зации». Зная характер Алехана, Екатерина просила его не рисковать без нужды. Ему, однако, было дозволено самому выбирать сотрудников, заботиться о вооружении экспедиции. Специальным рескриптом от 4 марта 1769 г. Орлов получил право производить подчиненных в обер-офицерские чины. 3 июня он был пожалован генерал-аншефом. 11 августа ему разрешили «определять консулей» по собственному усмотрению «как в рассуждении мест, так и лиц».
Орлов сразу загорелся идеей послать эскадру на Архипелаг. Отвечая на рескрипт Екатерины от 29 января 1769 г., он писал: «Эскадра наша, от восьми до десяти линейных кораблей, и на которых войск наших посажено будет, великий страх причинит туркам, если достигнет до наших мест; чем скорее — тем лучше. Слыша о неисправности морской турецкой силы, о слабости их с сей стороны, надежно донести могу, что оная не только великие помехи причинит им в военных приготовлениях, поделает великое разорение, но нанесет ужас всем магометанам, кураж и ободрение православным и более страшна им быть может, нежели все сухопутное войско».
Не обращая внимания на призывы соблюдать осторожность, Алехан колесил по всей Италии. Он появился в Неаполе, затем отправился в Венецию, а оттуда в Ливорно. В Венеции он часами беседовал с русским поверенным в делах маркизом Маруцци. В Ливорно его помощником был английский консул кавалер Дик. Екатерину тревожила развернутая Орловым активность, и она вновь советовала ему «беречься интриг бурбонских домов», выделяя в особенности герцога неаполитанского, недоброжелательно относившегося к России.
Однако остановить Алехана было невозможно. Он вел дела с неукротимой энергией, заражая всех своим энтузиазмом. Впрочем, имелись у него и свои маленькие слабости. Орлова часто видели в карете с прекрасной Екатериной Ивановной Демидовой. Они вместе появлялись в опере, на маскарадах и морских прогулках.
Скоро об этом стало известно в Петербурге. Брат Владимир пенял за это Алехану, но Екатерина в конце мая 1769 г. перевела ему в Италию еще 300 тысяч рублей.
— Пущай поколобродит, — говорила она Григорию Орлову. — Чем больше во французских газетах будут писать о его амурных увлечениях, тем лучше для дела, которое до времени должно быть покрыто тайной.
Между тем сохранить в тайне приготовления Орлова становилось все труднее. Алексей Григорьевич признавал, что и в Ливорно, и и Пизе за ним «по пятам следовали шпионы, которые уж проникли и в самый дом его». Из Вены от посла Дмитрия Михайловича Голицына прибыл канцелярский служитель для цифирной переписки.
Залогом успеха всего предприятия Екатерина считала одновременное восстание подвластных Турции христианских народов. Она настойчиво предостерегала Орлова против разновременных выступлений, так как туркам «легче будет упредить распаление одной искры, нежели после противиться и утушать целое, в силу пришедшее пламя», подробно информировала об эмиссарах, направленных и Дунайские княжества и на Балканы.
Однако уже 4 апреля 1769 г. Орлов прислал депешу, в которой резонно замечал, что направленные из Петербурга эмиссары только усиливают неразбериху, охватившую подвластные Турции области и Греции и на Балканах. Особенно недоволен он был неким Ефимом Беличем, посланным с полковником Эздемировичем в Черную Гору. Екатерина вынужденно оправдывалась. 6 мая она с сожалением признала, что из-за неуместной поспешности дело агитации среди славянских народов «получило совсем иной вид и оборот и уже не осталось для поправления сделанного, и дабы вам помехи не было, как подчинить вам прежде разосланных молодцов, каковы они ни есть, зная, что вы им уже узду наденете по вашему усмотрению».
Весной 1769 г. Орлов прямо просил «удержать все отправления и Италию и на Балканы». Однако было уже поздно. В конце марта на подмогу Орлову под именем купца Барышникова направился князь Юрий Владимирович Долгорукий. Его сопровождали подполковник артиллерии Лецкий, Николай Иванович Маслов и Федор Васильевич Обухов.
Князь Юрий Владимирович был отпрыском древнего рода Долгоруких. Он родился в ноябре 1740 г. в семье генерал-поручика Владимира Петровича Долгорукого, бывшего во времена Елизаветы Петровны рижским и ревельским губернатором. Двенадцати лет от роду он был произведен в прапорщики, а в 1756 г. уже в чине капитана участвовал в Семилетней войне. Князь Юрий Владимирович, бесспорно, был человеком храбрым. Уже в первом сражении он получил ранение в голову, но продолжал командовать солдатами. С 1759 г. его определили адъютантом при главнокомандующем Салтыкове. Когда Салтыков стал фельдмаршалом, Юрий Владимирович получил патент на чин подполковника.
В 1767 г. Долгорукий был произведен в майоры лейб-гвардии Преображенского полка, что дало ему армейский чин генерал-майора.
Долгорукий, по характеру гордый и горячий, имел явно преувеличенные представления о своих достоинствах. В конце жизни в своих записках он писал, что назначением в гвардию обязан Алексею Орлову, который якобы отказался принимать команду над Преображенским полком, не имея среди офицеров князя Долгорукого. Фантазией Юрий Владимирович обладал неуемной. Так, в воспоминаниях он сообщает, что Чернышев и Салтыков ссорились из-за того, что не могли поделить между собой храброго офицера. Салтыков якобы предлагал командовать ему гренадерским полком, а Чернышев переманивал в Петербургский.
Вот что писал сам князь Долгорукий: «Приехав в Пизу, тут я вручил бумаги князю[29] Орлову и притом записку, что весьма скоро к нему придут девять линейных кораблей, несколько фрегатов и пять тысяч человек десантного войска. Мы ожидали скорого прибытия сего флота, но, с одной стороны, неопытность наших морских начальников, а с другой — нежелание воевать были причиной их медлительности. Флот наш зашел в Английский порт, где простоял 7 месяцев якобы за починкою кораблей, а самая причина, что адмирал все твердил: «Авось помиряться»; по сей причине мы в недействии весьма скучно проводили время.
С нами был брат графа Орлова, который по фавору брата весьма молод и попал в большие господа. Будучи эгоистом и чрезвычайно самолюбивым, начитался греческой и римской истории, хотел равняться с великими людьми, но, по несчастью, не имел на то способности, и его сластолюбивое житие препятствовало лично отличиться; по моему простосердечию (мы) не могли никогда одинаково думать.
В одно утро граф Ал. Гр. (Орлов) мне говорит, будто брат его к нему приступает и требует ехать в Черную Гору, но вот его слова:
— Ты знаешь, что брат мой не имеет способности, а при том всеми ненавидим, то во избежание дурных следствиев возьми сию экспедицию на себя.
Я, хотя видел, куда сие ведет и что меньшой брат большого обманывает, считая гнусным от чего-либо отказываться, согласился и в несколько дней собрался».
В середине июля Долгорукий, преисполненный сознанием значимости порученного ему дела, отправился в путь. На этот раз Юрий Владимирович не преувеличивал: миссию, которую ему предстояло выполнить в далекой Черногории, в Петербурге считали наиважнейшей, затрагивающей высшие интересы государства.
30 июля 1769 г. нанятый Долгоруким трабакул — небольшое суденышко под косым парусом — вошел в Которский пролив. Позади остались древние зубчатые стены и башни Рагузы. Кроме Долгорукого на борту трабакула находились подполковник артиллерии Алексей Лецкий, подполковник Федор Герсдорф. майор Андрей Розенберг, капитан Иван Миловский, два унтер-офицера Преображенского полка — Сыромятников и Акиншин, гусарский капитан Родион Пламенец и граф Иван Войнович, возглавлявший команду ид вставших под русские знамена сербских добровольцев в составе 26 человек.
На закате прибыли к порту Бутие. Высадиться решили вблизи большого селения Петровичи. С наступлением темноты в Черную Гору на шлюпке отправили капитана Пламенна с заданием привести на турецкий берег, лежавший между Постровичами и Спичем, людей и лошадей для выгрузки трабакула. Долгорукий со свитой, подождав с полчаса, пересел в фелуку и направился вдоль берегов, пользуясь тихой погодой и лунной ночью. Через три часа подошли к постровическому берегу.
Поздним вечером в бедном черногорском доме на окраине села раздался стук в дверь.
— Кого бог принес в такую пору? — спросил старый Нилош. — Уж не злые ли люди?
— Нет, отец, злые люди не просятся, а ломятся, — ответил старший Радован, смышленый пятнадцатилетний юноша. — Надо пустить, может, гости незваные, но желанные.
В дом вошли два незнакомца. Один из них был не похож на черногорца, другой говорил по-сербски. Оба присели к огню.
— Мы прибыли из Анконы на рыбачьем судне, — начал свой рассказ тот, который говорил по-сербски, — турки и венецианцы сторожили нас, да проглядели. К берегу пристали без всяких препятствий близ самой границы вашей с турками и Бокой. Товарищи наши остались на судне, стерегут пожитки, но утро не должно застать их там. Вы — наши единоверцы, дайте нам проводника до Черной Горы.
— Сколько вас всего?
— Человек тридцать, большей частью иллирийцы.
— А этот кто?
— Это наш начальник, русский, из знатного рода Долгоруких.
— Русский, знаю. У них был великий царь Петр I. Отец мой видел его, когда был в России с владыкой Даниилом. А теперь на Руси, знать, нет царя. Русский царь Петр III теперь правит Черногорией.
— На Руси один царь великий — Екатерина Алексеевна, — сказал Долгорукий, поднимаясь с места. — Супруг ее Петр III волей божией умер, а тот, что у вас, — не царь, а самозванец.
Слова Долгорукого явно не понравились черногорцу. Старик нахмурил брови и опустил голову. После недолгого молчания он произнес:
— Кто бы вы ни были и зачем бы ни пришли сюда, я дам вам пристанище и проводника. Никто не скажет, что черногорец выдал своих единоверцев туркам и венецианцам. Радован, — обратился он к сыну, — ступай с ними и не возвращайся один.
Путь в горах ночью труден и опасен. В мундирах и с полной поклажей Долгорукий и его товарищи поднимались по крутому горному склону. Радован уверенно шел впереди, но спутники его, непривычные к ходьбе в горах, с трудом продирались сквозь колючий кустарник, в кровь сбивая ладони об острые камни. Луна, светившая первую половину ночи, закрылась тучей. К утру Долгорукий вконец выбился из сил. Если бы не короткие привалы и встретившиеся па пути два горных ключа, у него вряд ли хватило сил завершить путь. Переход продолжался шесть часов.