ое торжество доброй воли вермахта и высшую силу[842]. Так активные «пораженцы», зажатые между собственной трагедией и клятвой ненависти, запутавшись и живя давным-давно изжившими себя максимами, стали соучастниками колониального похода за «жизненным пространством на Востоке». Эта противоречивая, болезненная, ныне забытая страница русского прошлого стала одновременно и лебединой песнью в военной истории Белой армии, изгнанные, но не сломленные солдаты и офицеры которой 20 лет ждали — и в некоторой форме дождались — реванша.
Количество доступных исследователю исторических источников по теме отличается ограниченностью. Хотя изредка и выходят мемуары гражданских эмигрантов, переживших Вторую мировую и оккупацию в Европе[843], источники военного свойства все столь же исчезающе малочисленны. Можно отметить, что в одной из работ были впервые приведены отдельные письма чинов РОВС, отправленные в период нахождения на фронте[844]. Была опубликована часть литературного наследия некоторых деятелей эмиграции, служивших в рядах вермахта в годы войны, или авторов, описавших подобных опыт в полудокументальной прозе[845]. Публикации подверглись отдельные отлакированные мемуары, ранее напечатанные в зарубежье[846], доселе вообще недоступные воспоминания из различных архивохранилищ и частных собраний, представленные фрагментарно и целиком[847], а также редкие отчеты времен войны[848].
Введение подобных источников представляется важным по нескольким причинам. Во-первых, расширение документальной базы способствует восстановлению объективной картины истории военной эмиграции в годы Второй мировой войны. В свою очередь, источники необходимы как основа для ответа на вопрос: «Какова была роль русской военной эмиграции в германо-советском противостоянии?». Ответ на подобный вопрос расширяет рамки существующего ныне представления о кошмаре войны, обогащая его новыми — нередко трагичными, неприятными или даже отталкивающими — подробностями. Эта другая, пусть и не слишком представительная, несоветская, но в то же время русская перспектива двадцатого столетия в целом и страшного времени 1940-х в частности.
Приводимый ниже текст написан одним из начальников РОВС, полковником Дмитрием Ивановичем Ходневым (1886–1976). Лейб-гвардеец Финляндского полка, Ходнев участвовал в Первой мировой войне, был ранен и контужен, награжден. Уволенный со службы в апреле 1918 г., проживая в Гатчине, он принимал участие в деятельности подпольной антибольшевистской организации «Белый крест», помогая переправлять добровольцев на Дон[849]. До конца 1918 г. метался с женой в хаосе Гражданской войны: ненадолго уехав в Сибирь, они позже вернулись в Гатчину; к тому моменту часть их родственников уже была арестована или расстреляна[850]. По-видимому, жизнь заставила Ходнева поступить на службу к красным, и он стал начальником транспорта в 6-й стрелковой дивизии. Однако к весне 1919 г. он смог установить связь с Северо-Западной армией и стал ее агентом.
Он выполнял задания контрразведки в красном Петрограде и, ожидая скорого взятия города, похитил секретный план минирования мостов на Неве. Наступление на Петроград не увенчалось успехом: в октябре 1919 г. Ходнев смог сбежать из города и наконец присоединиться к СЗА, где стал командиром Гатчинского егерского батальона. После ликвидации СЗА, он пытался закрепиться в Польше, однако был выслан и в апреле 1923 г. осел в Данциге[851].
В эмиграции Ходнев развернул кипучую деятельность. Вот лишь некоторые из занимаемых им постов: член правления Офицерского союза взаимопомощи и член суда чести; член суда чести в Объединении Лейб-Гвардии Финляндского Полка; представитель Высшего монархического совета. Конечно, самым значительным был его рост по линии РОВС: сначала он стал представителем начальника II отдела (Германия), а после реорганизации 1938 года, Ходнев возглавил VII отдел ОРВС.
За первые годы данцигской жизни Ходнев сменил несколько работ, в конце 1928 г. устроившись в фирму «Oleo», производившую искусственные жиры и масла, где и прослужил до середины июня 1941 г., когда принял предложение поступить переводчиком в вермахт.
Как и другим объединениям, штабам 4-й танковой группы не доставало русскоязычных специалистов. 29 мая начальник штаба, полковник Вальтер Шаль де Болье, санкционировал секретный сторонний набор лиц без гражданства на контрактной основе[852]. Командование 4-й танковой группы находилось в постоянном контакте с отделом генштаба Иностранные армии Восток, который принял обязательство выплачивать набранным лицам ежемесячное жалование[853]. Военное довольство рассчитывалось исходя из предыдущего чина в Императорской армии, а семьи получали поддержку исходя из среднего дохода кормильца; в случае смерти или увечья, семье гарантировались крупные выплаты[854].
Начальник отдела «Валли I», уроженец Одессы майор Герман Баун, лично одобрил подбор эмигрантов[855]. Двое представителей танковой группы вышли на проживавших в Данциге апатридов и на проведенной 13 июня общей встрече рекрутировали шестнадцать человек. Фон Лампе находил решение Ходнева принять предложение немцев «совершенно правильным» и от души желал ему «успеха», ожидая его обратно «здоровым и благополучным»[856]. Временно исполняющим обязанности начальника VII отдела стал председатель Союза бывших русских офицеров в Познани военный инженер капитан Волков[857].
Находясь в штабе 4-й танковой группы, 17 июня Ходнев подписал четырехнедельный контакт с возможностью продления. Ему полагалось 290 рейхсмарок в месяц, что соответствовало выплатам по чину майора (хотя он и был полковник)[858]. После этого его распределили в 36-ю моторизованную дивизию, с которой Ходнев прошел до окрестностей Пскова. К концу августа Ходнев был демобилизован и вернулся в Данциг, где в начале сентября поступил на службу в бюро лесной фирмы.
В условиях приближения РККА в самом конце января 1945 г., Ходнев с женой покинул Данциг и двинулся на Запад. Его дом сгорел, и в пожаре погибли различные реликвии, в том числе личный дневник, запечатлевший службу у немцев. Другую часть своего личного архива Ходнев предал огню собственноручно: в том числе были утрачены архивы СЗА, VII отдела РОВС и переписка с Лампе, Красновым и рядом других лиц[859]. В течение следующих трех лет Ходневых бросало по послевоенной Германии, пока наконец в конце мая 1948 г. они не выехали в Тунис, где пробыли еще четыре года. В октябре 1952 г. через Францию они направились в США, ставшие их последним пристанищем[860].
Даже в конце жизни Ходнев идеализировал последнего русского царя и вставал на его защиту[861]. «Я всегда чувствую, что не исполнил до конца свой долг — хотя бы уже потому, что я — жив, а Государь умер за Россию, за нас, в тяжелые дни покинутый нами… А я живу нашим незабвенным Былым. Ему я верен»[862]. Квартира Ходнева была полна различных артефактов, а все стены были увешаны снимками царской семьи, командующих и генералов[863]. В свободное время любил удить рыбу и был глубоко заинтересован в истории родного полка, написав обширные мемуары[864] и собрав огромную коллекцию материалов, ныне бережно хранимых в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке. Часть его личного архива, не переданная в университет, долгое время считалась утраченной, однако в конце 2015 г. была найдена и передана на хранение в архив Центра изучения Белого движения в Подольске.
Представляемые мемуары были написаны в январе 1955 г. в Глен-Коув. Ходнев много и активно вспоминал о Первой мировой войне на страницах «Часового»[865], однако свое участие во Второй мировой осветил лишь единожды, в рамках представляемого источника. Впоследствии записки о службе у немцев вышли в трех частях в очень редком малотиражном (50 экз.) ротаторном журнале «Финляндец», подшивка которого хранится в коллекции Андрея Савина в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл[866].
Также экземпляры «Финляндца» с рукописными пометками самого Ходнева отложились в Подольске[867]. Нижеприведенная версия печатается по оригиналу из коллекции в Бахметьевском архиве. Оригинал представляет собой линованную тетрадку, текст написан черными чернилами в дореволюционной орфографии; для пометок, исправлений и подчеркиваний использовались цветные карандаши[868]. Текст приводится в новой орфографии, пунктуационные и синтактические ошибки исправлены без оговорок; рукописные пометки и приписки по «подольской версии» инкорпорированы в текст в квадратных скобках.
Мемуары Ходнева ярко и компактно повествуют о патриот