— Долго ли там? Сымите! Неуж никоторый не может!
— Как не может! — откликнулся юркий Серёга. — Это что для нас? Это не тяжесть.
Его лохматенький чуб наклонился к ведру, руки в стороны разметнулись, закрепляясь на стенках сруба. Пить Серёга совсем не хотел, но стал пить, да с таким наслажденьем, точно пять дней кормили его селёдкой. Напившись, взглянул на державших ворот ребят: как, мол, я, ничего? Убедившись, что ничего, решительно взялся за дужку.
— Это нам хоть бы хнэ! — заверил Серёга и, отделив от крюка ведро, вдруг почувствовал, как оно потащило его в глубину. Ладно, Бронька успел. Перехватил ведро и поставил его на мостки.
— Что? Умаялся?
Серёга заносчиво улыбнулся:
— А может, я понарошке? Может, я представлялся?
Но Броньке сейчас не до спора. По его загорелому лбу крадётся морщинка. Бронька думает над вопросом. А вопрос у ребят один:
— Куда, Варяг, воду-то?
Бронька смотрит на вёдра. Вода светлая в них, будто воздух. Скажи бы, что надо нести в огород поливать капусту и помидоры, — никто бы до вёдер не дотронулся. Потому и отвечает с намёком:
— У нас в огороде кадки. А в кадках рыбка живёт… Мишка, скажи!
— А то! — подтверждает Мишутка, краснея как рак от вранья.
Идут ребята с водой, и каждый завидует Броньке.
Живая рыбка! Это же надо! До чего догадался Варяг! И им бы такую рыбку. Почему бы и нет? Вот посмотрят сейчас у Броньки и у себя заведут.
За крыльцом острокрышего дома большой огород, весь зелёный от рослой ботвы картофеля, моркови и помидоров.
На крючьях вдоль крыши подвешен осиновый жёлоб. Под жёлобом кадки. Перед тем как вылить из вёдер воду, проверяют ребята рыбку: где, какая и быстро ли плавает? Но вместо рыбки в кислой воде жучки-плавунцы, водолюбы и водомерки. Возмутились ребята:
— Это как же, Варяг, омманул?
— Ничего-то не омманул! — разводит руками Бронька. Разводит растерянно, с непониманием. — Была рыбка-та, плавала…
— Давай сказывай сказки!
— Не вру! — отпирается Бронька. — Воно спроси у него! — И глядит с виноватой улыбкой на брата.
Взгляды ребят ожигают Мишутку. Взгляды крапивные, злые, какие бывают во время ссоры. Мишутка ссориться не желает. Мечет глазами туда, сюда и вдруг кивает в сторону бани, на её дощатом князьке сидит откормленный кот.
— Это он! Он рыбку-то слопал! Айда-ко имать!
Бегут ребят наперегонки. Кто бороздкой, кто прямо по грядкам, а Серёга, желая быть обязательно первым, — по аккуратненьким батожкам, по которым тянутся вверх помидорные стебли. Кот дожидаться, понятно, не стал. Царапнул по князьку и стрелой в сухую сурепку, густо росшую на меже.
— Утикал? — растерялись ребята. — Чего теперь-то, Варяг?
— Как чего! — улыбается Бронька. — Побежим на реку! Новой рыбки наловим! Кто за мной?
Все готовы за ним. Но не сразу. Бронька делает жест.
— Только вот чего, — говорит, — забыл, который из вас самый-то расторопный?
Откликается первым Серёга:
— Я, наверно! Меня дома мать даже грабли вон заставляла делать!
— Вот и ладно! — согласен с ним Бронька. — Нам такие умельцы как раз и нужны! Ты, Серёга, нагонишь нас. Воду в кадцы как перельёшь — и нагонишь. Добро?
Серёга готов возмутиться. Впихнув руки в карманы коротких штанов, умоляюще смотрит на Броньку: дескать, я пошутил, никаких граблей я не делал.
Но знать об этом Бронька не хочет. Повернулся к нему спиной, на которой тотчас же тугим пузырём вздулась клетчатая рубаха.
Огородом, кустами и пожней мчится Бронька к реке. Вслед за ним ребятня.
Над рекой огромным лимоном висит июльское солнце. Ребята скидывают одежду и ныряют в густую воду.
— Хорошо как купаться, да?
— Попробуй! Вода-то тёплая!
— А и правда! Вода-то у-уй!
— Пойдём, забредём-те-ко выше!
— А под водой как добро!
— Во нырять-то!
— Я у самого донышка был!
— Ты, Бронька, озяб?
— Я — нисколько!
Совсем позабыли ребята, что пришли на реку за рыбой. Накупавшись до синевы, вспоминают об этом с досадой:
— Чего, Варяг, может, не будем ловить-то её?
Бронька стоит на коленках, дует в ползущий по щепкам огонь. Задохнулся от дыма, кашляет. Со слезами в глазах:
— Давайте не будем. В другой раз наловим…
Окружили ребята костёр. Суют в него палки и щепки и руки суют, пытаясь согреться. Огонь растёт, оплывает ступенями дыма. Мишутка, тряся подбородком от холода, предлагает:
— Може, домой?
Удивляется Бронька, смотрит на малого с интересом:
— Чего там не видел?
— Мне ести охота.
— А кто будет прыгать через костёр?
Мишутка конфузится:
— Я не пробовал. Я не умею.
— Куда ему, экому мухорёнку, — замечает с презрением Сано и переводит глаза на Броньку, — валяй лучше сам!
Броньку упрашивать дважды не надо. Отступил к межевому столбцу, разбежался, пронёс на плечах ворох дыма и искр и, весёлый, пахнущий знойным пожаром, прошёлся гоголем возле ребят.
— Твоя теперь очередь! Ну? — тыкнул пальцем в широкую Гошину грудь.
Гоше — что? Гоша — парень-рубаха. Думать долго не любит. Пролетел над костром — вид спокойный, ленивый, будто прыгал через канаву.
Бронькин палец направился к Сану. Сано мелко дрожит. На щекастом лице умоляющая улыбка.
— Нога чего-то болит. Вывихнул, что ли?
Из-за Бронькиного плеча мелькнул околыш красной фуражки, и Мишутка голосом бодрым, будто сделав открытие, говорит:
— А я знаю! Я знаю! От страху нога у него заболела!
Сано краснеет. Откладывая в уме мыслишку о том, как бы потом расквитаться с Мишуткой, он поворачивается к костру. Ножки его проворно мелькают. Перед самым огнём резво взрывают пепел и проносятся возле костра, над дымящейся головёшкой.
— Слабак! — заключает Серёга и тут замечает, как в плоский его живот упирается Бронькин палец.
— Покажи слабакам, как наши умеют!
Серёга с опаской глядит на костёр. «Экой огнище! Да на нём изжариться можно. Хотя бы разика в два поуже…» Серёга пробует улыбнуться. Улыбка жалкая и кривая.
— Ладна! — сказал с отчаяньем человека, попадающего в беду.
За костром, который он одолел с зажмуренными глазами, ощущает, как к нему возвращается прежняя смелость.
— Это что? Разве костёр?! — небрежно показывает ладошкой. — Мне бы разика в два пошире!
Соглашается Бронька.
— Можно и шире! — и командует ребятнёй, чтобы тащили в огонь всё, что под руку попадёт, — щепьё, батожьё, наносные кряжики и хламинник. Костёр раздвигается, рвётся стрелками вверх, плюётся алыми угольками.
И вдруг ребята оторопели. Забытый всеми Мишутка смело вбегает в огонь, теряется там, машет руками. Хорошо, хоть Бронька успел поймать за тугой козырёк милицейской фуражки и, вытащив из костра, хочет обнять его как героя. Но раздаётся тяжёлый топот. Бронька вскидывает бровями. Межой ячменного поля с грозно поднятым кулаком ступает побежкой его отец.
— Демонята! Вон! Вон отседа! Чтоб духу вашего не было! А тебе, Бронька, вечером будет баня!
Отпорол бы вечером Броньку отец, да вступился за брата Мишутка.
— Я не дам! Я не дам! — закричал отчаянным голосом и встал перед Бронькой, раскинув руки.
— Ты чего? — потерялся отец.
Глаза у Мишутки сверкнули.
— Два раза спасал меня от самой неминучей!
— Это как? — попросил отец объяснить.
— Утонуть не дал третьего дня! А сегодня не дал сгореть!..
— Если так… — поразился отец, — если так, то дело другое… И всё-таки ты, — посмотрел сурово на Броньку, — сегодня со всеми за стол не сядешь…
Чтобы прийти помаленьку в себя, отец закурил папиросу.
ОПАСНОЕ ДЕЛО
Чтобы не было больше жалоб на Броньку, отец решил его брать с собой на объезд лесных кварталов. Туда же просится и Мишутка:
— Я тоже хочу! Я тоже!
Отец участливо улыбнулся.
— Ты на лошади ездить умеешь?
— Умею! Даве вон ездил с братанами на реку.
— А обратно вернулся пешком?
— Пешком, — понурился сын.
— Потому и взять не могу, что из лесу надо на лошади возвращаться.
— Но я хочу, как и Бронька, взрослой работы!
В разговор вмешалась бабушка Анна.
— Дам я тебе роботёшку! Есть у меня! Возле дома. Нелёгкая роботёшка, но думаю, ты совладаешь.
— Чего такое? Чего? — засмеялся Мишутка.
— Козу в заполье пасти! Заместо меня! А я той порой пойду ворошить в Хомоватики сено.
Согласился Мишутка утром, а к обеду уже пожалел, потому что понял: нет и не будет хуже работы, чем следить за рогатой козой.
Коза вредная. То, повиливая хвостом, убежит к межнику, за которым гряды с колхозной картошкой, то просунет рога в огород и, застряв меж жердин, заревёт, как ревут все дурные и глупые козы, Мишутка носится за козой как за демоном на копытцах.
Заслышав сухонький хряск, он улыбается облегчённо. На высокую изгородь огорода заползают братья Рычковы: Сано, младший, — в слезах, Гоша, как именинник, — весел.
— Новость, Мишка! — сообщает с радостью Гоша. — Санко-то сейчас малированное ведро утопил в колодце. Отец-от, знаешь, у нас! Исполосует, как зайца!
— И не жалко тебе?
Гоша сидит на жердине, болтает ногой.
— А чего растяпу жалеть! Да потом, он, знаешь, он — ябеда.
— А ты вор! Вор! Удочку у Серёги кто стибрил?
— Ах, удочку, говоришь? Да я счас! — Гоша спихивает брата с жердины, сам за ним в лопуховую заросль, плюёт себе на обе ладони и готов уже размахнуться, но Мишутка, хотя и мал, а встаёт перед ним.
— Ишь герой! Воюешь-то хорошо, да не там!
— Где? — требует Гоша. — Где, договаривай, коли начал?
— В колодце! Взял да ведро-то бы и достал!
— Скажешь тоже. Такой колодец!
Мишутка в школу пока не ходит, но писать мало-мальски умеет. Пишет щепкой на чёрной тропе.
— Читай, — говорит, поднимая глаза на Гошу.
Гоша читает:
— Трус.
— Это ты, — поясняет Мишутка.
Гоша в споры вступает обычно с ровнёй. А тут — малолеток, и он глядит на Мишутку с холодной усмешкой, как сильный на слабого, не унижая себя до ругательских слов.