Низамуддин протянул мне список. Среди офицеров, направленных на южный фронт в распоряжение сипахсалара было и мое имя, и мои внешние приметы, и сведения о семейном положении…
Я спросил Низамуддина, как же ему удалось раздобыть такую важную информацию.
Он попытался отшутиться:
— На это точнее ответят англичане из Кабула, эти сведения посланы ими, а мы лишь сняли копии. — И, видимо, чтобы отойти от этой темы, быстро повернулся к Юсупу: — Для тебя тоже есть новость!
— Да? — Глаза Юсупа зажглись любопытством и нетерпением. — Какая же? Что-нибудь о Чаудхури?
— Нет… В Пешавар прибыл Джавахарлал Неру.
— Как? Каким образом он здесь оказался?
— Руководители Национального конгресса составили специальную комиссию, которая должна изучить причины побоища в Амритсаре и вообще положение в Пенджабе. Джавахарлал вошел в эту комиссию. Надо бы непременно с ним повидаться, тем более что его отец, Мотилал Неру, начал издавать в Аллахабаде свою газету — «Индепендент». Говорят, Джавахарлал — один из соиздателей этой газеты. Вот если бы с ним можно было наладить связь…
— Понятно! — Взмахом руки Юсуп прервал Низамуддина. — Где он остановился?
— Да вроде у своего коллеги Кахана. Где ж еще остановиться адвокату? Ты ведь знаешь Кахана?
— Еще бы! Вместе учились в Англии.
— Значит, есть повод зайти к нему?
— Есть!
Весна в Пешаваре… Какое буйство красок, какой аромат роз всех цветов и оттенков — от белых до иссиня-черных, какая нежная трава!..
Помню наше с Ахмедом путешествие по Индии. Это было в начале осени, когда от жары и духоты все вокруг выглядело каким-то утомленным, вялым. Деревья, затянутые толстым слоем пыли, поблекли и были скорее серыми, чем зелеными, розы поникли, трава повыгорела… Может, поэтому в тот раз Пешавар не понравился мне, оставил гнетущее впечатление?
Но сейчас… Город был молодым, прекрасным, свежим и ярким, он не мог не веселить душу даже самого озабоченного человека.
Прежде всего я решил повидать Ахмеда, присланного сюда для работы с племенами юсуфзаев и афридов, которые жили близ Пешавара. В самом же городе жил дядя Ахмеда — Мерван-ага, в доме которого мы тогда останавливались. Мерван-ага занимался скупкой и продажей каракуля.
Перекинув через плечо потрепанную переметную суму, закатав до колен грязные штаны из бязи и нахлобучив на голову повидавшую виды папаху, я направился к лавке Мервана-ага. Это было в полдень.
Пешавар, как мне сейчас показалось, ничем не отличался от наших городов: те же улицы, те же дворы, лавочки, чайханы… Повсюду снуют люди, говорящие и на языках пушту, и на хинди, и на урду, и по-персидски, каждый по-своему… Одни что-то продают, другие покупают, и надо всей этой беспорядочной, разноязыкой толпой, надо всем городом витает властно манящее к себе чудо — деньги. Все жаждут денег, все решают деньги: одних заботит, как бы повыгоднее облегчить свой карман, других — как бы поприбыльнее его набить. И в этой привычной, будничной борьбе побеждает тот, кто проявит большую хитрость, ловкость, кто способен на более изощренный обман… Здесь не гнушаются никакими средствами. Один расставляет сети, другие норовят его же в эти сети и заманить. Одно слово — базар!.. Он живет по своим законам и нравственным нормам.
Едва я достиг, наконец, длинного ряда, где торговали мехами, как кто-то крепко ухватил меня за плечо. Я вздрогнул, сердце забилось где-то в горле, стало трудно дышать. Медленно повернувшись, словно оттягивая миг встречи с опасностью, я увидел широко улыбающегося Юсупа.
— Ну, я был у Кахана, — сообщил он. — Договорился, что вечером мы придем к нему в гости. Все вместе. Не опаздывайте!
И он направился к ближайшей чайхане.
Мне было и смешно, и досадно. Очевидно, все-таки, постоянная настороженность сказывается на нервах, иначе откуда бы этот испуг, это гулкое сердцебиение?..
Лавочки лепились одна к другой, я заглядывал в них, видел эффектно развешанные каракулевые шкурки — черные, серые, золотистые… Видел лавочников, терпеливо дожидающихся покупателей. Однако почти все лавочки были пусты, и, вероятно, поэтому на каждого приближающегося человека продавцы глядели вытянув шеи, зазывали, суля товар, какого больше нигде не увидишь.
Но меня никто не приглашал. Мой вид явно не внушал доверия.
Я подошел к какому-то старику, который, тарахтя старой швейной машинкой, шил шапку, и спросил, где здесь лавка Мервана-ага.
Старик подозрительно глянул на меня и поинтересовался:
— А откуда вы его знаете, этого Мервана-ага?
— Ну кто ж его не знает в здешних местах! — усмехнулся я и решил идти дальше, но старик встал и успел схватить меня за рукав.
— Не спеши, джигит.
Я остановился и вопросительно посмотрел на него: чего ему надо? А старик, оглядевшись по сторонам, тихо сказал:
— Мервана арестовали англичане. Лавку закрыли. Вокруг его дома — посты, секретные, их не видать… — Он горестно вздохнул и, глядя на меня уже более доверчиво, продолжил: — В Пешавар приехали люди Амануллы-хана. Говорят, среди них есть и племянник Мервана. И когда этот племянник пришел со своим другом к дяде, их окружили англичане. Племяннику удалось бежать, а того, второго, тяжело ранили. Потом устроили обыск и нашли у Мервана в подвале много воззваний. Вон, глянь… — Старик указал на висевшее на стене объявление. — Это англичане пишут: тому, кто задержит людей, распространяющих воззвания Кабула, дадут много денег… — Он снова уставился на меня своими потускневшими от возраста и работы глазами и сказал: — Так что будь поосторожнее. Ни у кого больше не спрашивай про Мервана.
Я сделал вид, что все эти сведения и предостережения никак меня не касаются, и, пожав плечами, сказал:
— Мне-то чего бояться? Мне англичане не страшны. Я — кочевник…
— Э, парень, пока разберутся!.. Тем более, поговаривают, что люди Амануллы-хана именно и ходят в одеждах кочевников.
Сейчас мне уже начало казаться, что старик что-то подозревает, но я счел за лучшее промолчать. А он продолжал:
— Вот я и говорю: кочевник ты, нет ли, а с англичанами шутки плохи. Нюх у них почище собачьего. Змея под землей шевельнет языком, а уж им известно. И людей своих понасовали на каждом шагу. Не веришь? (Я опять промолчал.) Ну, если не веришь, зайди хоть в соседнюю лавку и спроси: где, мол, Мерван-ага? И тут же за тобой увяжется хвост. Оглянуться не успеешь, как окажешься в руках англичан. Тем более, они сейчас жуть какие злые. Если б могли — всех афганцев опутали бы колючей проволокой. В общем… — Старик похлопал своей подагрической рукой по висящей у меня на спине переметной суме и улыбнулся своими блеклыми глазами. — В общем, — повторил он, — даже если ты и кочевник, все равно гляди в оба, не то накличешь на себя беду.
Я попрощался с ним и вышел. «Даже если ты и кочевник… даже если ты и кочевник», — стучало в мозгу. Нет, конечно же он в это не поверил! Иначе зачем бы ему озираться по сторонам, хитро щурить свои глазки, говорить намеками?.. Доверился он мне или старался поймать? Ведь я спросил его о Мерване-ага, о человеке, которого арестовали англичане!
Так или иначе, но о случайной встрече со стариком я долго не мог забыть.
В Пешаваре, как я знал, должны были находиться мои товарищи по службе, офицеры. Хорошо бы найти хоть кого-нибудь из них. Я решил, что скорее всего такая встреча возможна на базаре, и свернул в первый же переулок, ведущий к базарной площади. В этот момент со стороны центральной улицы до меня донеслись какие-то крики, гул… Народ устремился на громкие голоса, и, смешавшись с толпою, я бросился туда же. Не прошло и нескольких минут, как тысячи людей теснились по обе стороны улицы, расталкивая друг друга, рвались вперед. Появились полисмены с плетками в руках; ругаясь и крича, хлестали кого попало и как попало, оттесняя толпу, которая старалась рассмотреть приближающихся с запада всадников.
Впереди ехали два английских офицера, оба в темных очках, оба запыленные, но державшиеся в седле с достоинством и с гордо поднятыми головами. Так же выглядели и остальные всадники. А за ними, едва переставляя ноги и покачиваясь из стороны в сторону, плелось человек пятьдесят — шестьдесят со связанными за спиной руками. Судя по всему, это были крестьяне: на большинстве — белые штаны и рубахи из грубой ткани, выгоревшие жилеты, почти на всех белые чалмы, и все это жалкое, изодранное, грязное. Кое-кто шел с обнаженной головой, на других не было обуви, у одних сквозь бинты, опоясывающие головы, просачивалась кровь, у иных руки висели на перевязи…
— Что это? Кто это? — пораженный этим зрелищем, спросил я какого-то высокого человека, оказавшегося в толпе рядом со мною.
Тот безнадежно махнул рукой и тихо сказал:
— Крестьяне из Старой крепости. Они разграбили имения заминдаров… А что им оставалось, несчастным? — спросил он как бы самого себя. — Подыхать с голода?
Я долго еще бродил по улицам, подавленный всем, что увидел, но никого из знакомых не встретил. Пора было возвращаться домой.
Низамуддин уже ждал меня. Мы пили чай и обсуждали положение в Пенджабе. Потом пришел Юсуп.
— Пора собираться, — сказал он, посмотрев на часы. — Времени у нас в обрез.
Мы переоделись и поспешили к адвокату Кахану.
11
Сейчас уже на улицах было тихо, дома и деревья быстро погружались во тьму. Казалось, весь город замер, и лишь мерцающий свет за окнами говорил о том, что жизнь продолжается, люди отдыхают, оставив позади еще один суетливый, исполненный забот день, сидят в своих жилищах, едят, пьют чай и с надеждой дожидаются нового рассвета.
Кахан жил в западной части города. Едва мы приблизились к большому, хоть и одноэтажному дому, сложенному из жженого кирпича, как один из двух слуг, стоявших у железных ворот, побежал во двор, второй же, поклонившись нам, открыл ворота.
Кахан дожидался нас на большой веранде. Юсуп представил хозяину сперва меня, потом Низамуддина…
Адвокат оказался невысоким полным человеком с очень смуглым лицом, подвижным и приветливым. Глаза его, большие, и черные, как-то странно улыбались; это была, скорее всего, улыбка хитрого и опытного лавочника, нахваливающего свой товар. Длинные черные волосы он, видимо, смазывал маслом, так они лоснились и блестели. Костюм на адвокате был просторный, сшитый из дорогой белой шерсти.