Лицо начальника стражи вытянулось, казалось, какой-то частью сознания он всё же осознавал происходящее. И то, что Ходжа, в конце концов, согласился, ему явно не понравилось…
— Ты точно его удержишь? Человек, одержимый шайтаном, обретает невиданные силы, — уже, наверное в четвёртый раз, уточнял бывший визирь. Корана у него под рукой, естественно, не было, но, подобно многим недоучившимся в медресе (что Ходжа тщательнейше скрывал!), хоть какие-то суры и аяты он помнил наизусть.
— Ясен перец, удержу, — уверенно отвечал Оболенский, сидя верхом на спине распластанного по песку Аслан-бея. В его правой руке тяжело покачивалась инкрустированная плеть начальника стражи, впервые в жизни её намеревались применить против собственного хозяина. Поэтому шайтан решил подать голос, и голос его, поражающий пронзительной неприятностью тона, первоначально был довольно насмешлив:
— Вы одолели этого жалкого… э-э… воина, но вам никогда не победить всесильного… э-э… меня! Ибо недостаток вашей праведности не позволит Аллаху прийти на помощь двум… э-э… весьма неумелым грешникам…
— Шайтан известный лжец, — философски кивнул Насреддин.
— А потом, не такие уж мы неумелые грешники, — весомо добавил Лев. — Скорее наоборот, весьма умелые! Начинай, братан!
Домулло откашлялся и довольно прилично пропел первые две строчки молитвы, изгоняющей нечистого:
— А, узу би-Лляхи мин аш-шайтани р-раджими! Бисмиллях ир-рахман ир-рахим!
Тело одержимого явственно вздрогнуло, шею свело судорогой, а из-под ногтей показались капельки крови.
Может, наши герои и не были требуемыми праведниками, но гнев Аллаха против шайтана от этого не уменьшился. Человек — лишь малая песчинка в огромной пустыне Вселенной, но его душа — огромное поле битвы, где зло и добро ежечасно сходятся в жестком поединке. Не так важно, каким именем ты называешь Бога, главное, ни под какой личиной не служить Сатане! Здесь нет среднего пути, как и невозможно постоять в сторонке, наблюдая битву с высоты. Нельзя примкнуть к победителю, сделать ставки, вовремя переметнуться на другую сторону. И, самое обидное, в космическом плане исход битвы давно предрешён, даже если человек этого ещё не понимает…
— Ходжуля, жми его, жми! Глянь, как корёжит бедолагу, чую, несладко там нашему рогатому паразиту! Гаси его словом Божьим!
— О, Аллах, ниспославший Писание и скорый в расчёте, нанеси поражение этому шайтану! О Аллах, разбей и потряси его!
— Ва-а-ам не побе-д-ить ме-э-э-н-я… Я ещё… э-э… очень сильный!
Глава 41
Стих престола — главный козырь, как ломик в рукаве!
Конечно, будь у домулло побольше опыта, а Лев хоть чуточку мусульманин… они бы уже победили! Ибо Всевышний никогда не откажет в помощи, а его милосердие выше его справедливости. Тело несчастного Аслан-бея закручивалось винтом, изо рта падали хлопья пены, он скулил, рычал, выл, насмешничал на все голоса, и казалось, это никогда не кончится. А у Ходжи уже заплетался язык, он путал слова, суры, аяты и хафизы. Могучие руки Оболенского теряли силу, лоб был мокрым от пота, а плохо сдерживаемый русский мат, к сожалению, мало чем помогал делу…
— Всё, блин! Он меня довёл… говоришь, надо попугать шайтана плетью? Прости, слуга закона, я пугать не буду — я буду его бить!
Остервеневший русский парень взметнул над головой плетёную камчу и так хлестнул по заднице хохочущего одержимого, что взвившийся от боли шайтан на мгновение показался у него изо рта!
— Ага, функционирует, — свирепо загоготал Лев, но был вовремя перехвачен бдительным другом. В глазах Ходжи горел праведный огонь правильного понимания ситуации.
— Если ты продолжишь стегать этого меднолобого болвана из славного Коканда, то нечистый несомненно выйдет из него через рот, и мы сотворим изгнание. Но будет ли это истинным посрамлением шайтана?!
— К чертям интеллигентствующую эзоповщину, указуй прямо, на что намекаешь!
— На то, что шайтана надо выгнать через другое отверстие. Воистину самим Аллахом предназначенное для посрамления врага человеческого рода…
— Братан, ты гений! — До Багдадского вора постепенно дошла изящная отточенность восточных методов борьбы с нечистым и откуда конкретно взялось именно это имя…
Бывший визирь сорвал с головы старую тюбетейку и надёжно забил её в рот вытаращившегося Аслан-бея. Двумя пальцами он зажал ему нос и быстро кивнул Льву:
— А теперь продолжим одновременно, и-и… А, узу би-Лляхи мин аш-шайтани р-раджими!
Оболенский уверенно отсчитывал каждое слово тяжёлым ударом плети. Одержимый затрясся бешеной дрожью, шайтан понимал, что без доступа воздуха его пленник умрёт, а оставаться в мёртвом теле ему нельзя. Как нельзя и вылететь на волю, когда каждое слово Корана обжигает, подобно небесному огню, а каждый взмах камчи словно выталкивает его через… Короче, то единственное отверстие, которое ему оставили эти страшные «экзерсисты» и выход через которое покроет его несмываемым позором! Ну, или, по крайней мере, плохо смываемым…
— О, Аллах, нанеси поражение этому шайтану! Разбей и потряси его… — срывающимся голосом закончил домулло, когда глаза начальника городской стражи почти остекленели. И именно в этот момент с ужасающим грохотом и отвратительным ароматом опозоренный нечистый дух вырвался на свободу! Козлоногий злодей, прихрамывая, выскочил на раскалённый песок, плюнул так, что раздался маленький взрыв, и, едва не плача, пообещал:
— Я всё равно вам… э-э… страшно отомщу! Вы меня… э-э… совсем обидели…
После чего растворился в зловонном мареве, словно его и не было.
— Ходжа, тюбетейку надень.
— Боишься, что мне напечёт голову?
— Боюсь, что наш клиент окончательно задохнётся. Нет, мы в натуре его теряем! Хоть нос-то ему отпусти…
Два самодовольных победителя одновременно рухнули на песок, не в силах ни спорить, ни поздравлять друг друга. Лихорадочно дышащий Аслан-бей всё ещё вздрагивал, словно загнанная лошадь, которую почему-то забыли пристрелить из милосердия…
— …Это ты у Гоголя украл?
— Что именно, конкретизируйте, — лениво потянулся Оболенский.
— Ну, похожий момент порки чёрта есть в «Ночи перед Рождеством», — как можно вежливее напомнил я.
— Не знаю, не читал…
— Лев, не ври! И прекрати таскать мою халву, ты рассказываешь или у тебя восьмичасовой перерыв на обед?!
— Сладкое способствует активизации воображения! Научно доказанный факт, о недоверчивейший из всех ландграфов… а оливье в холодильнике ещё осталось?
— Пока не допишу, нет!
— Скупердяй… записывай.
— «Ску-пер-дяй…» — записал. Дальше?! — тупо продолжил я. Бессмертный дух Соловьёва кружил над нами, хихикая неизвестно над чем…
…Три путника устало брели по остывающей к вечеру пустыне. Собственно, брели-то двое, а третий, в богатом, но рваном платье, практически лежал на флегматичной рыжей кобыле, так же неторопливо перебиравшей ногами. Немилосердное солнце медленно клонилось к закату, барханы казались бесконечными, песок проник во все места, воды в организме оставалось настолько мало, что язык ворочался с трудом…
— Эй, а кто-нибудь вообще знает, в какой стороне этот ваш Самарканд?
— Лошадь знает, Лёва-джан… Пока она уверенно движется вслед за собственной тенью, мы можем быть спокойны.
— Ой, а я бы так уж не доверял этому облезлому компасу…
— Скоро… караванная тропа… там мои воины… Я даже чем-нибудь награжу вас за избавление… Но если вы хоть кому-нибудь расскажете, что били плетью самого Аслан-бея?!
Начальник городской стражи поднял пылающий взгляд. Наверное, он хотел ещё как-нибудь поугрожать, дабы окончательно стереть из памяти своих спасителей воспоминания о собственном позоре, но не успел… С высоты он узрел вдали небольшой караван ослов, гружённых тюками, и из последних сил пнул лошадь пятками!
— Догоняйте меня, сонные черепахи! Клянусь, скоро мы будем есть свежий шашлык и пить холодный шербет… — Усталая кобылка припустила ленивой рысью. Брошенные посрамители шайтана печально посмотрели им вслед.
— Ускакал, скотина… — тихо выдохнул Лев.
— Зачем так ругаешься, почтеннейший, — устало поправил товарища домулло. — Ему не уйти далеко, пустыня не любит высокомерия. Это у себя в Коканде он — большой человек, а здесь… в таком виде, оборванный, без седла, без оружия, кто ему поверит? Ещё и побьют в придачу…
Оболенский кивнул, в определённых ситуациях он уже научился слушаться Ходжу. А до побитого начальника они добрели аж часа через два…
— Главное, д-даже не выслушали т-толком, — жалобно всхлипывал бывшая гроза кокандской преступности. — Сказа-али, что лошадь я украл… и отобрали! Сапоги-и сняли… и… и… одежду почти… Словно я… босяк какой, да?!
— Битие определяет сознание, — почти дословно процитировав классика марксизма, Багдадский вор помог подняться бывшему стражнику. — Хотя, конечно, кому понравится, когда на середине пути к тебе пристаёт горбоносый бомж в рванине и хамовато требует подать ему лучшего коня, горячий пирожок с повидлом и девушку для педикюра! Вежливее надо с незнакомыми людьми, караваны не ангелы сопровождают…
— Я… и не приставал! Я потре-е-бовал своё, по зако-ону…
— Оставь его, уважаемый. — Домулло подхватил Аслан-бея с другой стороны. — Разве не видишь, человек впервые столкнулся с действительностью, и она больно ударила его по лицу… Можно серьёзно разбиться, просто споткнувшись о камень на дороге, что уж говорить о том, кто упал с высоты положения?!
Глава 42
Больше всего на свете шайтан любит рассказывать об Аллахе…
…Ночь опускалась быстро, словно чёрная паранджа на лицо неприступной красавицы. За дальними барханами вспыхнули огни, видимо, там был оазис, и караван остановился на ночлег. Ничего не оставалось, кроме как сжать зубы и тупо двигаться вперёд. Там, впереди, люди…