— Идите за мной! — решительно бросил я и направился к черному «мерседесу».
Машина легко взяла с места.
Солнце садилось, но было еще светло и многолюдно, особенно около мечетей, караван-сараев и чайхан. Кое-кто совершал намаз, кое-кто лишь готовился к нему. Приближение вечера чувствовалось в замедленном темпе жизни улицы, в постепенно наступающей тишине.
За несколько минут мы домчались до дома купца, подле которого стоял, явно в ожидании, молодой красавец джигит. Он встретил нас радушно, как старых друзей, проводил в просторную комнату, где стоял старинный большой диван и несколько тяжелых мягких кресел.
Мухсин представил нам молодого джигита:
— Знакомьтесь, Фархуддин — офицер-артиллерист, военное образование получил в Петербурге, хорошо говорит по-русски и любит русских. Верно я говорю? — обратился он к хозяину.
Тот лишь улыбнулся в ответ. Тогда Мухсин стал расписывать нас с Ахмедом и так при этом нахваливал, что оба мы смутились.
Вскоре Мухсин и хозяин дома оставили нас. Через несколько минут за окнами послышался гул автомашины. Мы переглянулись и не успели еще обменяться догадками, как Фархуддин вернулся.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Все в полном порядке. — И, помолчав, многозначительно добавил: — На этот раз…
— На этот раз? — не понял Ахмед.
— Видите ли, нет ничего проще, как под темным небом Бухары-и-Шарифа нажить какую-нибудь беду. Любой неосторожный шаг — и пиши пропало! И тогда уж хоть караул кричи — никто тебе не поможет. Сперва изобьют до полусмерти, потом бросят в сиях-чах[49] или затолкают в кенне-хану[50]. — Красивое лицо Фархуддина заметно помрачнело. — Вот так и живем в вечном страхе, а ведь это сказывается! Доктора, между прочим, утверждают, что постоянное нервное напряжение ведет к тяжелым последствиям, к острым недугам. А если этими недугами страдает вся страна?.. Весь народ? Что делать в таком случае?
Мы молчали. Разговор принял политический характер, а ведь, в сущности, мы знали о Фархуддине лишь то, что он отважился спрятать у себя Максуду-ханум. Внешне он был очень приятен, густые изогнутые брови смыкались на переносице, волнистые черные волосы то и дело падали на лоб, и он пятерней отгребал их назад, усы явно шли к его строгому, благородного овала, лицу. Вот и все, что мы знали о Фархуддине. Не так уж много, чтобы поддерживать острую политическую беседу, хотя высказываемые им взгляды и настроения безусловно нам импонировали.
За себя я могу поручиться — буду слушать, но молчать. Но Ахмед… Он заводится, как говорят, с полоборота и тогда уже способен выпалить что угодно, не сообразуясь с аудиторией. Опасаясь, что и сейчас он не изменит себе, я выразительно на него глянул. Понял он мой взгляд или нет, но шутливо включился в разговор:
— Ну уж, если артиллеристы говорят о вреде нервных напряжений, то что же сказать нам с высоты наших жалких кляч?
Фархуддин подхватил шутку:
— Нет, кавалеристам куда лучше! Конь везде пройдет, мчись на нем по просторам, маневрируй как хочешь! У нас же возможности куда скромнее. Конечно, подкатить пушку к воротам Арка и открыть огонь — дело нехитрое. Но… Видимо, пока еще не настал подходящий момент. — Улыбка сползла с его лица, уступив место озабоченности.
Я с опаской глянул на Ахмеда, мне казалось, он вот-вот заговорит в полный голос. Но, видимо правильно истолковав мое молчание, он сидел склонив голову, будто изучал замысловатый рисунок, вытканный на плюшевой скатерти.
Однако молчание было неловким, и хозяин дома не мог этого не почувствовать.
— Конечно, — начал он, будто продолжая мою мысль, — вы меня не знаете. Но о вас мне много рассказывал Мухсин, мы ведь часто встречаемся здесь или у него дома и часами разговариваем на разные темы. Слава аллаху, проблем хватает! То, что сегодня происходит в мире, так стремительно и быстротечно, что не успеваешь всего осмыслить, во всем как следует разобраться. Прежде всего я, конечно, имею в виду события в России… — Он замолчал. Похоже, он просто изнемогал под грузом собственных размышлений и переживаний и рад был случаю излить кому-то душу. — Я долго жил в России, знал там прекрасных людей, полюбил русское искусство, русские обычаи, — в общем, я с благодарностью вспоминаю этот великий народ. Меня покорило то, что он не ведает ни националистических настроений, ни шовинистического высокомерия по отношению к другим национальностям. Извините, пожалуйста… — Фархуддин встал и на минутку вышел в соседнюю комнату. Он вернулся с книгой в руках. — Вот это автобиография эмира Абдуррахмана-хана…
Я знал эту книгу, познакомился с нею как раз незадолго до выезда в Бухару. Мой дед рассказывал, что Абдуррахман-хан начал писать ее во время эмиграции, в Туркестане, и даже читал ему отдельные отрывки.
Фархуддин, видимо, тоже внимательно отнесся к труду Абдуррахмана-хана: между страниц было заложено много бумажных полосок. Быстро найдя нужное место, он внятно прочитал:
— «Я удивлен одной стороной в политике России в Азии: именно в русском Туркестане, среди русско-восточных подданных России… смешанные браки и социальное общение между нациями наблюдаются более часто, чем между англо-индийцами и индусами в Индии, которые всегда очень удалены друг от друга. Если англичанин женится на туземке из Индии, то все английское общество смотрит на эту пару с осуждением и презрением. Результатом этого является то, что англичане и индусы не могут изучить внутренний мир и психологию друг друга и потому живут в отчуждении».
Фархуддин закрыл книгу.
— Видимо, эмир Абдуррахман-хан был наблюдательным человеком, он подметил одну из характерных и важных черт жизни Туркестана. Ведь в самом деле, русские охотно общаются с местным населением, не считают для себя зазорными контакты с узбеками, таджиками, туркменами, киргизами… Вступают даже в браки.
За окнами вновь послышался шум машины, и тут же к нам вбежал радостно возбужденный Мухсин. По одному его виду можно было с уверенностью сказать: все в порядке! Глаза его улыбались, из них исчезло беспокойство, все лицо светилось.
— Ну? — одновременно обратились к нему мы с Ахмедом.
— Едем ко мне! — вместо ответа выпалил Мухсин.
— Это почему же? — удивился Фархуддин. — Можно сказать, только успели познакомиться, разговориться, и вдруг… Кстати сказать, Мухсин, твои друзья не больно-то словоохотливы…
— Так ты, наверно, эмиров клянешь? — усаживаясь напротив меня, с шутливым укором спросил Мухсин. — А они за своего Амануллу-хана готовы собственные головы прозаложить.
— Так я и почувствовал!
Я решил уточнить:
— Не за Амануллу-хана, а скорее, за его политику! Потому что, если бы Аманулла-хан правил так же, как его отец, я не мог бы его поддерживать.
— Вот бы нашему Саиду Алим-хану хоть десятую долю того патриотизма, который проявляет в своей деятельности Аманулла-хан! — мечтательно заметил Фархуддин. — Я бы тоже голосовал за него обеими руками!
Дверь бесшумно распахнулась. Высокий молодой парень, отвесив Фархуддину почтительный поклон, сказал:
— Прибыл человек из Ситора-и-Махи-Хосса!
Фархуддин неохотно поднялся, вышел, но через минуту вернулся опечаленный.
— Видимо, опять где-то стряслась беда, — сообщил он, досадливо морщась. — Командующий артиллерией прислал за мной машину, надо ехать в летнюю резиденцию эмира. Простите меня…
Мухсин словно обрадовался этой вести. Вскочив на ноги, он воскликнул:
— Отличная новость! Стало быть, его величество эмир о вас соскучился? Ну, в таком случае прямо из Ситора-и-Махи-Хосса приезжайте ко мне. Мы будем ждать.
— Нет-нет! — замахал руками Фархуддин. — Обед готов! Вы не должны уходить, не отведав хлеба-соли…
Но все же мы уговорили его, что тоже должны ехать. И наши машины двинулись с места в разные стороны.
У дома Мухсина мы вышли из машины, и в ту же минуту я заметил двух незнакомцев, возникших словно из-под земли. Было ясно, что они нас ждали. Сам того не заметив, я сунул руку в карман, где лежал пистолет. Насторожились и мои друзья.
На незнакомцах были тюрбаны и полосатые халаты. Один из них, высокий, дюжий детина, подошел ко мне вплотную и по-русски прошептал:
— Добрый вечер, господин капитан…
Я не ответил на приветствие, а при свете луны постарался внимательнее рассмотреть его лицо.
— Меня прислал командир Степанов, — продолжал дюжий детина все тем же шепотом. — Можно вас на минутку?.. — Он отошел чуть в сторонку, я последовал за ним. — Вас, господин капитан, разыскивают. По вашему пути выставлена засада, так что лучше ехать другой дорогой. Следуйте за моей машиной…
Все это показалось мне странным и подозрительным. А незнакомец, заметив мое настроение, закурил и протянул мне на ладони зажигалку.
— Узнаете?
Я взял зажигалку в руки, и тут же все сомнения улетучились: это был заранее обусловленный пароль, И тогда я спросил:
— А кто же устроил засаду? С какой целью?
— Об этом — потом, — коротко бросил незнакомец. — Сейчас надо поскорее унести отсюда ноги.
Да, пожалуй, он был прав. Я быстро вскочил в машину. Ахмед удивленно посмотрел на меня и открыл было рот, чтобы спросить, что произошло, но я опередил его:
— Потом поговорим!
Мы ехали за машиной с посланцем от Степанова и еще с какими-то людьми; они, кажется, подстраховывали нас. Не когда мы подъехали к дому, машина, не останавливаясь, пронеслась мимо. А мы благополучно вошли в подъезд.
Дома мы застали многолюдную и шумную компанию. Оказывается, нас дожидались чуть не все афганские офицеры — пришли попрощаться, повидать, поговорить… Дожидалась нас и радостная новость: представительство России в Бухаре сообщило, что на днях наши войска овладели Талом — одним из сильнейших опорных пунктов англичан.
В Тале я не бывал, но мне рассказывали, что как раз там-то англичане и концентрируют свои основные силы. Генерал сипахсалар считал, что из Тала они одним броском рванутся на Гардез, а овладев им, пойдут на Кабул. Так не счастье ли, что этот план рухнул?! Сейчас противник оказался в тяжелом положении, потому что захват Тала давал возможность нашим войскам через долину реки Инд проникнуть в глубь Индии.