— Папка, пойдём! Для нас бабушка Анна напекла полную печь пирогов!
СКАТЕРТЬ НА БОЛОТЕ
Не любит Мишутка слоняться без дела по комнатам. Но что ему остаётся, если отец и мать на работе, бабушки заняты чем-то своим, Никита в городе, Бронька в школе, а одногодки сидят по домам и тоже, как он, томятся от скуки?
На улице дождь. Лодки вытащены на берег. По реке, по Сухоне ходят волны с пенными гребешками. На косогорах леса — осиротелые, нежилые. Лишь холодные ветры ходят между стволов, выдувая в ветвях холодные свисты. В заброшенно-голых лугах мокнет забытый стожок. Мишутка смотрит в окно далёко-далёко — через поле, реку и синий осинник, за которым на несколько вёрст протянулось большое болото. Мишутка мечтает: «Скорее бы воскресенье! Тут уж я дома не усижу. Пойду, хоть ты тресни, на это болото. Наверно, там, как в бабушке Шуриной сказке, жутко и интересно…»
В воскресенье к болоту по узкой лесной дороге, по-местному диковинке, тянутся женщины и старушки. Самое время ягоды собирать.
И Мишутка, чуть свет, увязался за мамой, которая несколько раз в году ходит с корзиной за синий осинник, где запасают на зиму клюкву.
На болоте — ликующий день. Меж кочек, под редкими деревцами, в золотисто-зелёных мхах горит, пламенея коврами, розовощёкая клюква, самая ценная ягода на земле. Тут и там щиплют клюкву жительницы деревни.
— Ягод-то, девушки, ягод! Ковёр на ковре!
— Век свой не выносить их, не собрать всего!
— На наше болото город бы напустить!
— Всё равно бы на всех хватило!
— Ещё бы! Скатерть-то наша на пять километров да вся ну-ко в красном товаре!
Мишутка слушает голоса, охватывает глазами зыбкие кочки и ощущает себя богачом: он нашёл сокровище всех сокровищ и хочет его поделить меж людьми — чтоб досталось каждому полной мерой.
МИШУТКИНА ЗВЕЗДА
Летом Мишуткин отец, уходя на покос, обмолвился невзначай:
— Пора ноги на дорогу, покуда заря денежки наши куёт.
Мишутка откинул с лица одеяло.
— Ну что ты, папка! Заря-то вон как далёко! Её на лошади не догонишь. И денежки, значит, не наши.
По большому лицу отца скользнула улыбка.
— Не расстраивайся, Мишуня. Зарю кто догоняет? Никто. Она сама в лужок прибегает. Взмахнёшь, бывало, косой, она тут и есть, на востреньком так и пляшет. Денежки-ти небось от ранней работы зависят. Чем тяжельше себя намаешь, тем их больше насобираешь.
Соскочил Мишутка с кровати, схватил отца за пиджак.
— Я тоже хочу денежки собирать!
Отец успокоил:
— Что ж! Это можно. Только надо тебе сперва работу придумать. Чего делать-то ладишь?
Мишутка от радости даже запрыгал.
— На возу с сеном буду сидеть! Сам! Сам! А не Бронька! — назвал среднего брата. — Ты, пап, травы будешь косить, а я их возить на телеге!
Вертоватый, заносчивый Бронька тоже только что встал, в глазах ещё плавает сон. Он старше малого на три года, потому замечает с усмешкой:
— Ты с лошади звезданёшься. Подбирать-то кто тебя будет?
Мишутка в задор:
— Ничего-то не звезданусь! Я буду за вожжи держаться!
— Xe, xe! — засмеялся Бронька. — Вожжами-то надо править. А ты не умеешь.
Наверно бы, вспыхнул сердитый спор, да отец не позволил ему разгореться, поглядев на Броньку с заботой:
— На тебя, Бронислав, вся надёжа. Мне-то, вишь, недосуг. А ты свободный у нас. Вот ты править лошадью и научишь…
Вышло так, как сказал отец. На заре вставали братаны. Уходили на пожню и там с нетерпением дожидались, пока отец нагрузит сеном телегу, потом поможет забраться на воз. Отвозили сено к месту замета, сползали, как мурашата, на землю и, открыв от волнения рты, глядели, как взрослые мужики навивали один за другим большие, гладко очёсанные стога. Так и работали весь сенокос.
Но настала дождливая осень. А после и первые холода. Бронька в школу ходил, а Мишутка сидел сиднем дома. От нечего делать заигрывал с Васькой-котом.
Однажды вечером мама с папой явились домой со свёртком. Развернули его — новенькая фуфайка!
— Это тебе, — сказала мама с улыбкой, — за то, что ты летом вставать на заре не ленился.
— И денежки собирал задорно, — добавил отец, — на их-то мы и купили тебе обновку. Сам небось заработал.
Оделся Мишутка в фуфайку, проверил прочность карманов, их глубину, цвет и даже, чем пахнут.
— А я потом, когда лето ещё одно станет, снова буду работать!
— Сено, что ли, возить? — спросил его Бронька.
— Ну ладно, — слегка рассердился Мишутка. — Не маленький я, чтоб за вожжи держаться. Теперь я буду косить колхозный лужок. Ты, папка, косу-то мне изладишь?
— А как же! — весело обещает отец. — Только надо сперва до лета дожить.
Мишутка готов:
— Мне недолго!
— И за сеном со мной по снегу поедешь? — спрашивает отец.
— Угу! — улыбается сын.
— Ну и ладно! Считай, что договорились!
На душе у Мишутки весело и задорно. Он подбегает к окну. Оглядывает деревню. На откосах дороги, на крышах, в кустах, огородах серел, умирая, ноябрьский сивенький день. В небесах загорались звёзды — печальные, тихие, словно чей-то таинственный вздох. У Мишутки круто забилось сердце. Показалось ему, что одна из звёзд подмигнула своей рыжеватой ресничкой.
— Пап, — спросил у отца, — звёзды можно настичь?
— Хе, хе! — засмеялся Бронька. — На чём догонять-то будешь? На лошади?
— Ничего не на лошади, — объясняет Мишутка, — на взаправдашнем самолёте. С крыльями и мотором. А, папа! Можно на нём?
— Можно, Мишуня. Только надо на самом быстром. Уж не хочешь ли полететь?
— Очень, папа, хочу. Вот только вырасту. Тут меня никто не удержит. Чего смеёшься-то, Бронь? Не думай! Я тебя с собой не возьму. Один полечу. Во-он на ту, на огромнейшую звезду, на самую-самую светлую…
Столько радости и азарта в Мишуткиных быстрых словах, что отец, мать, бабушка Анна и Бронька один за другим подходят к окну и глядят на избы родной деревни, над которыми вспугнутой робкой ватагой рассыпались светлые звёзды. Глядят и спрашивают себя: которая же из них всех огромнее и светлее?
СИЛЬНЫЕ КРЫЛЬЯ
Мишутка ждёт не дождётся, когда вернётся из школы Бронька. С Бронькой не заскучаешь: он первый мастер на выдумки и проделки. Можно с ним убежать за деревню в берёзы, куда прилетели тетерева, или в ближайший прилесок, а то затеять игру в догонялки.
А в последние дни Мишутка и ждать перестал: устережёт, когда бабушка Анна уйдёт куда-нибудь по хозяйству, и выскочит за порог, чтобы встретить брата где-нибудь по дороге.
На улице тускло. Зимы ещё нет, но и осень последние дни доживает. По голым веткам берёз катятся снежные кольца. Вид у Сухоны хмур. Она застыла лишь по окрайкам. Вода на стрежне темна и дышит враждебно-пугающей глубью. Играет ноябрь переливом волны, перемётами первого снега.
Мишутка видит, как от деревни к реке в долгополом пальто спускается бабушка Анна. В руке у неё корзина белья. Примостилась она на плоту и под вой студёного ветра копошится над грудой белья — полощет, колотит вальком, старательно выжимает. Мишутка жалеет бабушку. «Холодно ей. Во бы дом на реке построить! Да с горячей печурой! Чтобы не зябли на холоде руки…»
До Мишутки доносятся выплески вёсел. Против старой с расщеплённым верхом берёзы, в редком мельканье снежинок плывёт тупоносая лодка. Перевозчик лопатит вёслами воду. На тот берег спешит, чтоб успеть переправить оттуда людей.
Обратно лодка идёт тяжело. Пассажиры приоробели. За крайней избой, из елового перелеска неожиданно выскочил всадник на чёрном коне. Мишутка узнал в нём отца. Отец привстал над седлом, снял фуражку с гербом, помахал над плечом и крикнул тяжёлым басом:
— Э-э, Роман? Водица-та как на серёдке? Послушай! Бунчит не бунчит?
Перевозчик Роман подымает намёрзшие вёсла. Смотрит за борт. Отвечает таким же просторным басом:
— Мо-ол-чит!
Отец осаживает коня.
— Значит, тихая будет зима! Без метелей!
Мишутка метнулся было к отцу. Хотел, чтобы тот прокатил его на коне. Да где там! Отец, зычно гикнув на всё побережье, развернул скакуна и скрылся в хвойных ветвях. И Броньку бы малый, пожалуй, прозеворотил, кабы братан не застрял посреди дороги с поднятым к небу лицом. Журавли! Две тяжёлые серые птицы летели над Сухоной и рыдали. Почему так поздно они? Что их здесь задержало?
— Куда они? — спросил Мишутка у брата.
Бронька предположил:
— В Австралию, видно.
— Это на той стороне Земли?
— На той.
— Эдака даль. Долетят ли?
— Должны.
— Почему ты так думаешь, Бронь?
— У них сильные крылья.
Засомневался Мишутка:
— И сильные могут переломиться.
Бронька поморщился, вспомнив, как в прошлом году в погожий сентябрьский вечер от большого озера летела стая северных лебедей. За деревней, где чернели валы нарытого торфа, а меж ними мерцала вода, птицы решили передохнуть. При посадке лебедь-вожак зацепился за провод и крыло его, хрустнув пером, бессильно повисло.
Поклевали птицы букашек, поплавали, поотдохнули и снова отправились в путь. Лишь белогрудый вожак с печально опущенной головой остался на тихом плёсе. Покружилась над ним ватажка пернатых и с виновато-прощальным криком растаяла в дымке небес.
Кто знает, как сложилась бы дальше жизнь вожака, если бы Бронька не вынул лебедя из воды. Тяжёлую птицу он притащил на пустырь, где накануне был вырыт бульдозером пруд и в нём почти в уровень с берегами стояла вода.
Шёл день за днём. Лебедь плавал в недвижной воде. Подружился с домашними утками и гусями. Подкармливать птицу готов был старый и малый. Вскоре из города прибыл ветеринар, оказал белопёрому помощь.
В конце октября, когда трава над прудом покрылась морозной солью, появился чужой охотник. Увидел лебедя и сказал:
— Птица так и эдак загинет. Не лучше ли чучело из неё для музея сделать? Красивое чучело выйдет…
Охотника выгнали из деревни, а жители стали думать: как бы спасти белокрылому жизнь? Решили: следить за прудом, высекая на нём для лебедя прорубь. Целую зиму Бронька с Мишуткой, а вместе с ними и вся ребятня пропадали на снежном пруду. Топорами, пешнями, лопатами расчищали во льду окно, бросали лебедю хлеб, скорлупу от куриных яиц, льняные семечки и овёс.