовал пропуск, потом задавал вопросы, потом созванивался с пригласившим тебя, потом долго ждал ответа, и лишь после этого нажимал кнопку, открывающую дверь. На этот раз Викина фамилия послужила моментальным пропуском. Видимо, Силенская предупредила охранника заранее. Мы поднялись на второй этаж. Жорик сразу же отправился к Виктории, я зашла поздороваться в комнату менеджеров, где когда-то работала. Радушные возгласы приветствия бывших коллег навеяли на меня грусть. «И почему мне вечно не сидится на одном месте?» – сокрушенно запричитала взрослая часть меня, – «Работала бы себе здесь. И зарплата человеческая, и работа непыльная, и коллектив великолепный!» Но подобные приступы сожаления всегда быстро покидали меня. Обычно я считала, что правильно сделала, когда ушла с этой работы. Каждый должен заниматься своим делом. Я никогда не хотела иметь отношение к коммерции. Если клиент был симпатичен мне как человек, я норовила предоставить ему суперскидки при оплате услуг Агентства и всерьез обижалась на Викторию, пытающуюся научить меня ценить собственную деятельность.
Менеджеры были действительно загружены работой. Поздоровавшись и обменявшись со мной обычным «Как дела?», они снова схватились за телефоны. До прихода на эту работу я никогда не думала, что телефонная трубка может быть главным орудием труда.
– Привет, малыш! – двадцатитрёхлетний сын хозяина располагавшейся здесь же нотариальной конторы всегда принимал меня за ровесницу и старался поддерживать отношения.
– Здорово, Карлсон, – парировала я, не будучи настроена на долгие разговоры.
Оказывается, Жорик ожидал всё это время в приемной. У Виктории сидела какая-то шишка из мэрии и она никак не могла принять нас. Викина пресс-секретарь Светлана, которая жутко обижалась, когда её называли секретаршей, строго смотрела на опера сквозь толстые стёкла очков. Жорик только что отказался и от кофе и от чая, что всерьез насторожило Светлану.
– Если человек ничего не хочет, значит, он или не человек, или у него всё есть, – говаривала она.
И то, и другое было явлением аномальным, а значит, для Светланы-экстрасенса, дико обижающейся, когда её называли экстрасексом, весьма интересное. Жорик находился в состоянии некоторой потерянности. Ему уже рассказали, что, судя по петляющей линии судьбы на ладони, жить он будет плохо, а личного счастья, судя по женщине, с которой он пришел, так вообще никогда не увидит. Мы со Светланой откровенно недолюбливали друг друга. Она – потому что ревновала ко мне Викторию. Я – потому что не понимала, как женщина может всерьез ревновать женщину к женщине. Наконец, шишка, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении колобкообразным старичком с сальным взглядом и скользкой улыбкой, покинула апартаменты Виктории. Нам было позволено зайти. В качестве протеста против стольких формальностей я уселась прямо на подоконник и поджала коленки, благо, довольно свободные брюки позволяли.
– Только не прыгай вниз, – попросила Виктория и объявила наше заседание открытым.
Как обычно, в офисе Виктория перевоплощалась. Говорила только по сути, подчиненным (а мы с Жориком сейчас являлись таковыми) не улыбалась, смотрела редко и резко, как бы бросалась взглядами.
– Ну что я вам скажу дорогие, – Виктория взяла со стола газету и протянула мне, – Плохо работаем, господа. Очень плохо.
На первой странице красовалась фотография Виктории. Это, в общем, криминального характера не носило бы, если б фото не было тем самым: Виктория садится в такси. Без сомнения это была работа шантажиста. Под фото красовалась выделенная крупным шрифтом надпись «Намерения – самые серьезные». Далее шла вполне безобидная и милая статья, рекламирующая Викторию, как порядочного человека и гражданина, который на протяжении всей своей деятельности делал что-то полезное для города, и собирается продолжать в том же духе.
– Кто ж мог предвидеть, – рассеяно произнес Жорик.
– Ну, уж точно не я! – повысила голос Вика, – Предвидеть – это ваша работа, господа! О какой защите от шантажиста может идти речь, если он спокойно размещает свои грязные намеки в центральных газетах города?!
– Что ж тут грязного? – вступилась за шантажиста я, – Очень даже благоприятные отзывы…
– Да уж, – Вика насмешливо вскинула брови, – Мне уже по этому поводу высказали. Видали, приходил товарищ из партийного руководства.
– Ты баллотируешься от какой-то партии? Борешься за чьи-то идеи? – изумилась я.
– Что ж я, дура, что ли, свои личные средства тратить? Конечно от партии. А, значит, должна соблюдать общую концепцию предвыборной кампании наших кандидатов. «А самодурства, тем более еще до того, как агитация официально разрешена, мы не потерпим!», – Виктория выбилась из имиджа деловой леди, передразнивая партийного колобка, – В общем, выгребла я только что по полной программе.
– И решила поделиться с нами, – съязвила я и зачем-то принялась передразнивать подругу, – А наговорила-то! «Общая концепция предвыборной кампании кандидатов»! Видала я эту концепцию. Заклеят город, как обоями, жуткими такими листовками с портретами кандидатов. То, что фотографии эти вызывают стойкие ассоциации с объявлениями «Их разыскивает милиция» – это еще полбеды. Но тексты программ!
На прошлых выборах я активно работала в штабе одного кандидата. С тех пор у меня осталось чёткое убеждение, что большинство кандидатов, на самом деле, не слишком-то хотят быть избранными. Они подписывают в печать самые худшие агитационные листовки, одобряют проекты самых недейственных акций и предпринимают массу опрометчивых шагов. К примеру, наш кандидат был владельцем одного местного телеканала. Мы, команда политехнологов, так и не смогли ему доказать, что, прокручивая каждые полчаса на своем канале агитационные материалы конкурента, он ломает себе политическую карьеру, а нам стратегию работы. В ответ наш кандидат честно заявил: «Политика – политикой. Это, так сказать, вложения на перспективу. А вот ролики конкурента приносят мне деньги прямо сейчас. Причем, большие деньги, надо заметить. Почему я должен отказываться от прибыли?» Нам оставалось только удивляться, как он рассчитывает победить на выборах.
Но это не самые странные поступки. У наших гениальных коллег-конкурентов кандидат на прошлых выборах отличился еще хлеще. Гениальными их можно считать хотя бы за одну шикарную идею продвижения кандидата. В один прекрасный день на центральной площади города поставили забор. За забор загнали трактор. Рядом вбили щит: «Здесь ведется строительство закусочной «Macdonald’s»». Забор простоял спокойно пару недель. Конечно, люди недоуменно переглядывались и выражали недовольство: «Неужели в парке нельзя было построить? Зачем портить вид центральной площади? И вообще, десять Macdonald’s на один несчастный город, не многовато?» Но, как истинные наследники народов СССР, возмущались граждане тихо, а расстраивались не слишком. «Спасибо, что не у меня в квартире решили построить», – смиренно рассуждало большинство. И тут нашелся настоящий борец за справедливость – будущий кандидат в мэры города. Он открыто объявил войну «насильной американизации нашей культуры». Устраивал телевыступления и даже организовал многолюдный (еще бы, за выход на митинг студентам было заранее уплачено) митинг в поддержку закрытия строительства. Естественно, после тяжёлой борьбы, общественность и выразитель её интересов, будущий мэр, должны были победить. То есть, забор нужно было убрать и трактор отогнать куда подальше. Конечно же, никакого строительства на самом деле и не планировалось, поэтому приостановить его было очень легко. По подсчётам моих коллег, подобная акция увеличивала шансы кандидата в два раза и оставляла его основного конкурента далеко позади. Все приготовления успешно завершились, работа шла и вдруг… Посреди митинга появляется группа товарищей и вбивает на самом видном месте огромный щит: «Macdonald’s здесь не будет! Это говорю вам я!» И в качестве подписи фамилия основного конкурента кандидата моих коллег. То есть, конкурент захотел тоже приобщиться к славе «борца с засилием американской культуры». Этот шаг практически уравнивал шансы. «Кто позволил ставить им щит на нашей территории?! Это наш митинг!» – негодовали организаторы. Выяснилось, что кандидаты договорились между собой. Кандидат моих коллег добровольно согласился разделить успех с конкурентом. Естественно, не бесплатно. Мои коллеги, в обязанности которых входило сделать так, чтобы кандидата выбрали, а не то, чтобы он заработал деньги, оказались в совершенно идиотском положении.