Через много месяцев после того ужасного события, нашего первого кризиса, когда Послоград стоял на пороге новой эры, когда мы ждали прибытия следующего корабля, а время, которое я назвала «прошлым», подходило к концу, Хозяева, очевидно, сделали Скайла сравнением. Так мне сказала Эрсуль.
Что ему пришлось для этого сделать, она так и не выяснила. Он стал частью Языка, но я ни разу не слышала, чтобы его говорили, а я пыталась, по-разному, хотя, надеюсь, всегда незаметно. А вот сравнения Хассер и Валдик, хотя и поменяли свой смысл после того события, обрели новую жизнь. Это как тот мальчик, которого открыли и снова закрыли, а теперь он мертв. Это как тот человек, который каждую неделю плавал с рыбами, а теперь умер. Ариекаи нашли этим формулировкам новое применение.
Эрсуль была мне доброй подругой в то мрачное время, хотя даже ей я не рискнула рассказать все, что знала. Себе я говорила, что просто жду. Ведь я же иммерлетчица. Когда прилетит следующая смена, я отправлюсь прочь, подальше от этих мест. А потом прибыл миаб с подробностями о том, кого привезет следующий корабль, и с известием о нашем новом невероятном после.
Разве можно было не остаться и не посмотреть? Все, что случилось потом, – настоящее, и это единственная история, которую мне остается теперь рассказать. Разве я сама не хотела для Послограда перемен?
Позднее, когда критические события достигли невиданного размаха, воспоминание об этом вызывало во мне чувство вины, но тогда, после первой встречи с послом ЭзРа, поняв, что все пошло не по плану, ощутив нежданный хаос, посеянный ими в Послограде, я была счастлива.
Часть четвертаяЗависимые
9
Люди бродили по улицам в состоянии какой-то утопической неуверенности, зная, что все переменилось, не понимая, где они живут теперь. Взрослые разговаривали, дети играли в игры.
– Я готов проявлять осторожность, – случайно услышала я слова одного человека и едва не расхохоталась ему в лицо. Готов, вот как? – хотелось закричать мне. И к чему же ты готов? Что ты будешь делать? Как именно проявлять свою осторожность?
Мы всегда жили в гетто, в городе, который принадлежал не нам, а существам куда более могущественным и странным. Мы жили среди богов – маленьких, крошечных, но все-таки богов по сравнению с нами, учитывая то, как много они имели в своем распоряжении, – и игнорировали этот факт. Теперь они изменились, но мы не понимали, как, и все, что нам оставалось – ждать. В те часы глупые споры послоградцев были так же бессмысленны, как трели птиц.
Наши новые лидеры обращались ко мне с экранов и голографических плоскостей с такими словами:
– Ситуация находится под пристальным наблюдением. – Мы подыскивали слова, чтобы объяснить себе суть времени между двумя эпохами. Я проходила через крохотный квартал кеди. Их правящие тройки уже слышали об убийстве, и, достаточно хорошо зная психологию терранцев, заразились их страхом и тоже стали бояться.
Я никак не могла убедить Эрсуль пойти со мной в Послоград-главный, на вершину холма, где толпились и возбужденно бегали туда-сюда люди, гоняясь за слухами, которые ничего им не сообщали, вглядываясь, бессильные что-либо изменить, в город, где шла жизнь, такая же непонятная, как и прежде, только по-новому непонятная. Мы все это видели. Я пошла в ее квартиру. Эрсуль была подавлена, впрочем, не больше остальных.
Она сделала мне кофе с одной из популярных тогда приправ. Шасси позволяли ей двигаться вперед и назад. Ее механизм работал безупречно, но при частом повторении одних и тех же движений неизбежно появлялись сначала какие-то неуместные шумы, потом помехи.
– Тебе удалось что-нибудь выяснить? – спросила я.
– О том, что происходит? Нет. Ничего.
– А как насчет?…
– Я же говорю, ничего. – Она заставила себя моргнуть. – В сети полно всякой болтовни, но если кто-нибудь и понимает, что тогда случилось, и говорит о том, что еще может случиться, то они делают это так, что я не могу подслушать.
– ЭзРа?
– А что они? Думаешь, я просто скрываю от тебя что-то важное? Господи. – Я даже смутилась от ее интонации. – Я не больше тебя знаю о том, где они. Я тоже их с той вечеринки не видела. – Я не сказала ей о том, что видела Ра куда позже. – О, всяких слухов ходит множество: они улетели, они захватили власть, они готовят нашествие, они умерли. Но все это выеденного яйца не стоит. Если в твои сети в посольстве ничего не попалось, то что же могу я с моей жалкой поисковой программкой? – Мы уставились друг на друга.
– Ладно, – медленно сказала я. – Пойдем со мной…
– Никуда я не пойду, Ависа, – сказала она, голосом ясно давая понять, что тема закрыта. И это был тот редкий случай, когда я не очень расстроилась.
Я пошла к Денежной стене. Трудно возвращаться туда, где в последний раз побывал ребенком, особенно если это дверь. Сердце стучит громче, чем рука. Но я постучала, и Брен открыл.
Когда дверь распахнулась, я смотрела вниз, чтобы дать себе время. Потом подняла голову и увидела его. Он показался мне гораздо старше, из-за седины. Но и только: во всем остальном он ничуть не изменился. Он меня узнал. Еще до того, как я посмотрела ему в глаза, точно.
– Ависа, – сказал он. – Беннер. Чо.
– Брен, – ответила я. Мы смотрели друг на друга, и, наконец, он не то вздохнул, не то усмехнулся, а я улыбнулась, пусть и печально, и он отошел в сторону, пропуская меня в комнату, которую я помнила на удивление хорошо и которая осталась прежней.
Он принес мне выпить, а я пошутила насчет того сердечного средства, которое он давал, когда я была у него в первый раз. Он вспомнил песенку, которую мы пели в детстве, запуская монеты, и пропел ее мне, с ошибкой. Потом он еще что-то говорил, вроде того, что ты побывала вовне, ты иммерлетчица! Поздравляю. Мне захотелось сказать ему спасибо. Мы сидели и смотрели друг на друга. Он был все так же худ, даже нарядный костюм на нем вполне мог быть тем же.
– Итак, – сказал он, – ты пришла сюда потому, что наступает конец света. – Экран за его спиной безмолвно показывал царящее в Послограде смятение.
– А это конец? – спросила я.
– По-моему, да. А по-твоему?
– Я не знаю, что думать, – ответила я. – Поэтому я здесь.
– Да, я думаю, что нашему миру настает конец. – Он откинулся на спинку стула. Вид у него был совершено спокойный. Сделав глоток, он посмотрел на меня. – Уверен. Все, что ты знала, только что кончилось. Ты это понимаешь, правда? Вижу, что понимаешь. – Я понимала и то, что он неравнодушен ко мне. – Ты тогда произвела на меня впечатление, – сказал он. – Такая серьезная маленькая девочка. Я еле сдерживал смех. Даже когда ты нянчилась со своим бедным другом. Который глотнул хозяйского воздуха.
– С Йогном.
– Все равно. Все равно. – Он улыбнулся. – Итак, у нас конец света, и ты пришла ко мне, а зачем? Думаешь, я могу помочь?
– Думаю, ты можешь кое-что рассказать.
– О, поверь мне, – сказал он, – никто там, на холме, не хочет, чтобы я что-нибудь знал. А теперь меня и близко туда не пустят. Я, конечно, не говорю, что у меня нет своих лазеек – всегда найдутся желающие поболтать со стариком, – но ты, наверное, и сама знаешь не меньше моего.
– Кто такие оратеи? – спросила я. Он вскинул голову.
– Оратеи? – переспросил он. – В самом деле? О. Понятно. Иисус Фаротектон. – Он разгладил рубашку. – У меня была такая мысль. Я подумал, может быть, в этом все дело, но… – Он покачал головой. – Но я сомневался. Разве в такое можно поверить? Оратеи – это не «кто», – продолжил Брен. – Это «что». Наркоманы.
– Все, что может случиться, уже случалось когда-нибудь, – сказал он и наклонился ко мне. – Где живут неудавшиеся послы, как ты думаешь, Ависа? – Этот вопрос так шокировал меня, что я даже дышать на секунду перестала.
– Если говорить без обиняков, то ты ведь не веришь, что все до одного монозиготы, выращенные посольством, годятся в послы? – сказал он. – Конечно, нет. Не все двойники принимаются – одни не достаточно похожи, другие с заскоками, третьи думают по-разному, сколько их не учи. Все, что угодно.
– Ты сама бы все поняла, если бы хоть раз над этим задумалась. Это даже не секрет. Об этом просто никто не думает. Ты знаешь, что если один двойник умирает, то другой уходит в отставку. – Он слегка приподнял руки, имея в виду себя. – Ты ведь не была в посольских яслях, а? Конечно, они ведь только для тех, кто так из них никогда и не вышел. А какой смысл выпускать оттуда тех, кого растили и учили для одной-единственной работы, а они все равно не могут ее делать? Выпусти их, и проблем не оберешься.
Крохотные каморки, в которых плесневеют неудавшиеся близнецы. Непринявшиеся, непохожие близнецы, один нормальный, другой будто смазанный; или с обоими что-то не то; или физически оба в порядке, но с врожденным пороком, невидимым глазу; или просто негодные для того, к чему их предназначали.
А если тебя уже выпустили, – продолжал Брен, – и только тогда ты понял, что ненавидишь своего двойника или свою работу? Да. Да. – Он говорил тихо, словно пытаясь донести что-то до меня. – Когда умер мой, он… это был несчастный случай. Мы были еще не старыми. Люди знали нас… меня. Я был слишком молод, чтобы взять и исчезнуть. Разумеется, меня пытались заманить в дом престарелых. Но заставить меня они не могли. Ну и что с того, что соседи меня не любят? Что с того, если они видят во мне урода? Никому не нравится, когда разделенные щеголяют своими увечьями. Мы – обрубки. – Он улыбнулся. – Обрубки, не люди.
Среди двойников есть те, кто так и не может научиться говорить на Языке. Не знаю почему. Просто не попадают в ритм, сколько бы ни тренировались. Все просто: их не выпускают. Но бывают случаи похуже. На вид они такие же, как все. Это уже случалось, хотя, может, и не в такой степени. Когда я учился, у нас был коллега. УилСон. Что за мозг прятался за их Языком, не знаю, но для Хозяев он был слегка… как бы вывихнутый. Чуть-чуть. Я этого не слышал, но Хозяева… да.