Но вот все готово. Немецкий барьер поднимается. Командующий приказывает нашему броневику: «Вперед!» Но тут произошла заминка. При заводе оторвалась ручка стартера. От «Мерседеса» Командующего слышны крепкие словечки по нашему адресу. Даже слышим: «Сам поеду первым!» Но, слава Богу, плоскогубцами удалось завести машину.
С места берем большую скорость. «Мерседес» Командующего сразу за нами. Проскакиваем немецкий барьер. Вся команда заставы в последний раз отдает честь. Мгновенно проскакиваем ничью полосу, хотя она и была около 500 метров. Перед нами вдруг освещенный швейцарский бункер, а на дороге козлы и рогатки из колючей проволоки. Проламываем и разваливаем заграждение. Но тут — выстрел! Не обращая на него внимания, полным ходом несемся дальше. Нам дан приказ: вперед, не оглядываясь, что происходит сзади![938]
Так мы проскочили село Шеленберг и пронеслись более 5 километров. Остановились. Кругом тихо и сзади тихо. Никакой стрельбы. Вокруг видим непривычные нашему глазу освещенные деревни. Тихо возвращаемся обратно. Въезжаем в село Шеленберг, полностью освещенное, но ни души на улицах. Только на домах висят, мокрые от снега, белые флаги. Как потом узнали — лихтенштейнское правительство, предвидя наш переход, приказало всему населению Лихтенштейна уйти в горы, вывесив белые флаги.
Подъезжаем к заставе. Около бункера видим стоящего нашего Командующего, в окружении наших и швейцарских офицеров, пропускающего мимо себя наши колонны.
Вскоре прибыл командующий зоной, швейцарский полковник, который вместе с нашим Командующим направились в ближайший «гастхауз». Мы последовали за ними. Наша миссия пока закончена.
Вскоре в «гастхауз» прибыл и Великий Князь и со своей свитой и С.Л. Войцеховский. У Его Императорского Высочества произошел случай. Автомобиль застрял посреди ничьей зоны. Одна из наших проходящих рот вынесла автомобиль почти на руках[939].
Переговоры не длились долго. Тут же был подписан договор об интернировании. Мы сдаем оружием, а швейцарская армия гарантирует не выдачу.
Во время переговоров мы, офицеры конвоя, решили погреться. Из полевой фляги налили по рюмке водки. В это время мимо нас проходит Великий Князь. Капитан Руссов моментально вскакивает, командует: «Господа офицеры!», и предлагает выпить здравицу за Его Императорское Высочество Великого Князя Владимира Кирилловича. Охотно пьем. Тут же в ответ Великий Князь пьет за здоровье русских офицеров.
Командующий, а за ним и мы, выходим на двор. На небольшой площади села наши части в полном порядке, сдают оружие. Сдали и мы. Вскоре нас стали размещать по деревням. Разделили на три группы: в деревню Руггель ушла большая часть. Другие части ушли в Маурен и Шеленберг. Командующего с женой, адъютантов и нас, офицеров конвоя, направили в небольшую гостиницу «Вальдек» в небольшом горном селении Гамприн.
Потекли унылые дни лагерной жизни. Живут все скучено. Почти всех перевели в село Руггель, где наскоро сколотили бараки. Кормят отвратительно. Утром эрзац-кофе, часто без молока, и 200 грамм кукурузного хлеба, это на весь день. В обед и вечером дают по литру «баланды», похлебки из мелкой кукурузной муки. Курить нечего. Лагерь охраняет полиция, никого не выпуская из него.
Но и тут русская смекалка нашла выход. Наши солдаты стали вырезать из дерева игрушки для детей и выменивали у населения на хлеб сигареты и другие продукты. Вскоре еще придумали из соломы плести корзинки и шкатулки. Были экземпляры просто художественного изделия. Обмен пошел во всю и «кустарное производство» почти захватило всех. Из дальних деревень и из Швейцарии приезжали покупать наши изделия.
К сожалению, не долго длилось «производство». Скоро наш «опекун», президент лихтенштейнского парламента, ксендз Фромельт, решил «урегулировать» обмен и, сговорившись с нашим начальником штаба армии полковником Ряснянским, издал распоряжение, что все изделия должны передаваться ему или полковнику Ряснянскому, которые за деньги будут продавать населению и выплачивать эти деньги производителям. На практике вышло иначе: изделия продавались, небольшой процент поступал производителям, а львиная доля шла в карманы обоих, якобы на покрытие «лагерных расходов». Производство прекратилось.
Как мне не неприятно, но здесь я должен сказать несколько слов о нашем бывшем начальнике штаба полковнике Ряснянском, сделавшем нам много вреда во время интернирования.
Во-первых, сразу после прибытия в лагерь, полковник Ряснянский поселился с женой на частной квартире, куда было перевезено большое количество продуктов из армейского запаса. В то время, когда лагерь голодал, полковник Ряснянский и его приближенные с семьями ели, пили и курили (сам он не курит) вдоволь.
Говоря о семьях. Еще в Германии был издан приказ оставить семьи на месте. Почти все так и сделали. Полковник Ряснянский и его приближенные, немедленно перевели жен на положение медсестер. И вот, когда около города Дорнбирн, наша движущаяся колонна была обстреляна штурмовиками, в результате чего было много раненых, то эти, «новоиспеченные» сестры куда-то попрятались и найти их было невозможно; раненым же делали перевязки наши товарищи. Больше того, эти «медсестры» двигались на имевшемся у нас в недостаточном количестве транспорте совместно со своими чемоданами, а раненые должны были идти пешком или же их оставляли даже в деревнях. К сожалению, Командующий не был тогда при колонне, так как должен был выехать вперед в город Фельдкирх, для подготовки перехода через границу.
Такое отношение полковника Ряснянского нас не удивило, так как все хорошо знали его взгляды на новую эмиграцию, которую он считал просто скотом, большевиками и т. п. У нас же как раз весь солдатский и 80 процентов офицерского состава был из подъяремной России. При Командующем, конечно, полковник Ряснянский не смел даже подавать вид о своих истинных взглядах по этому вопросу.
«Попечительство» полковника Ряснянского в лагере выразилось еще следующим возмутительным фактом. При переходе через германский город Ингольштадт наши солдаты, с разрешения коменданта станции, взяли из горящего эшелона Красного Креста (предназначенного для военнопленных американцев) необходимое им белье и кожу на сапоги. На своих спинах все это донесли они до Лихтенштейна. Здесь по приказу полковника Ряснянского все это было отобрано и сдано ему. После этого все сапожные и портняжные мастерские долгое время работали на полковника Ряснянского и его приближенных, изготовляя сапоги, дамские туфли и кожаные пальто.
Но самые главные «дела» начали происходить позже, когда стали появляться советские репатриационные комиссии. Здесь полковник Ряснянский «отличился» полностью. Во-первых, было им приказано, разговаривая с советскими офицерами, стоять на «смирно» и отвечать правдиво на все их вопросы. Кроме того, им было сообщено советской комиссии, кто какой эмиграции и все, что он знал о ком-нибудь из «новой». Сразу же указал также на настоящую фамилию Командующего армии.
Больше того, с появлением советчиков, люди стали нервничать. Этим воспользовался ксендз Фромельт, предлагая переходить во французскую зону оккупации Австрии, обещая, что там им ничего не грозит. Многие решили этим воспользоваться. Таким образом было переброшено несколько групп. Некоторые из этих групп сопровождались до границы полковником Ряснянским и ксендзом Фромельтом. Полковник Ряснянский знал, что там в действительности наших людей ожидает издевательство, концлагеря и выдачи. Он знал, что на границе жена одного из унтер-офицеров была изнасилована марокканскими солдатами на глазах мужа и, когда муж бросился на защиту ее, то его тут же запороли штыком. Слухи эти проникли в лагерь от лихтенштейнского населения и, конечно, переход во французскую зону прекратился.
Когда Командующий узнал о «деятельности» полковника Ряснянского, то много стоило ему трудов (из-за ксендза Фромельта) сместить полковника Ряснянского с должности коменданта лагеря.
Мне это все очень неприятно писать, но, к сожалению, это одна из печальных страниц истории нашего «сидения» в Лихтенштейне.
Я здесь говорю только о вещах, касающихся лагерной жизни, но в штабе нашего Движения имеются и другие тяжелые доводы против деятельности полковника Ряснянского, которых я не касаюсь.
Все это подтверждается не только официальными рапортами и донесениями, но также все это может быть подтверждено многими свидетелями, бывшими интернированными, не только находящимися здесь, в Аргентине, но и разбросанными по всему миру.
И так с горем пополам текла наша лагерная жизнь. Вскоре большинство интернированных разошлось на полевые работы к крестьянам. Пора была летняя, рабочих рук не хватало. Мне тоже Командующий приказал выйти из лагеря, чтобы таким образом установить связь, вне лагеря, с нужными ему людьми в Швейцарии.
Устроился я у милейшего доктора Б.[940] в Шаане, в качестве садовника. Работа у меня была не трудная, но пожить мне, в относительном спокойствии, удалось не долго.
В Лихтенштейн, на продолжительное время, прибыла советская репатриационная комиссия. Начались нажимы, угрозы, обвинения в военных преступлениях и т. п. Предстала угроза выдачи.
Командующий, генерал Хольмстон-Смысловский, все время жил отдельно от общего лагеря. К нему почти никого не пропускали. Начались нажимы и на него. Сначала требовали выдачи французы. Потом делали всякие предложения советчики, обещая высокий пост в советской армии и т. д. Когда это не помогло — пытались сделать военным преступником.
И, наконец, просто потребовали выдачи.
О предстоящей попытке выдачи мы узнали утром того дня, когда она должна была быть. Но о возможности таковой предполагали заранее. Поэтому были подготовлены некоторые меры.
У доктора, где я жил, были приготовлены две винтовки и два револьвера. Еще раньше нам перебросили из Швейцарии, в село, где жил полковник Соболев, два револьвера. Я их на велосипеде поставил Командующему.