В Лихтенштейн должны были перейти с нами и те, кто был предназначен войти в состав 1-й Русской Национальной Армии, то есть 3-я дивизия РОА под командованием генерала Шаповалова, которую по дороге завернул и направил в сторону Праги генерал Власов. Русский Корпус, который тоже должен был войти к нам, был в это время далеко около Вены и история смерти генерала Штейфона еще до сих пор не ясна.
В ночь со 2 на 3 мая 1945 года мы перешли границу Лихтенштейна (Швейцария). Перешли с огнем, то есть прорвались. Сдали оружие, и стали под защиту международных законов. Свободолюбивая Швейцария нас приютила.
Через несколько дней нас разместили в селениях Руггель, Маурен и Шеленберг. Офицеры и часть унтер-офицеров разместились в театральном зале школы села Руггель. Солдатский состав — в наскоро построенных бараках.
7–8 мая произошла полная капитуляция Германской Армии. С этого момента и начинаются наши трудности.
Нам не приходится разбираться, на чьей стороне стоял во время войны Швейцарский Союз и княжество Лихтенштейн, где наиболее остро, веками, развито чувство свободы. В данном случае не приходится разбираться, мне — антикоммунисту.
Начиная с июня месяца мы — объект посещения разных разведок Запада. Первые приехали американцы, в довольно открытой форме — военных корреспондентов. За ними в гораздо более закамуфлированной — англичане. Потом французы; были тоже какие-то бельгийцы и др. Наконец, появились под видом каких-то экономистов-промышленников — советские представители. Это как бы и послужило моментом для обнаружения еще одной части, Армии, боровшейся против Советов, отмечаю опять — тогда союзников Запада.
Наш начальник штаба Армии полковник Ряснянский, не нашел нужным ничего лучше, как выболтать этой комиссии все о 1-й Русской Национальной Армии, а между прочим его мы тянули за полу мундира, перебивали, задавали шумно вопросы этой комиссии — нет, ничего не помогло; это была просто глупость. И так «комиссия» хорошо зафиксировала еще один бывший очаг борьбы против Советского Союза и через месяц прибыла в Швейцарию настоящая репатриационная комиссия советского генерала Вихорева, вылавливавшая «преступников» против Советского Союза и Запада. Говорю довольно огульно Запада — было непонимание и, конечно, злая воля. Вспомним хотя бы Нюрнбергский процесс!!!
Не будем говорить подробно дальше о колебаниях лихтенштейнского правительства, конечно — во время войны — широко работавшего на Германию. Дальнейшая борьба за наши, то есть жизнь солдат и офицеров — это все хорошо помню, запротоколирована, развивалась следующим образом.
В один прекрасный день лихтенштейнское правительство устроило у нас обыск — нет ли оружия. Оружия не нашли. Надо сказать, что его, вероятно, и не было, но мы рассчитывали всегда на оружие охранявшей нас полиции, то есть попросту знали, что это оружие у них будет силой нами отобрано.
На следующий утро я был с докладом у генерала Хольмстон-Смысловского, возвратясь я застал такое положение, что наша казарма-школа, театр, где мы помещались, окружены лихтенштейнской полицией. Я здесь единственный старший начальник. Генерал Хольмстон-Смысловский живет отдельно интернированный в 2 километрах от частей. Полковник Ряснянский, наш бывший начальник штаба, отставлен от дел и, конечно, ничем не руководит. Утром я получил совершенно ясное приказание от генерала Хольмстон-Смысловского: «Возможно попытка выдачи наших людей — этому сопротивляться». Мне это было совершенно понятно, иначе я и не мог думать.
Итак, я вернулся к нашим в Руггель. Наше расположение окружено 70–80 человек лихтенштейнской полиции. Перед входом в нашу школу-казарму стоят пустые автобусы и стоит толпа лихтенштейнцев, ясно сочувствовавшая нам. Вижу среди офицеров и солдат полную неразбериху. Но решение принято.
Начальник полиции устремляется ко мне и предлагает мне: всем выйти в дверь и на улицу, где будет произведено разделение на старых и новых эмигрантов, последних переведут куда-то в другое место. Мои разговоры-переговоры с ними тянулись час-полтора. За это время все чины Армии сосредоточились в театральном зале — это было мое приказание. Мне было ясно, что вне зала нас будут брать поодиночке. Я ушел тоже в зал и отдал только одно короткое приказание: «Всем разобраться по паре и слушать мою команду, на каждого полицейского пара наших». У входа в зал небольшая группа — 30 человек. Начальник полиции, не знаю уже сколько раз звонил своему правительству, за это время мы организовались под моим руководством.
За это время прибежал и бывший начальник штаба полковник Ряснянский. Меня со всех сторон «атакуют» свои, дают советы. Полковник Ряснянский и поручик Ф.[946] говорят: «Ни в коем случае, Константин Евстафьевич, не сопротивляйтесь, пусть все ложатся на пол, выносить не будут». Да простит мне история — я послал их обоих «далеко». Полковник Ряснянский, живший из-за своих «заслуг» на отдельной квартире, ушел скромно туда, что по-немецки называется «латрине», а по-русски уборная, а оттуда домой, бросив всех на произвол судьбы.
Вместо того, чтобы «ложиться на пол», я, понятно, решил сопротивляться. Наконец, после многих переговоров по телефону со своим правительством начальник полиции Лихтенштейна вошел к нам в зал. Затем направился к одному из наших, случайно «новому», и схватил его за руки. Я дал сигнал и все полицейские, вошедшие в зал, были немедленно взяты в руки нашими людьми, то есть фактически обезоружены. Положение для них стало неинтересное… Начальник полиции попросил меня отпустить их для переговоров с правительством. Мы их отпустили.
Вечером, как выяснилось на другое утро, правительство княжества Лихтенштейна пало и было выбрано новое. Падение произошло под нажимом народных масс, при соответствующей нашей обработке. Первым заявлением нового правительства было: ни один русский выдан не будет. Таким образом, выдача не произошла. Народ Лихтенштейна, маленького княжества в 13 000 человек, был против насилия. Таким образом, мы отбились.
Крови пролито не было. Конечно, в первые минуты, совершенно не сомневаюсь, победа была бы наша. Дальше неизвестно. Благодарим Бога, что мы не послушались совета нашего бывшего начальника штаба: «Ложись, пусть выносят». Этим мы спасли свои жизни. Теоретические рассуждения тут не важны. Неважно, какие переговоры вели бы другие наши политические русские деятели.
На следующий день, как уже сказано, новое правительство княжества Лихтенштейн стало твердо на точку зрения международного права. Более 4-х месяцев еще просидела в княжестве советская репатриационная комиссия. Нас обвиняли во многом, много было ложных показаний, доносов. Некоторые вынуждены были сидеть в тюрьме, но все оказалось ложным.
Полковник Ряснянский как можно скорее уехал в Бельгию при помощи начальника РОВСа.
Побежденная физически Армия переживала тяжелый момент. Разбитая физически, но не морально, все же она нашла свою веру и твердость, и остатки ее кадров уехали в Аргентину.
Конечно, небольшой процент поддался на уговоры и угрозы советской репатриационной комиссии.
У Командующего Армией, генерала Хольмстон-Смысловского, не было в то время тех возможностей, что были в 1921 году у генерала Кутепова, то есть не было исполнительной власти. Генерал Кутепов мог и не постесняться в свое время расстрелять в Галлиполи несколько человек, предполагавшегося социального революционного восстания. Увы, вероятно, ему было накинуто сверху суждение, что расстрелять главарей нельзя, это бывшие герои Добровольческой Армии! Скоблин и другие остались живы. Результаты мы видим и чувствуем до сих пор.
Через два года, то есть в 1947 году, остатки кадров 1-й Армии переехали в Аргентину. Переформировались, создали новое Суворовское Движение, опираясь на разбросанные по всему миру кадры 1-й Армии и примкнувших к ним российских национальных солдат и офицеров. Создали свою газету «Суворовец». Идеями Суворовского Движения живет, да, с уверенностью так можно сказать, большая часть Национальной Российской Эмиграции.
Идеи распространяются медленно, но всегда верно. Те, кто нас травили еще в 1946–1947 гг. и позже, теперь исповедуют наши мысли, идеи… но нас давят дальше. Те, кто отказывали нам в 1942–1943 гг. в офицерских кадрах, теперь безграмотно пробуют писать и развивать наши мысли. Скажем проще: мысли генерала Хольмстон-Смысловского о борьбе против Советского Союза.
Со смертью представительной части русской эмиграции, генералов Врангеля, Кутепова, Миллера — борьба против коммунистической власти в России не прекращалась. Нам трудно думать, что не выйдут наружу те, которые могут мешать этой работе против коммунизма.
Нам могут мешать, но не смогут отвратить и довести до прекращения нашей национальной работы. Мы ее ведем и вести будем. Несмотря на врагов открытых и скрытых, все равно где бы они не находились. Мы сумели отстоять нашу жизнь, сумеем отстоять и нашу идею. Мы ее донесем до России! И все мы твердо верим и за это боремся[947].
«Гиммлер сначала обещал Власову десять дивизий…»Письмо В. Штрик-Штрикфельдта М. Томашевскому Вступительная статья, публикация и комментарии Андрея Мартынова
Массовое сотрудничество граждан Советского Союза и представителей Русского зарубежья с нацистской Германией в годы Второй мировой войной практически сразу стало предметом дискуссии, как в западной, так и в эмигрантской историографии. Так, например, американский советолог Юджин Лайонс и историк Джордж Фишер положительно оценивали коллаборационизм, видя в нем в первую очередь не помощь гитлеровцам, а протест против коммунистической диктатуры[948]. В тоже время такие историки, как Джеральд Рейтлингер, Рольф Михаэлис или Арон Шнеер[949], относятся к подобному сотрудничеству отрицательно, акцентируя внимание, в том числе, на связанную с ней карательную деятельность