Разбирая зловещий смысл инструкции, Войнович, хорошо знакомый с образом действий конклава венецианских инквизиторов, озабоченно качал головой. С покупаемыми съестными и питейными припасами было приказано поступать крайне осторожно.
Солдат, будучи допрошен, показал, что вошел в доверие к слуге князя, родом итальянцу, и, заметив в нем неудовольствие прошв господина, посоветовал отомстить, подмешав в питье или кушанье один из порошков. Испугавшись быть уличенным, солдат выбросил из карманов еще несколько порошков и рассыпал их по земле.
«Таким образом, провидение, защищая непорочность, отвратило смертоносный вред и открыло изготовленное уже к тому безбожное орудие», — заключил эту историю Розенберг.
По вечерам в монастыре черногорцы пели старинные военные песни. Под аккомпанемент инструмента, похожего на русский гудок, певцы неторопливо пересказывали истории древних кровопролитных баталий.
22 сентября в день коронации Екатерины, патриарх Василий и митрополит Савва с двумя священниками отслужили литургию. Юрий Владимирович, стоя в церкви, пожалел, что устроил этот торжественный акт примирения. По знатности чинов своих черногорские архипастыри нечасто упражнялись в отправлении церковной службы.
Между тем тучи над Цетинским монастырем все более сгущались. 24 сентября Долгорукий приказал перенести порох, хранившийся в монастырских подвалах, в комнаты, у дверей которых был выставлен караул. В ту же ночь некто, оставшийся неизвестным, пытался проникнуть через окно в комнату Долгорукова. Караульный принужден был сделать два выстрела, но злоумышленник скрылся.
В эти трудные дни с наилучшей стороны проявил себя граф Войнович. Ловкий в обхождении, хорошо знакомый с местными правами и языком, он оказал Долгорукому неоценимые услуги. По мере того, как пребывание экспедиции в Черной Горе затягивалось, среди черногорцев то вспыхивала, то вновь гасла приверженность к Степану Малому. Вдруг пошли нелепые толки о том, что князь ничего не решает, не посоветовавшись со Степаном. Даже то, что Степан содержится в темнице на втором этаже, черногорцы толковали по-своему.
— Сам Долгорукий признает его императором, — судачили они показывая на глухую стену прямо над окнами княжеских апартаментов, за которой содержался Степан. — Иначе разве поместил бы он его выше себя?
В начале октября стало окончательно ясно, что ждать помощи с моря бессмысленно. К тому же возвращаться следовало до наступления зимних снегопадов, когда Черногория с ее труднодоступными горными перевалами делается фактически изолированной от внешнего мира.
Войнович, переодевшись в матросское платье, отправился в хорошо знакомый ему Кастель-Нуово, где имел надежду купить трабакул и подготовить все для отъезда. Уже через четыре дня он доложил Долгорукову об успешном выполнении приказа.
Уходить из Цетиньи было решено с величайшими осторожностями. Князю всюду мерещились подлинные и мнимые веницианские шпионы.
8 октября в полночь по приказу Долгорукого за монастырские ворота вывели лошадей, затем туда же был незаметно доставлен Степан Малый, отправленный под усиленным конвоем в Становический монастырь.
На следующий день поутру Долгорукий покинул Цетиньи. Его провожали патриарх Василий и митрополит Савва с несколькими монахами. В монастыре оставили унтер-офицера Акиншина с небольшой командой. Они и солдат, стоявший на карауле у дверей той каморы, в которой содержался Степан Малый, делали вид, будто Степан еще находится в Цетиньи.
После полудня в монастырь явился воевода, объявивший о желании видеть Степана. Акиншин воспротивился, и воевода в сопровождении полусотни вооруженных черногорцев совсем уже изготовился ворваться силой в монастырь, но тут разнеслась весть, будто Степана в обители уже нет. Воевода закричал как сумасшедшийчто теперь черногорцам конец, и умолял Акиншина сказать, где Степан.
Тем временем Долгорукий получил наконец от Орлова разрешение на отъезд. 12 октября Войнович донес, что трабакул ждет пассажиров. Приготовления велись в полной тайне.
Между тем следовало решить, что делать со Степаном. Войнович предупреждал, что тайно вывезти его из Черной Горы не было никакой возможности. Поступили известия о том, что около двух сот вооруженных черногорцев окружили монастырь в Станевичах.
Свидетельствует Розенберг: «В таких обстоятельствах приказал Его Сиятельство допустить к себе арестанта и, изобличая важность предерзостных его поступков, представлял ему силу и строгость законов, которые хотя по справедливости делали его виновным в смертной казни, однако ж оное ему упущено; и что при том за особливое почитает себе удовольствие Его Сиятельство тот случай при котором он мог сохранить ему жизнь, бывшую уже жертвой бешеного и разъярившегося тогда народа; а ныне, оставляя ему свободу, требует от него должного усердия и верности. Степан Малый, признавая во всем свою виновность, признавал и то, что заслуживает смерти, и, благодаря за сказуемое ему прощение и милость, клялся притом, что он с радостию потерять ее желает, где только случай найти может».
В дорогу тронулись с наступлением темноты. За ворота монастыря выходили порознь, стараясь не привлекать к себе внимания. Свечи в комнатах были погашены. Когда все собрались в назначенном месте, Долгорукий, не говоря ни слова, пошел к морю. Ночь случилась безлунная, к тому же густой туман скрывал лежащие под ногами камни. Провожатым служил сам Степан Малый, лучше других знавший дорогу. Пять часов продолжался спуск во время которого патриарх, больной и слабый старик, едва не лишился жизни.
14 октября в 6 часов поутру Долгорукий вышел на берег, где уже дожидалась небольшая лодка. С несколькими офицерами он переехал на трабакул, стоявший в заливе на якоре. Войнович, оставшись на берегу, обнадежил черногорцев в скором возвращении русских и объявил Степана Малого начальником, чем они были весьма довольны. Степан, тотчас принявший важный вид, возвратился с ними в горы.
Через четверть часа трабакул снялся с якоря.
Глава XIКРОНШТАДТ — ЧЕСМАИюль 1769 — июнь 1770 г.
Донесение А. Г. Орлова о бесславном финале миссии Ю. В. Долгорукого достигло Петербурга поздней осенью 1769 г.
Происшествие черногорское с нашим ген. — майором кн. Долгоруким, — отвечала Екатерина Орлову, — по-видимому, недостойно большого уважения, ибо главные действия должны были произойти от христиан — собственных подданных нашего вероломного неприятеля». Взяв с самого начала под личный контроль подготовку военно-морской экспедиции в Средиземное море, императрица лучше, чем кто-либо другой из ее окружения, понимала, что успех задуманной ею «знатной диверсии» в тылу Османской империи заключался в скоординированных действиях русского флота и антитурецких восстаний, которые, по расчетам Орлова, должны были одновременно вспыхнуть в различных областях Греции и Балканского полуострова.
Однако такой координации достичь не удалось. Подготовка кораблей к длительному и опасному плаванию велась чрезвычайно медленно. Идея снаряжения экспедиции в Средиземное море, практически неизвестная русским морякам, мягко выражаясь, не вызвала энтузиазма у чинов Адмиралтейской коллегии. Российский флот, покрывший себя неувядаемой славой во времена Петра Великого, пребывал в плачевном состоянии. Екатерина, посетившая в 1765 г. русские военные корабли в Кронштадте, вынуждена была констатировать, что у России «не было ни флота, ни моряков». За три года, прошедшие с тех пор, естественно, нельзя было существенным образом поправить дело. Корабли были дурно построены и неправильно оснащены, а команды набирались из непривычных к морской службе крестьян из центральных областей России. В плавание отправлялись, не имея даже лоций Средиземного и Эгейского морей за два месяца до выхода из Петербурга Екатерина просила русском посла в Лондоне И. Г. Чернышева тайно раздобыть у англичан морскую карту Средиземного моря и Архипелага.
И тем не менее железная воля и неукротимый энтузиазм Екатерины сметали все препятствия, воодушевляли сомневающихся.
— Смелее вперед, нерешительность есть признак слабоумия, — слова, которые в те дни стали любимой присказкой императрицы.
На первых порах решили снарядить две эскадры. Командование первой было поручено опытному моряку Григорию Андреевичу Спиридову, пожалованному в начале июня 1769 г. в адмиралы. Его эскадра состояла из семи линейных кораблей, фрегата, бомбардирского судна, четырех пинков и двух пакетботов. Главной задачей Спиридова было оказание поддержки с моря А. Г. Орлову при начале военных операций в Морее. На борту эскадры Спиридова находилось 4709 матросов и офицеров, включая десант, который должен был пополнить ряды формировавшихся А. Г. Орловым войск.
Во главе второй эскадры был поставлен контр-адмирал Джон Эльфинстон, англичанин, принятый в русскую службу в мае 1769 г. Эскадра Эльфинстона, вышедшая из Кронштадта осенью 1769 г., состояла из четырех линейных кораблей, двух фрегатов и трех мелких судов и имела в качестве главной цели блокаду Дарданелл, с тем чтобы воспрепятствовать подвозу зерна в Стамбул из Египта, бывшего главной житницей Османской империи.
Адмирал Г. А. Спиридов (ко времени назначения ему исполнилось 56 лет) крайне неохотно согласился принять командование эскадрой, ссылаясь на немощность и болезни. Зная о плачевном состоянии флота, адмирал не верил в успех экспедиции, да и, по всей видимости, ему не хотелось расставаться с теплым местечком командующего кронштадтской эскадрой, которого он добился 35 годами безупречной службы. В конце июня на аудиенции у императрицы Спиридов чуть не со слезами на глазах пытался отказаться от руководства эскадрой.
— Я дам тебе сильный талисман, — ответила Екатерина и, сняв со стены образ Иоанна Воина, благословила Спиридова на службу Отечеству.
18 июля 1769 г. эскадра Спиридова собралась наконец в Кронштадтской гавани, готовая к отплытию. В шестом часу пополудни к борту флагманского корабля «Евстафий» подошла яхта под императорским флагом. Екатерина и великий князь Павел Петрович поднялись на палубу, где офицеры были пожалованы к руке. На Спиридова Екатерина возложила орден Александра Невского, а капитанов Грейга и Баржа пожаловала бригадирскими чинами. Матросам было выдано месячное жалованье не в зачет. В ту же ночь эскадра вышла из Кронштадта и отправилась в далекий и опасный путь.