говорочной их поддержке…
Эмир тяжело дышал сквозь раздутые ноздри и покачивал головой. Чувствовалось, что он сдерживает себя, но в действительности раздражен до предела. Протянув письмо кушбеги, он взял стоявший на круглом, инкрустированном серебром столике колокольчик и требовательно зазвонил. В дверях возник молодой офицер в парадной форме. Эмир приказал прислать курево. Он сидел, опустив голову и пристально разглядывая перстни, перерезающие его пухлые короткие пальцы. Чувствовалось, что письмо Амануллы-хана не только разозлило его, но и причинило боль. Он продолжал шевелить губами, будто мысленно повторял только что прочитанные строки.
Посол молчал. Конечно, он предвидел, что разговор с эмиром не будет легким и письмо не доставит радости Саиду Алим-хану, но переход от радушия, выказанного эмиром в первые минуты встречи, к мраку, нависшему в зале, не мог не сказаться на настроении Мухаммеда Вали-хана.
Кушбеги тоже покачивал головой, читая письмо, которое держал совсем близко к глазам. Ему надлежало бы громко возмущаться и, видя гневную реакцию эмира, высказать в адрес Амануллы-хана слова возмущения, но он не торопился с этим.
Красивый мальчик лет двенадцати робко приблизился к эмиру, приложил левую руку к груди, отвесил поклон и протянул кальян. Эмир глянул на него испепеляюще, будто именно он, этот смуглый мальчик, был причиной его раздражения. Мальчик испуганно отпрянул и задом попятился к двери.
Кушбеги тяжело вдохнул и наконец сказал как о большом личном горе:
— О аллах! Не зря в народе говорят: пришла беда — отворяй ворота! Наши единоверцы — мусульмане сбились с пути истины, ничем иным невозможно объяснить такое письмо. Неужто вы его одобряете? — обратился он к послу.
— Конечно! — быстро ответил посол. — Его текст был с нами согласован. Да и вообще мы считаем своим священным долгом во всем поддерживать его величество эмира Амануллу-хана.
Последние слова Мухаммед Вали-хан оттенил такой убежденностью и непререкаемостью, что мне даже показалось, будто он хочет немного позлить кушбеги. А эмир, затянувшись и выпустив очередное облачко дыма, посмотрел на своего верноподданного, и во взгляде его можно было прочитать: «Ну что, получил?» И кушбеги весь сжался под этим взглядом.
Эмир снова запыхтел кальяном, потом заговорил, обращаясь словно к самому себе:
— Посидел бы Аманулла-хан хоть месяц, нет, хоть один бы день посидел на этом троне! Вот тогда нам было бы легче понять друг друга… — Нижняя челюсть эмира чуть отвисла и подрагивала. — Большевики — черная сила нашего времени! Не они ли повергли мир во прах, не они ли потрясли все устои?!
Я глядел на бухарского эмира, а видел своего дядю. И не мудрено. Вот так же и он обвинял большевиков во всех земных неурядицах, будто до большевиков в мире царили тишь, гладь да божья благодать. И вдруг каким-то внутренним слухом, слухом памяти я услышал спокойный, исполненный убежденности голос его величества Амануллы-хана: «… сколько раз в Афганистане вспыхивали бури… Сколько раз государственный корабль оказывался выброшенным на берег, а трон — разрушенным. Так что же, и в этом были повинны большевики?..»
Я ждал, что Мухаммед Вали-хан ответит бухарскому эмиру примерно так, как в тот день эмир Аманулла ответил моему дяде, но нет он заговорил совсем в иной тональности:
— До сих пор, по крайней мере, мы не видали от большевиков ничего худого…
— Вот я и говорю — посидел бы ваш эмир в этом кресле! — горячо возразил Саид Алим-хан. — Именно в этом! — И он постучал кулаком по подлокотнику. — Большевики занесли над нами меч! В их руках Каган, Чарджоу, Термез… Теперь они угрожают Бухаре, да-да, это именно так! Еще в прошлом году они явились из Ташкента с артиллерией, но аллах помог — мы сумели загасить занимающееся пламя. И мне пришлось подписать позорный договор! Вы знаете, чего от меня требуют большевики? Чтобы я не взваливал на плечи простого народа военные расходы! А где, интересно, мне брать деньги, если на армию ежедневно уходит более миллиона рублей?! И вообще какое дело большевикам до моих подданных? Кто хозяин этой страны — они или я?
Мне казалось, что всякий раз при упоминании слова «большевики» вены на лбу эмира надувались так, что должны были лопнуть. Он просто исходил желчью, и я уже подумывал о том, что в такой атмосфере вряд ли удастся о чем-то договориться. А ведь мы прибыли со специальной миссией — во что бы то ни стало добиться взаимопонимания!
Эмир утер шелковым платком потный лоб и продолжал, уже не пытаясь хоть сколько-то скрыть свое раздражение:
— В Ташкенте проходит съезд бухарских большевиков. Эти распоясавшиеся бунтовщики разглагольствуют о том, что пора, мол, сбросить с престола убийцу эмира и установить в Бухаре республику, какая существует в Туркестане. — Он широко развел руками и покачал головой. — Вот до чего договорились! Будто я — убийца и превратил страну в тюрьму и мой народ плачет кровавыми слезами… О аллах! — он горестно вздохнул, а кушбеги сочувственно покачал головой. — Но даже пастух и тот не обходится без палки! Народ… Сборище безмозглых тварей! Как вразумить их без палки, как призвать к порядку?..
Кровь застучала-в моих висках. «Сборище безмозглых тварей…» Он приравнивает народ к стаду! Но кто отнял у простого человека разум? Кто довел его до состояния безропотного животного? И что ты, эмир, сделал для народа, чтобы иметь право говорить, будто твои благодеяния не ценятся? Что посеешь, то и пожнешь! Ты посеял зло — злом тебе и отплатят! Злом, а не благодарностью, которой ты ждешь…
И неожиданно для самого себя я вспомнил строки из Алишера Навои:
Какое в землю бросил ты зерно,
Такое ею будет взращено.
А если так, то в бренной жизни сей
Лишь семена добра и правды сей.
Коль сеял зло — себя не утешай:
Злом отзовется страшный урожай!
Видимо, эмир понял, что потерял самообладание. Он перевел дух, заметно снизил тон и постарался говорить спокойно:
— Что ни говорите, Афганистан отстоит от России несколько дальше. А Бухара лежит как бы посредине. Был бы Афганистан ближе, до Кабула не мог бы не докатиться разрушительный большевистский ураган. И тогда там, у вас, тоже разразилась бы буря.
— Мы не раз переживали бури, — тихим, но твердым голосом сказал посол. — Англичане трижды на протяжении одного века переворачивали страну с ног на голову, жгли на своем пути все без разбора. Миллионы жизней на их совести! — Эмир смотрел на посла из-под насупленных бровей, но не прерывал. — И не англичане ли посеяли вражду между Бухарой и Россией? — Эмир шевельнул губами, будто собирался что-то вставить, но раздумал. — Враг, говорят, бывает трех видов, — продолжал Мухаммед Вали-хан. — Просто враг, друг врага и враг друга. Это мудрое изречение. И, возможно, что большевиков серьезно беспокоит дружба Бухары с Великобританией. Это легко допустить…
Весь перевалившись на правый подлокотник кресла, эмир молчал и лишь перебирал толстыми пальцами в перстнях свою черную бороду. Мне казалось, он обдумывает какой-то убедительный ответ. Сейчас разговор достиг кульминационной точки, вплотную подошел к вопросу: большевики или англичане? Третьего не дано! Так в ком искать опору? Кому вверить свою судьбу?
Точки зрения были предельно ясны, высказаны напрямую. Стороны окончательно размежевались, и сейчас оставалось лишь аргументированно, убедительными средствами загнать друг друга в тупик.
Первым такую попытку предпринял эмир.
— Возможно, вам известно, — начал он издалека, — что в середине прошлого века в центре Бухары, на площади Регистан, были обезглавлены два английских офицера — полковник Стоддарт и капитан Конноли. Это событие всколыхнуло не только Англию, но и всю Европу, кое-кто поговаривал даже о том, что пора «образумить» бухарского эмира. Ведь эти двое англичан были как бы первыми наместниками Великобритании в наших краях! Но не успела утихнуть буря, вспыхнувшая из-за этого убийства, как нас постигла новая беда: на Туркестан хлынула Россия. Преградить ей путь не удалось, и вскоре Бухара тоже оказалась под крылышком белого царя. Такова судьба любой страны, у которой не хватает сил отбросить врага. Кто поможет? Кто поддержит? — Потное лицо эмира снова побагровело. — Но аллах свидетель, ничего худого мы не видели от белого царя. Он о нас заботился по-отечески. Тем более прискорбно, что неожиданные и страшные события в России не только ее погубили, но и нас лишили надежной опоры. Судите сами: какой помощи можно ждать от разбойников, которые так жестоко расправились с династией после ее трехсотлетнего существования?
— Как знать! — заметил посол. — Быть может, именно эти, как вы изволили выразиться, разбойники и могли бы стать для вас надежной опорой. Большевики готовы помочь любому народу, отстаивающему право на самостоятельное, независимое существование.
Эмир желчно рассмеялся.
— Знаю я их! Сами ловят журавлей в небе и другим сулят то же самое: какие-то эфемерные блага, какое-то там равенство… Обман! Пустыми обещаниями и красивыми словами они дурачат людей! — Кушбеги не сводил глаз со своего эмира и все время угодливо кивал головой в знак того, что полностью разделяет его мысли. — Если, как вы говорите, большевики считают, будто каждый народ должен сам определить свою судьбу, то почему в таком случае они не предоставляют самостоятельности Туркестану?
— Этого я не знаю, — сказал посол. — Положение в Туркестане мне пока что мало знакомо.
— Зато мне оно знакомо досконально! — поторопился вставить эмир, видимо решив, что своей компетентностью быстро загонит Мухаммеда Вали-хана в угол. — В Туркестане по существу ничего не изменилось, если не считать того, что прежде там правили наместники белого царя, а теперь правят большевики! Как говорится, хрен редьки не слаще!
— Простите, ваше величество, но вы берете лишь внешнюю сторону проблемы. В действительности же все много сложнее. Вот вы говорили о дружеских отношениях с белым царем. Но на чем они основывались? Да на том только, что подачками и прочими благодеяниями Россия как бы приручала восточных правителей, пыталась задушить их в своих «ласковых» объятиях. Старый, испытанный способ порабощения! — Эмир бросил на посла откровенно злобный взгляд. Но посол не смутился. Он продолжал: — Покойный эмир Хабибулла-хан правил Афганистаном около двадцати лет, но так и не сумел по-настоящему овладеть браздами правления, не имел даже права самостоятельно устанавливать взаимоотношения с соседями. Чуть не каждый вздох он должен был согласовывать с Лондоном. А ведь у любой страны есть свои обычаи, своя специфика, свои потребности, и англичанам не понять интересов Афганистана, не проникнуться чаяниями его народа. Вот из какой простой истины нам следует исходить! И потому первая задача — взять бразды правления страной в свои руки, а не полагаться на добрых дядей из Англии.