Дело в том, что после Прутского похода Петра I, когда обнаружились сношения молдавского господаря Кантемира с Россией, Турция ликвидировала выборность молдавских господарей и стала назначать их из греков-фанариотов. В истории Дунайских княжеств началась мрачная эпоха произвола чужеродных господарей, видевших в своем назначении лишь источник личного обогащения. Возвращение к порядкам времен Мехмеда IV (1648–1687) означало бы для Молдавии и Валахии восстановление выборности господарей и упорядочение дани, отправляемой в Турцию.
Во время Бухарестского конгресса Обресков много раз имел возможность убедиться в глубоких симпатиях, которые питало местное население к России. 15 января Петерсон занес в свой журнал следующую любопытную запись: «Поутру в 11 часов с дозволения Его Превосходительства приехали к нему в дом преосвященный митрополит волошский со многими духовными и иные здешнего княжества знатные бояре с собственным их к Его Превосходительству прошением». В прошении волошского духовенства и знати говорилось, что население княжества «за доказанную ему ревность и привязанность к священной Всероссийской империи грозимы конечным истреблением и нигде не чают защиты, как только в спасении их Отечества». Учитывая это, Обресков настаивал, «чтоб по обстоятельствам обоих княжеств министры российского императорского двора, при Блистательной Порте находящиеся, могли говорить в пользу сих двух княжеств».
Однако Абдур-Резак был глух к доводам Алексея Михайловича.
— Непослушный подданный, — говорил он, — помогает неприятелю и по требованию того же самого неприятеля имеет быть жало ван от законного своего государя. Сие есть то же самое, что сказать им: «Вы и в другой раз так поступите и вместо наказания награждены будете».
Наконец из Константинополя пришел ответ на русский ультиматум, названный турецким послом «решительной резолюцией». 9 марта, в самый день весеннего равноденствия, Абдур-Резак огласил его Обрескову. «А состоял он в том, — докладывал Обресков, — что за все завоеванное и Порте возвращаемое заплатит она, Порта, 40 тысяч мешков (12 миллионов рублей), а за отстание от требовании Еникале с Керчью и ограниченного кораблеплавания по Черному морю 30 тысяч мешков (9 миллионов рублей)».
Продолжение конгресса сделалось бессмысленным. Вопреки ожиданиям турецкого посла день весеннего равноденствия оказался несчастливым. Не желая, однако, окончательно рвать переговоры, Абдур-Резак предложил подписать конвенцию об их продолжении путем переписки. Алексей Михайлович, будучи уверен, что турецкий посол действовал по своей инициативе, доносил Панину: «Станется, что сей миролюбивой и благоразумной муж, видя колебания и нерешимость султанскую и окружающих его сбивающих с истинного пути, ищет предоставить время поодуматься и на полезнейшие мысли возвратиться».
11 марта Абдур-Резак покинул Бухарест. Обресков, помня о том, как был воспринят в Петербурге поспешный отъезд Орлова из Фокшан, предпочел задержаться. Пасху он провел в Бухаресте, а 4 апреля двинулся в Роман (на правом берегу Серета), где решил дожидаться инструкций из столицы.
Настроение у Алексея Михайловича было прескверное. Томили мрачные предчувствия. Месяц назад он был вынужден отправить в Петербург придворную карету и парадные сервизы, оставшиеся после Орлова. Обер-шенк Лев Нарышкин, по дошедшим до него сведениям, распускал в столице слухи о том, что вместо неустанного бдения о делах государственных Обресков проводил время в Бухаресте в праздниках и удовольствиях. На тревожные мысли наводил и изменившийся в последнее время тон писем Панина.
Действительно, предчувствия не обманывали Алексея Михайловича. Однако подлинных масштабов всех бед и несчастий, обрушившихся на его друга и покровителя, он не мог себе даже представить.
Глава XVIСАНКТ-ПЕТЕРБУРГ28 сентября 1773 — 22 февраля 1774 г.
Осень 1773 г. выдалась в Петербурге слякотной. Уже в середине сентября легким морозцем прихватило лужи, но тут же промозглый ветер с залива наполнил улицы северной столицы вязким туманом, превратил выпавший было белый, словно вата, снег в чавкавшую под ногами прохожих и под колесами экипажей жижу.
28 сентября после полудня со стороны Ревельской заставы в Петербург въехала забрызганная грязью карета — дормез, — запряженная четверкой лошадей. В дормезе сидели двое: дородный молодцеватый мужчина в суконном плаще и шляпе с эмблемой генерал-аншефа и зябко кутавшийся в меховой полог человек в черном платье. Орлиный, с горбинкой нос придавал его изможденному, худому лицу встревоженное выражение хищной птицы. В первом из сидящих в карете случайные прохожие узнавали известного всему Петербургу обер-егермейстера Семена Кирилловича Нарышкина, дипломата, подолгу жившего за границей, изобретателя роговой музыки. Господин в черном платье, в котором тотчас можно было признать иностранца, в Петербурге был неизвестен.
Карета подкатила к подъезду нарышкинского дома на Исаакиевской площади. Прежде чем выйти, Семен Кириллович в чем-то долго убеждал своего попутчика. Однако тот, нервно жестикулируя, продолжал стоять на своем. Недоуменно пожав плечами, Нарышкин вышел из кареты и, сопровождаемый обступившей его дворней, исчез в подъезде.
Спустя некоторое время карету можно было видеть у дома скульптора Фальконе, седьмой год трудившегося в северной столице над конной статуей Петра Великого. В мастерской скульптора человек в черном платье находился недолго. Однако, когда через несколько минут он вновь подходил к карете, лицо его имело несколько растерянное выражение.
Карета по знакомому уже маршруту вернулась на Исаакиевскую площадь В приемной Нарышкина незнакомец сбросил на руки швейцару черный плащ.
— Как прикажете доложить? — осведомился дворецкий с массивной серебряной цепью на шее.
— Дени Дидро, — ответил человек в черном платье.
Как ни курьезно это звучит, но знаменитый издатель Энциклопедии, приехавший в Петербург по настоятельному приглашению самой императрицы, в первый вечер с трудом нашел себе место для ночлега. Между тем в России его ждали. Еще десять лет назад, через несколько дней после вступления на престол, Екатерина впервые пригласила Дидро удостоить своим посещением русскую столицу. Зная, какие препятствия чинили ему католическая церковь и Версаль, императрица предложила Дидро продолжить издание Энциклопедии в России, обещая ему, как он сам впоследствии признавался, все: свободу, свое покровительство, почести, деньги. Граер И. И. Шувалов, поддерживавший переписку с Вольтером, просил фернейского пустынника порекомендовать Дидро принять приглашение Екатерины. Однако Дидро ответил отказом: он считал делом принципа завершить свой громадный труд на родине.
Только в 1772 г., через 21 год после появления в свет первого тома, издание Энциклопедии было завершено. К опубликованным ранее 17 томам текста присоединились 11 томов гравюр.
Энциклопедия имела громадный успех; над ней трудились Дидро и Даламбер, Вольтер и Монтескье, Руссо, Trapijo, Бюффон, Гольбах и другие европейские просветители. Убежденный, что все человеческие знания представляют собой нечто органически целое, Дидро собрал в одном издании новые идеи и открытия, слив их в единую энциклопедическую форму.
Вольтер называл Энциклопедию «складом человеческих знаний». Екатерина, по всей видимости, искренне восхищалась титаническим трудом Дидро. Для нее, не получившей систематического образования, энциклопедический лексикон Дидро был просто необходим. Как известно, она никогда не расставалась с Энциклопедией.
«Я не могу оторваться от этой книги, — писала она Фальконе в 1767 г., — это неисчерпаемый источник превосходных вещей».
Несмотря на то что в России было немало противников Энциклопедии, пытавшихся внушить императрице, что ее издание было предпринято с целью уничтожить всех королей и все религии, Екатерина оказала Дидро финансовую помощь, позволившую ему благополучно завершить свой труд.
В 1765 г. Дидро, оказавшийся по вине недобросовестных издателей на грани разорения, был вынужден продать свою богатейшую библиотеку. Ее хотел купить парижский нотариус, но русский посол князь Дмитрий Алексеевич Голицын устроил дело так, что Екатерина приобрела библиотеку за 15 тысяч франков, причем оставила ее у Дидро, назначив ему как своему библиотекарю тысячу франков жалованья в год. Вольтер считал, что без помощи Екатерины Дидро мог умереть с голоду. Покупка библиотеки, да еще в такой деликатной форме, поставила Екатерину чрезвычайно высоко в глазах всех энциклопедистов-философов.
«Вся литературная Европа, — писал ей Даламбер, — рукоплескала, государыня, отличному выражению уважения и милости, оказанной Вашим Императорским Величеством господину Дидро».
Жалованье, назначенное Дидро, нарочно забывали платить в течение двух лет, чтобы искупить «забывчивость», прислали 50 тысяч франков — сумму, причитающуюся ему за 50 лет вперед.
Это был исключительно умный ход со стороны Екатерины. Друзья Дидро — Вольтер, Даламбер, Гримм — возглашали Екатерине славу по всей Европе. Их стараниями общественное мнение было на стороне России не только в турецком, но и в польском вопросе. В переписке с Екатериной Вольтер называл польских конфедератов канальями, а в императрице видел чуть ли не апостола веротерпимости и пионера цивилизации по отношению к Польше. Более того, внимательно следя за ходом русско-турецкой войны, он сочувствовал планам Екатерины и Орлова овладеть Константинополем и изгнать турок из Европы.
Вольтер и Дидро оказывали русской императрице разнообразные услуги. В частности, с помощью Дидро Екатерине удалось добиться того, чтобы чрезвычайно беспокоившее ее сочинение французского дипломата Рюльера о перевороте 28 июня 1762 г. осталось неопубликованным. По совету Дидро в Петербург был приглашен Фальконе, по его указаниям Екатерина, слабо разбиравшаяся в искусстве, купила немало картин Мурильо, Дау, Ванлоо, Маши, Вьена, других художников. Знаменитая галерея барона Тьера, в которой находились произведения кисти Рафаэля, Ван Дейка, Рембрандта, Пуссена, всего до 500 картин, была куплена ею за 460 тысяч франков. Дидро писал Фальконе: