Через два дня татары сожгли Аджемку дотла. Первыми занялись стога сена, соломенные крыши домов. Огонь вспыхнул так дружно, что факельщики, поджигавшие крыши, едва успели унести ноги.
Падающие с неба мокрые хлопья снега смешивались с сажей и пеплом, застилая солнце, тусклые лучи которого едва пробивались сквозь пелену черного снега. Падая на землю, сажа и пепел превращались в грязно-серое месиво, поскрипывавшее под копытами лошадей.
Пепел ста пятидесяти сожженных украинских сел и деревень ветер отнес за двадцать верст на территорию Польши. Только с появлением крымцев поляки поняли, почему белый снежный ковер, окутавший их поля и перелески, внезапно почернел.
Армия Керим-Гирея тащилась в грязной пелене. По мере того как она приближалась к польской границе, ее обоз разрастался, пополняясь награбленной на Украине добычей. Только на территории Польши обнаружили, что большая часть ногаев под покровом ночи и темноты исчезла неизвестно куда, не желая делиться добычей с татарами.
Барон Тотт был по характеру типичным изгоем — нервный, завистливый, обиженный на всех и на вся. Он ненавидел Габсбургов, лишивших его родового имения. Презирал конфедератов. Фанаберия турок смешила его. Однако к потомкам Золотой Орды он питал какую то противоестественную слабость.
Посмотрите, как они терпеливы и ловки, — говорил он Рюффену, указывая хлыстом на молодого татарина, ехавшего на каурой кобыле. Из двух мешков, притороченных к седлу, высовывались головы малолетних детей. Впереди сидела заплаканная девушка лет четырнадцати, сзади на крупе лошади примостилась ее мать. Отец этого несчастного семейства ехал верхом на одной из запасных лошадей, сын — на другой.
— Как внимателен и добр этот пастырь! — воскликнул Тотт. — Ничто не может избежать его заботливого взгляда. Собрать, возглавить, снабдить провизией, тесниться самому для того, чтобы облегчить путь для рабов, ничто, кажется, не тяготит его.
Рюффен посмотрел на Тотта с плохо скрытым отвращением и пробормотал:
— Одумайтесь, барон. Что вы несете? Как можно оправдывать этот мерзкий грабеж?
Он пришпорил коня и помчался вперед.
Тотт только пожал плечами.
У самой границы наткнулись на большое украинское село Красникове. Жители его оказали героическое сопротивление. Меткие выстрелы из близлежащего леса наносили татарам заметный урон.
В лес войти крымцы боялись, опасаясь засады. Горстка героев была уничтожена игнатовцами. Когда хан издали наблюдал за жесткой рубкой, в глазах его горели огоньки ностальгии по былым славным временам.
К вечеру в палатку хана явился турок в зеленой чалме эмира. Он нес в руках отрубленную голову.
— Смотрите, — заметил Керим-Гирей Тотту, — этот трус держит голову в вытянутой руке.
Между тем эмир приблизился к хану и бросил свой трофей к его ногам, разразившись потоком напыщенных приветствий и традиционным пожеланием, чтобы все враги хана закончили свою жизнь так же, как этот.
Носком сапога хан перевернул голову и вдруг в гневе вскочил с места. Он узнал одного из погибших игнатовцев.
— Несчастный, — вскричал он, — как осмелился ты на столь страшное преступление?
Он кликнул стражу и велел проверить у турка оружие.
— Я уверен, что этот трус не способен даже на то, чтобы отрубить голову мертвого Игната. Кто-то должен был ему помочь.
Проверив нож, саблю и пистолеты турка, обнаружили, что оружием он не пользовался.
Хан приказал казнить обманщика.
Офицер его гвардии, явно желая умерить гнев своего повелителя и сберечь жизнь турка, легонько ударил его хлыстом.
Внезапно в турке вскипела гордая кровь эмира. Он выхватил нож и бросился на обидчика. Гнев хана был неописуем. Он приказал ударами хлыста разорвать в клочья зеленый тюрбан на голове турецкого эмира. Этот приказ, произнесенный твердым голосом, был немедленно выполнен с жестокой готовностью.
В небольшом польском городишке неподалеку от Вроцлава был произведен дележ награбленной на Украине добычи. На долю хана досталось почти две тысячи пленных, которых он, впрочем, щедро дарил любому заходившему к нему в палатку.
— Вы слишком добры, Ваше Высочество, — сказал ему Тотт. — Боюсь, что на вашу долю ничего не останется.
— Мне останется достаточно, мой друг, — отвечал Керим-Гирей. — Я уже прошел возраст жажды. Однако вас я не забыл. Вы долго скитались с нами по степи, и было бы несправедливо, если бы вы не получили своей доли. Учитывая, что вы долго живете вдали от вашего гарема, я дарю вам шесть этих красивых мальчиков, которых оставил для себя.
Тотт опешил и не нашел ничего лучшего, как сказать:
— Боюсь, Ваше Высочество, что не смогу оценить по достоинству такой великолепный подарок.
Хан продолжал настаивать. Тогда Тотт, тщетно пытаясь не давать волю оскорбленным чувствам, заметил:
— Разве вы не понимаете, Ваше Высочество, что мое положение мешает мне принять этот подарок? Ваши мальчики русские, как могу я принять подданных державы, которая находится в дружеских отношениях с моим королем?
Теперь Керим-Гирей уже не скрывал насмешки:
— Я не думаю, что вы правы. Рабов рождает война, а дружба имеет привилегию их дарить и получать. Вот все, что я знаю. Впрочем, чтобы примирить нас, я готов поменять шесть русских мальчиков на шесть грузинских, и все устроится.
— Но и это не так легко, как вы думаете. Я вижу перед собой еще одно препятствие, которое нелегко преодолеть.
— Какое?
— А моя религия?
— Этого вопроса я предпочитаю не касаться.
Уловив смену настроения хана, Тотт торопливо произнес:
— Впрочем, Ваше Высочество, думаю, что если бы вы предложили мне шесть красивых девушек, то я мог бы потерять голову и забыть о предписаниях моей религии. Самая сильная добродетель не устоит перед определенными соблазнами.
— Не думайте, что я этого не понимаю, мой друг, — сказал Керим-Гирей. — Но у меня тоже есть обязательства перед моей религией. И они запрещают мне дарить рабынь христианам. Женщин мы предпочитаем сохранять, чтобы обращать их в свою веру.
— Ужели мужчины менее заслуживают того, чтобы быть обращены в мусульман, чем женщины?
Конечно, нет. Но мудрость Пророка все предусмотрела. Подумайте сами: мужчина даже в неволе всегда стремится к свободе, его дух нелегко сломить. Только Аллах может подействовать на его душу. Мы считаем, что обращение в нашу веру мужчин — это всегда чудо. С женщинами же все гораздо проще, они готовы верить любой чуши, которую несут их возлюбленные. Да, мой друг, любовь — это великий миссионер. Когда она появляется, женщины теряют способность рассуждать.
Тотт не нашелся что ответить.
Вскоре после возвращения из набега Керим-Гирей скончался при загадочных обстоятельствах. Тотт, убежденный, что хан был отравлен пользовавшим его лекарем молдавского господаря греком Сиропулосом, присутствовал при последних минутах его жизни.
Хан умирал мужественно. По его приказу рядом с палаткой турецкий оркестр пиликал назойливую веселую мелодию, фиглярствовали комедианты, кувыркались акробаты в шелковых шароварах.
Последнее, что хан спросил у Тотта уже не повиновавшимся ему языком, было:
— Вы помните того турецкого эмира, которого я приказал запороть плетью?
Тотт не успел ответить, глаза хана остекленели.
Канцелярия киевского генерал-губернатора подвела страшный и юг ущерба, нанесенного елизаветградской провинции. В плен было взято 624 мужчины и 559 женщин, найдено порубленных и погребенных мужчин 100, женщин 26, угнано рогатого скота 13567, овец и коз 17100, лошадей 1557; сожжено церквей 4, мельниц водяных 3, ветряных 3, домов 1190, винокурен 1; сгорело в домах разною хлеба четвертей 6337, коп 920, мешков 70, сена пудов 10 817, копиц 1883, скирд 73 1/3, подожжено, но не догорело изб 53.
Так закончилось то, что Владимир Сергеевич Соловьев впоследствии называл «последним в нашей истории татарским нашествием».
Глава IXКОНСТАНТИНОПОЛЬ — ЕДИКУЛЕ — ДЕМОТИКАМарт 1769 — осень 1770 г.
В начале марта 1769 г. военные приготовления турок наконец-то подошли к концу.
В окрестностях Константинополя, на поле Дауд-паша, где был назначен сбор войска, янычары водрузили бунчук, перенесенный от Дома великого визиря. Отборные воины первой орты янычарского корпуса круглосуточно охраняли символ воинской доблести Османов. Вокруг на брошенных на землю соломенных циновках расположились улемы, читавшие молитвы за успех турецкого оружия.
10 марта к месту сбора направились седельный, кузнечный и другие ремесленные цеха, назначенные быть в обозе великого визиря. Несметные толпы любопытных собрались в этот день на поле Дауд-паша. Сам султан в восьмом часу поутру приехал посмотреть на торжественную церемонию, которая продолжалась до шестого часа пополудни.
Шествие открывала рота янычар, маршировавших с обнаженными саблями. За ними двигалась повозка, запряженная парой быков. В ней стоял турок, одетый в платье анатолийского крестьянина. Он горстями зачерпывал из находившихся на дне повозки мешков зерна и бросал их в землю. Действия его, сопровождавшиеся призывами к поражению врагов султана, должны были символизировать труд землепашцев, на которых ложилась нелегкая обязанность прокормить огромное войско. Толпа неистовствовала.
За крестьянином верхом на богато убранном верблюде выступал чтец Корана, заунывно оглашавший суры священной книги мусульман.
Следом ехали, скрипя колесами, первые повозки огромного, растянувшегося на несколько километров обоза, хвост которого затерялся в улицах турецкой столицы. Ремесленников, демонстрировавших толпе свои изделия, сопровождали бесноватые дервиши в островерхих шапках. Некоторые из них исступленно вертелись на месте, выкрикивая мистические заклинания, другие били себя цепями в обнаженную грудь. Заносчивые спаги, показывая свою неустрашимость, наносили себе ножами раны, из которых текла, смешиваясь с пылью, кровь. Некоторые из них пронзали ножами руки и горд