Открыв дверь, я увидела за ней констеблей и офицеров безопасности. Среди них были парни моложе меня, они казались смущенными.
– Мисс Беннер Чо? – спросил один из них. – Извините за беспокойство. Я полагаю, здесь, гм, Ра? – Он поперхнулся на отсутствии обращения.
– Ависа, где он?
Я узнала голос.
– МагДа? – спросила я. Их не было видно за спинами эскорта.
Посол протолкались вперед.
– Мы должны поговорить с ним.
– Срочно.
– Привет. – Это сказал Ра из-за моей спины. Я не обернулась.
– Ра. – Я думала, они будут в ярости, но Маг и Да, казалось, просто испытали облегчение при виде его. Расчувствовались. – Вот ты где.
– Ты должен вернуться.
– Вас необходимо взять под покровительственный арест, – сказал один офицер. Вообще-то, МагДа при этих словах разозлились, но не стали его перебивать. – Ради вашей безопасности. Пока ситуация не нормализуется. Пожалуйста, пройдемте.
Ра подтянулся. Офицер встретил его взгляд. В следующее мгновение Ра кивнул мне и позволил себя увести. Я кивнула ему в ответ. Он немного разочаровал меня.
Уводя его, они обошлись без наручников. Почтительно шагали чуть поодаль, как будто и в самом деле были теми, за кого себя выдавали, почетным караулом. Полагаю, что это была своего рода честь, но любой, кто хоть немного понимал в послоградской политике, не усомнился бы в том, что это арест. Я наблюдала, как он уходит, чтобы составить компанию Эзу, а может быть, и Уайату, в их безупречно прибранных комнатах – в этом я не сомневалась, – запертых и охраняемых снаружи.
Минувшее, 6
Религиозные установления Послограда точно копировали бременские. Официальной церкви в городе не существовало, но, как обычно во всех маленьких колониях, среди его основателей было изрядное количество людей верующих. Церковь Бога Фаротектона ближе всего подходила к нашему варианту титульной религии. Башни-маяки тут и там прорезали крыши Послограда, подвижные фонари на их верхушках вращали в ночном небе лучи света.
Существовали и другие молельные места: крошечные синагоги; храмы; мечети; церкви, каждая со своей регулярной паствой из нескольких десятков человек. В каждой конфессии была своя кучка ультраортодоксов, которые твердо стояли против любых безбожных нововведений и старательно соблюдали церковный календарь, основанный на тридцатисемичасовом бременском дне или, еще безумнее, на предполагаемой продолжительности суток и времен года на Терре.
Как и Хозяева, послоградские кеди не имели богов: по их верованиям, души предков и еще не рожденных детей вечно вели ревнивую войну против живущих, хотя последние выглядели отнюдь не постными и не истомленными непрекращающейся битвой, как то заставляла предположить такая теология. Верующие встречались среди шурази, но там они числились в отступниках: основная масса считала себя атеистами, возможно, потому, что они никогда не умирали своей смертью, а только из-за несчастного случая, и очень редко рожали детей.
Послоградцы имели полную свободу неверия. Я не привыкла думать о зле.
Улья звали Сурль/Теш-Эчер, как мы узнали из его разговоров с другими Хозяевами. Я сказала об этом КелВин, искалечив его имя своим моноголосом, которым произнесла сначала одну, потом другую его половину.
– Вы не могли бы узнать, когда он будет выступать на Фестивале Лжецов в следующий раз? – сказала я. – Он мой верный фанат, и мне бы хотелось… отплатить ему той же монетой.
– Ты хочешь снова…
– …пойти на Фестиваль?
– Ага. Я и еще парочка сравнений. – Сначала это был просто каприз, продиктованное обычным любопытством желание понаблюдать за своим наблюдателем, но чем дольше я об этом думала, тем больше мне этого хотелось. Когда я поделилась мыслью с Хассером и кое с кем еще, они тоже загорелись.
– Думаешь, мы тоже сможем пойти? Думаешь, тебе удастся еще раз провести нас туда? – Нас уже давненько не звали на праздники Языка, и хотя лишь я больше интересовалась ложью, чем своим собственным употреблением, остальные галстучники вряд ли ответили бы отказом на подобное приглашение.
КелВин и в самом деле занялись этим вопросом, хотя и без особого желания. Временами я удивлялась, почему они вообще мне потакают. Кто-нибудь из них вечно на меня дулся. Разница в их поведении была почти незаметна, но я привыкла к послам и легко ее чувствовала. И думала, что они по очереди то остывают ко мне, то снова теплеют, как в известной полицейской процедуре.
Тем временем в «Галстуке» разговоры Хозяев высвечивали разногласия между ними. У них были свои лагеря, каждый со своей теорией и тайной политикой. Одни как будто любили нас – хотя, конечно, это слово мало тут подходит – как разновидность зрелища. Другие сравнивали наши достоинства: их мы звали критиками. Человек, который плавает с рыбами, прост, говорил один. Девочка, которая съела то, что ей дали, похожа на многое. Валдик посмеялся, но был не очень обрадован, услышав, что у него заезженный троп. Улей, которого я стала называть Сурль/Теш-Эчер, грубовато подражая его настоящему имени, был гуру другой группы. Чемпионом лжецов.
У него были свои постоянные спутники: Испанская Танцовщица; еще один, мы звали его Жердью; и другой, по прозвищу Длинный Джон – у него вместо копыта был биопротез. Отрывки, понятые нами из их слов, с трудом складывались во что-то осмысленное на всеанглийском: представьте себе людей, которые осматривают на выставке экспонат, время от времени бросая короткие фразы, вроде «Незавершенность», или «Потенциал», или «Содержание любопытное, но воплощение неуверенное», а иногда что-нибудь более длинное, но не менее туманное.
– «Птицы кружили, как девочка, которая съела то, что ей дали», – перевел Хассер. – «Птицы похожи на девочку, которая съела то, что ей дали, и на мужчину, который плавает с рыбами, и на расколотый камень…»
Другие ариекаи, не принадлежавшие к партии Сурль/Теш-Эчера, громко реагировали на их путаные утверждения. Само присутствие Сурль/Теш-Эчера и его компаньонов вызывало у них волнение или восторг. Испанская Танцовщица, Сурль/Теш-Эчер и другие, напротив, совершенно не принимали критиков во внимание, насколько я могла судить. Группу Сурль/Теш-Эчера мы называли Профессорами.
Сурль/Теш-Эчер раздвигал пределы логики сравнений – птицы не походили на меня, съевшую ту еду, которую мне дали, и это видел любой ариекай.
– Они считают, что он проявляет неуважение, когда говорит, что они похожи, – сказал Хассер. Вид у него был несчастный. Птицы похожи на девочку, которая съела то, что ей дали, снова сказал один из Профессоров.
Произнося это, он заикался, жевал слова, запнулся и начал сначала.
Как-то в начале зимы я зашла в «Галстук» – надо же, все еще сюда таскаюсь, отметила я про себя ехидно, – грязный от размокших листьев и влажной пыли, принесенных посетителями с улиц Послограда. Кроме Валдика, никого из сравнений не было. Со мной он чувствовал себя скованно и даже говорил меньше, чем всегда. Я подумала, что, может, у него что-нибудь стряслось в другой, настоящей жизни, о которой я ничего не знала и не хотела знать. Мы сидели и хмуро молчали.
Выпив кофе, я уже собралась уходить, как вдруг вместе вошли Шанита и Дариус. Она была молчаливым сравнением, и я подозревала, что она меня побаивается; он был искренен и наивен, не очень умен. Оба вполне мило поздоровались со мной.
– А зачем сюда приходил Скайл? – спросил Дариус, когда мы сели. Я отметила неподвижность и молчание Валдика.
– Скайл? – переспросила я.
– Он снова приходил сюда, недавно, – сказал Дариус. – Здесь был один Хозяин. Очень странно себя вел. Не Хозяин, твой муж. Ходил по залу и раскладывал мелкие… – Он написал слово пальцем в воздухе. – Мелкие гайки и болтики. Не хотел объяснить зачем.
– Снова? Он здесь уже бывал?
Оказалось, что он заходил сюда как-то поздно вечером, когда я уже ушла, зато остались трое Хозяев. Сам Дариус его не видел, но Хассер видел и рассказал ему. Скайл был странно одет тогда, во все одного цвета. Шанита, услышав эту историю, кивнула. Скайл, сказала она, пока Валдик молчал, раскладывал тогда те же самые предметы, что и в прошлый раз.
– Что он хочет этим сказать? – спросил Дариус.
– Не знаю, – ответила я. Я говорила очень осторожно.
Судя по неподвижности Валдика, я догадалась, что он, как и я, тоже догадался, что это могло означать. Совершая эти непонятные, но запоминающиеся действия, Скайл хотел привлечь к себе внимание. Хотел сделать себя пригодным для размышлений, наводящим на мысли. Стать сравнением.
«И что, черт его побери, он думает, это может значить? – подумала я, но тут же поправилась: – Какая разница».
Корвид опустил нас в глубине города, в потрясающий дом, комнаты которого походили на катакомбы, вырытые в коже, альковы, полные внутренних органов, пришитых к своим местам.
Зал наполняли сплетающиеся каденции Языка. Я еще ни разу не видела столько молоди, едва проснувшейся для третьего возраста и Языка. Они не отличались от родителей ни ростом, ни размером, но были детьми, это было видно и по цвету их животов, и по их привычке покачиваться из стороны в сторону. Они жадно наблюдали за тем, как лжецы пытались лгать.
Пределом возможностей конкурсантов в основном было молчание, их попытки сказать какую-нибудь неправду терпели поражение. Со мной были Валдик, Хассер и еще несколько человек, уж не знаю, как отобранные среди наших завсегдатаев. Нас сопровождали АрнОльд. Вообще они пришли туда выступать, и явно досадовали на то, что на них взвалили еще и обязанности чичероне. Хозяева называли их правильно: Арн/Ольд.
Скайл пошел со мной. Он беседовал, для пробы, с моими товарищами-сравнениями. Давненько он уже не наблюдал Язык в его собственном доме; моя затея была ради него: он знал это и из благодарности вел себя скромно. Та близость, которая еще сохранялась меж нами во время первого праздника, испарилась, и, наверное, мой подарок его удивил. Слухи о его попытках сделаться частью Языка до меня больше не доходили. Я не спрашивала его ни о чем.