— Браво! — снова воскликнул майор, но при этом глянул на меня так загадочно, что мне стало не по себе. Он налил себе коньяку, мне — шербету и, подняв рюмку, произнес: — За ваше здоровье!
Дверь без стука открылась, и на пороге показалась женщина — красивая и богато одетая. Майор, не вставая, крикнул:
— Входите! Входите!..
Но не успела она войти, как за ее спиною появилась другая — тоже очень яркая, в роскошном платье. Майор представил меня:
— Вот он, тот самый купец, о котором я вам говорил. Если хотите иметь рубин, вешайтесь без промедления ему на шею. Один поцелуй — один золотник, и так далее, до бесконечности!
Первая женщина сказала с кокетливой улыбкой:
— Не слишком ли дешево? Не знаю, как рубины, но поцелуи, говорят, в последнее время очень подорожали. Особенно в Европе. — И она многообещающе уставилась на меня своими лучистыми круглыми глазами. — Может, в Афганистане они обесценены?
Поняв, что спектакль начался, я приступил к своей роли:
— Видите ли, мадам, цену диктует товар. Кроме того, торговля не бывает без торга; не правда ли? И если вы согласны поторговаться, я полагаю, мы придем к соглашению.
— Браво, купец, браво! — твердил одно и то же майор. Отхохотавшись в очередной раз, он изрек: — Есть вещи, коими невозможно насытиться: деньги и любовь! Денег у вас много, — сказал он, глядя на меня, — так не упускайте же и второго! Уступите…
Обе женщины были эффектны, особенно первая — высокая, стройная, с талией, которую можно было, наверное, обхватить двумя ладонями. От нее веяло свежестью, большие голубые глаза, казалось, не просто лучились, а мерцали, и голубизна их особенно оттенялась прелестной бледностью нежного лица.
Вторая женщина была чуть помоложе, лет двадцати, не больше, но, в противоположность первой, отличалась крепко сбитой, упитанной и невысокой фигуркой.
Они уселись по обе стороны от меня, майор налил им коньяку. Обе настойчиво предлагали выпить и мне, удивлялись моей стойкости. Атмосфера за столом становилась все более веселой и непринужденной, женщины шутили, смеялись и все теснее жались ко мне, а майор бегал вокруг нас с фотоаппаратом и командовал. Он заставлял меня обнимать то одну, то другую, потом фотографировал меня одного…
И тут послышался шум подъехавшей машины.
— Это полковник, — быстро сказал майор. — Вы пока идите.
Женщины удалились, взяв с меня слово, что мы еще встретимся.
Видимо, все роли были распределены заранее. В отличие от майора, полковник держался официально, сухо, не позволял себе ни шуточек, ни улыбок. В тонких пальцах он вертел карандаш, но ничего не записывал — просто расспрашивал, кого я знаю в Мазари-Шарифе и его окрестностях, с кем веду дела. Потом обратился к Кабулу. Его интересовало все, вплоть до слухов, какие ходят в народе об Аманулле-хане.
— В Бухаре и Туркестане вам тоже приходилось бывать? У нас и там есть дела? — спросил он.
Еще в Кабуле, перед выездом, мы предвидели возможность подобного рода расспросов со стороны английских разведчиков. Я знал, имена каких кабульских и мазаришарифских купцов должен называть, и заочно был даже знаком с одним купцом из Бухары. И потому на вопросы полковника отвечал спокойно, не задумываясь, четко. Когда беседа подходила к концу, Эмерсон спросил, как долго я намерен здесь оставаться.
— Я не спешу, — беззаботно ответил я. — Пусть сперва нормализуется положение…
— О, в таком случае не слишком ли долго вам придется ждать? — ухмыльнулся полковник.
— Один аллах ведает! Конечно, если бы удалось переубедить Амануллу-хана, вся эта смута прекратилась бы скоро. Но… Как говорится, сие от нас не зависит. Между тем, поверьте, господин полковник, что многие люди по ту сторону границы не уверены даже в том, доживут ли до завтра! Термез в руках большевиков, и одним прыжком они могут достигнуть Мазари-Шарифа, а вторым — Кабула. Но, видимо, Аманулла-хан просто не представляет себе, что судьбы народа висят на волоске… — Для убедительности я тяжело вздохнул и закончил: — Да, видимо, он не знает этого! Или не желает знать! Но тогда можно ли жить спокойно?
Пока я говорил, полковник сидел с задумчивым лицом, но думал ли о своем или слушал меня — кто знает! Потом он мельком глянул на свои часы и встал.
— Итак, мы пока прощаемся. До новой встречи… — И направился к двери. Однако от порога обернулся и добавил: — Если надумаете уехать раньше, сообщите нам. Не уезжайте, не попрощавшись…
Я вышел на улицу со странным чувством — полковник словно бы преследовал меня, я все еще видел его проницательные голубые глаза. «Не уезжайте, не попрощавшись…» Это не была просто светская фраза, этими словами он сказал мне, что они, англичане, взялись за меня всерьез и намерены оседлать…
В поисках выхода из создавшейся ситуации я медленно брел по улице и не заметил, как оказался у лавки Чаудхури.
Он стоял у входа и беседовал с каким-то индийцем. Я не стал мешать — прошел через двор в комнату. Чаудхури появился тут же. Он сообщил, что англичане не впустили в город представителей Национального конгресса и Мусульманской лиги. Под наблюдением английских солдат они отправили их в сторону Лахора. После этого Чаудхури сказал:
— В соседней комнате вас ждут… Какой-то старик.
Сердце мое учащенно забилось: неужели Хайдар-ага?
Да, это был он! Мы обнялись, как отец с сыном, на глазах старика показались слезы. Стараясь скрыть их, Хайдар-ага потер ладонями щеки, остановился против меня словно бы в нерешительности. Дышал он тяжело, прерывисто, я физически ощущал его взволнованность и подумал, что старик, видимо, не может смириться с гибелью муллы Махмуда.
Однако я ошибся. Хайдар-ага был встревожен тем, что тяжело ранили Асада. Вместе с ним т а м находится и беглый Осман-хан, и он хочет меня видеть.
Посоветовавшись с Низамуддином и Чаудхури, я быстро собрался в путь.
7
…И снова дороги, тропы, перевалы. Снова горы и ущелья… Трясясь в седле на своем гнедом коне, я пытался осмыслить все увиденное и услышанное за последние дни. Так мало времени прошло со дня, когда я покинул дом Яхья-хана, и так много познано! Новые встречи, знакомства, впечатления… Иной раз я чувствовал, что беспомощно барахтаюсь в гуще сложных событий, однако чем отчетливее сознавал это, тем большую решимость ощущал. Пока еще я не сделал ничего значительного, да и вообще способен ли я на это? Но в душе поселилось какое-то неосознанное чувство облегчения и даже гордости: так или иначе, но я — представитель целого государства и уполномочен говорить и действовать от имени целого народа! Какая же сила способна окрылить человека больше, чем сознание того, что тебе доверяют и что, не жалея сил, ты работаешь на благо своей страны. И какой бы опасной ни была моя миссия, я был доволен тем, что оказался в этих местах и в гуще важных событий. Я верил, что неведомый мне темный путь со дня на день станет проясняться и рискованная поездка даст желаемые плоды.
Я чувствовал усталость. Вернее, все трое, мы очень устали. Из города выехали еще в предрассветных сумерках, в полдень наспех перекусили и снова двинулись по ущельям, преодолевая их одно за другим. А сейчас уже солнце быстро меркло и вновь наступала тьма.
Атаулла сказал, что мы приближаемся к цели. Судя по всему, он не раз уже проделывал этот путь, потому что знал название каждого ущелья, знал племена, обитающие в этих местах.
Побагровевшее солнце уже скатывалось за горизонт, когда каменистая тропа круто взяла вверх. Наши кони взмокли и тяжело дышали, они пошатывались, спотыкались, и видно было, что совсем выбились из сил. Но вот Атаулла натянул поводья, кашлянул раз-другой. Никто не отозвался. Тогда он закашлял сильнее, так, что ему откликнулось эхо, и тут откуда-то издалека послышался шакалий вой, гулко прокатившийся по всему ущелью.
Атаулла легонько стеганул своего коня, и уже через несколько минут мы оказались на месте.
Хайдар-ага тяжело слез с коня и обратился к такому же, как он сам, старику:
— Ну, как чувствует себя наш джигит?
За старика ответил стоявший рядом с ним здоровенный молодой детина:
— Ваш джигит танцует! — И, взяв под уздцы моего коня, с улыбкой сказал мне: — Здравствуйте, господин купец!
Я пристально вгляделся в лицо незнакомца и не без труда узнал в нем Юсупа. Я не мог скрыть своего удивления, — ни Чаудхури, ни Низамуддин не сказали мне, что Юсуп отправился сюда.
Мы вошли в довольно просторную каменную пещеру. Казалось, ее вырубили в горе специально, и если бы не эта пещера, вообще невозможно было бы представить себе, что здесь может обитать хоть что-то живое. Кругом — ни звука, ни света… Но оказалось, что таких пещер здесь несколько, и та, в которую ввели нас, была, видимо, предназначена для наиболее почтенных людей: в ней даже висели два больших паласа, один из которых плотно закрывал вход. Вот почему свет не просачивался наружу. Каменный пол был устлан камышом и соломой, а поверх них — кошмами и паласами. На острых выступах стен висело оружие, одежда. А воздух казался очень тяжелым, спертым, пропитанным запахом пота, особенно после чистого и свежего воздуха ущелий и гор.
Асад лежал в глубине пещеры, пристально уставясь в ее причудливый «потолок». Заметив меня, он, не вставая, широко развел руки для объятия, приподнял голову. Мы встретились, как два брата встречаются после долгой разлуки. У меня даже сердце быстро и гулко застучало от радости.
К счастью, Хайдар-ага несколько сгустил краски, вернее, он был напуган больше, чем следовало, потому что Асад потерял много крови и упал без сознания. Но ранение не было тяжелым: нога уже действовала, и сейчас Хайдар-ага глядел на Асада с отечески-ласковой улыбкой и радовался его веселым глазам.
— Ты прошел первое испытание, сынок, — мягко сказал он и с облегчением вздохнул. — Как у нас говорят, щенок не станет кобелем, пока не испытает чужих клыков.
— Выходит дело, теперь уже наш Асад стал кобелем? — рассмеялся я над грубоватой поговоркой старика.