ических надеждах изгнанников, их стремительном исчезновении и последующей моральной самокомпенсации. Сквозь толщу лет, они доносят голос одного из тех белых русских, что пошли в чужих серо-зеленых колоннах, веруя в безвозвратно утраченную к лету 1941 г. Россию, но на деле борясь на стороне одного из самых преступных и антирусских режимов XX века.
Что мог бы подумать я, если бы сказали мне, офицеру Лейб-Гвардии Финляндского полка, что я, участвовавший в войне с немцами, пойду в их рядах, с ними, против своих?!..
А вот — случилось это, казалось бы, невероятное! Как в 1914 году мы, исполняя наш долг, встали на защиту своей Родины от немцев, так и в 1941 году многим из нас привел Господь снова исполнить долг наш перед ней, освобождая ее от еще худшего, нежели немец, врага — от захватившей ее безбожной кровавой власти III интернационала, от большевиков. И если не суждено было нам освободить Родину нашу, если пережито было много разочарований и горя — значит, такова была Воля Господня… Значит, не настали еще сроки… Значит, и путь наш был не тот, по которому мы пошли — нельзя было доверять немцу!
Все же, надо сказать, что тех, кто пошел с немцами, идти заставил наш[869] долг перед Родиной; наша[870] вера в то, что настал момент освобождения России, которую не забывали мы, живя на чужбине, которую любили так горячо и безгранично… Без колебаний, не рассуждая, пошли мы тогда в союзе с нашим прежним врагом.
Кто был переводчиком в частях германской армии, кто пошел в «РОА», кто вступил в ряды Русского Корпуса, кто находился в организации «TODT», а кто и партизанил в тылу врага… Много погибло в те годы за нее — Мать-Родину, и да упокоит Господь души тех, кто жизнь свою отдал за Россию.
Начало июня 1941 года. Почти уже два года шли «завоевания» немцев, и часто казалось, что действительно достигнут они того, чего желает и к чему стремится «фюрер». Налицо были непревзойденная дисциплина, отменная «немецкая» организация, горячая вера в своего вождя… И вспыхивал в сердцах русских людей, ушедших с родной земли, но не примирившихся с мыслью, что война с поработителями Родины окончена, яркий луч надежды, что Германия пойдет уничтожать коммунизм и в нашей России; что придет час, когда мы, белые, снова сможем обнажить меч или помогать в этой борьбе всеми способами.
Я жил уже почти 20 лет в «вольном городе» Данциге, который с первого дня войны, с 1 сентября 1939 года, снова стал немецким. Я смог тогда официально, открыто быть начальником VII отдела ОРВСа[871] у генерала фон Лампе[872]. Мой отдел обнимал всю Западную Пруссию и часть бывшей Польши; кроме Данцига (центр), у меня были союзы в Познани, Бромберге, Калише и особенно многочисленный и деятельный — в Лодзи («Лицманштадт»). Намечалось открытие союза в Восточной Пруссии. От германских военных властей я видел к нашей организации полное доверие и симпатию[873].
В первых числах июня [1941 года] я ездил в Берлин по вызову генерала Лампе на экстренное заседание всех начальников отделов, и на нем он огласил свое письмо «фюреру» Адольфу Гитлеру, в котором, считая, что Германия неминуемо должна столкнуться с большевиками и уничтожить в России коммунизм, предлагал «фюреру» в его распоряжение себя и ОРВС[874]. Генерал Лампе указывал, что мы верим, что Германия пойдет в Россию не с целью ее завоевывать, не с целью драться с русским народом, а исключительно для того, чтобы уничтожить всемирное зло — коммунизм; что в этом случае русские белые воины всецело станут на сторону Германии[875]. Тогда же побывал я и у возглавлявшего в Германии русскую эмиграцию генерала Бискупского[876], который считал, что война Гитлера со Сталиным — неизбежна.
12 июня меня неожиданно вызвал по телефону начальник данцигского опорного пункта, В.[ладимир] Н. Елизаров[877] (гражданский возглавитель русской колонии, подчинявшийся генералу Бискупскому[878]), с которым мы всегда дружно работали, взаимно информируя обо всем друг друга и помогая в чем бывало нужно. В.Н. просил меня после службы встретиться с ним, чтобы сообщить «интересные новости»…
Вот что поведал он мне: из штаба 1-ой германской армии[879] приехали два штабных офицера, обер-лейтенант бар.[он] Шпек фон Штерн и фон Бланкенхаген. По совету Ея Высочества, Княгини Киры Кирилловны[880], проживавшей тогда со своим супругом Принцем Людвигом Прусским[881] в Кадынине, эти офицеры для успешного завершения своей миссии обратились за помощью к нам, в Данциг. Им нужны были русские переводчики. Решено было на другой день собрать подходящих людей, с которыми мог бы обо всем подробно побеседовать обер-лейтенант бар. [он]фон Штерн, который, несмотря на свой малый чин, занимал весьма важную должность, о чем В.[ладимир] Н. Елизаров узнал уже позже, в «гестапо».
Общее собрание было созвано в зале при церкви[882], и на него[883] приглашено человек 25 русских эмигрантов, большей частью офицеров. Отсутствовали на нем генералы Д., М. и Л., которые считали, что если они нужны штабу армии, то к ним, как к русским генералам, эти германские обер-офицеры должны обратиться лично. На этом собрании германские офицеры обратились к присутствовавшим со следующими словами: требуются русские переводчики, числом 15, знание ими немецкого языка не требуется основательное (разговорное), желательно бывшие офицеры как привычные к военному делу, любящие порядок, дисциплину; что материальные условия будут таковы, что никто не окажется в худшем положении, чем они теперь; что семьи будут обеспечены. Хотя и не говорили они, зачем им понадобились переводчики, но сразу было видно, что война с Совдепией «на носу»…
Длителен был наш вынужденный отдых… Почти двадцать лет нахождение «в стратегическом резерве»… Накапливание сил…
И вот — неужели настал этот долгожданный момент??..
И у меня колебаний не было. Я встал и заявил: «Я, полковник Ходнев, согласен, если мое знание немецкого языка достаточно». За мною встали и другие, всего 19 человек, из коих взято 17[884]. Быстро переговорено обо всем, выяснены все подробности — все ясно, все приемлемо.
Хотя никакой еще войны против Сталина и его «товарищей» нет, но все в душе ликует, сердце радостно бьется: Господи, помоги и мне послужить Родине, дай и мне возможность принять участие в ее освобождении!
Здесь хочу остановиться на нижеследующем: набор переводчиков в Данциге не был «плановым», исходящим от правящих верхов, а случайностью, которая свидетельствует о том, как мало был продуман и подготовлен поход в Россию[885]. Когда выяснилось, что до начала открытия военных действий осталось всего лишь 2 недели, то оказалось, что в 1-ой армии [совершенно] нет переводчиков — об этом не озаботилось Главное Командование. Стали спешно их искать в Восточной Пруссии, где был штаб армии, но найти не могли, и добыли их в Данциге. В генерал-коммандо[886] полковник барон фрейхерр фон Кране, уже после нашего отъезда на фронт, говорил В.Н. Елизарову, что данцигское генерал-коммандо было в претензии на этих офицеров, которые, как выразился тогда старый оберст[887], действовали по способу вербовщиков Фридриха Великого…[888]
Но продолжу дальше. На другой день бросаю свою службу в «Олео», получаю расчет, прощаюсь с начальством фабрики и с рабочими. И ясно вижу полное недоумение, растерянность, враждебное отношение со стороны рабочих, бывших коммунистов, а ныне «национал-социалистов»… Очевидно, поняли в чем дело!
Дома — спешка, подготовка к походу (вспомнился июль 1914 года![889]), покупки и сборы. До получения на местах военного обмундирования нам рекомендовалось одеть «спортивное». И у меня: на голове — кепка, на ногах — обмотки, за спиною — рюкзак.
Вечером, накануне отъезда, в нашем храме — торжественный напутственный молебен, отслуженный протоиереем о.
Петром Родкевичем[890] (бывший офицер); его слово, обращенное к нам, 17-ти переводчикам; потом — речь В.Н. Елизарова, указавшего, что задача переводчика — не быть лишь переводчиком слов, а быть посредником между немцами и русским народом, и обещавшего заботиться о наших семьях. Отвечая им, сказал и я несколько слов, выразив нашу радость, что Господь дает возможность послужить делу освобождения России.
15 июня с вокзальной площади состоялся наш отъезд. Это были незабываемые минуты! Такие торжественные, трогательные проводы, полные радостных надежд! Собралось много соотечественников. Масса цветов… В 3 часа дня мы заняли места в специальном военном автобусе. С нами ехал и обер-лейтенант фон Бланкенхаген, бывший русский кавалерийский офицер. Последнее прости — и мы покидаем «наш» Данциг. Наши родные долго еще стоят на площади и машут платками — «с Богом!»…
Я остановился на этих, поначалу кажущимися ненужными и лишними подробностях, чтобы дать картину того, что произошло: неожиданность, радостная надежда, вера в светлое будущее, веление долга — ты не захочешь, не сможешь, не посмеешь отказаться от того, что остается долгом твоим, офицерским долгом, до самой смерти!