Полчаса, пока отец умывался, ел и пил холодное молоко, в комнатах дома стояла строгая тишина. Потом отец встал, поглядел с прихмурцей на ёлку.
— Покуда в делянку езжу, чтоб унести в коридор!
— Но, пап! — взмолились Бронька с Мишуткой.
— Завтра поставим, а не сегодня, — не дал продолжить отец. — Сегодня гости придут. Мешаться тут будет. Захватила полкухни. Негде шагнуть. К двенадцати буду дома. Чтобы к этому часу пол был свободный.
— А потолок? — улыбнулся Бронька.
Отец не понял.
— Что — потолок?
— Потолок тоже, что ли, свободный? — полюбопытствовал и Мишутка.
Отец принял вопрос за глупую шутку, потому ответил с усмешкой:
— Потолок хоть весь занимайте…
Возвратился отец за час до Нового года. Вместе с ним с нарядными жёнами — бригадир, комбайнер и конюх. Все весёлые, в новых валенках, тёплых пальто. Едва в кухню вошли, как навстречу, скользя колечком по строганой палке, прибитой к двум потолочным краям, поплыла по воздуху ёлка.
У гостей округлились глаза.
— Ну, Николай! — сказали отцу. — Ну да ты и шутник! Эт ты специально для нас подстроил?
Отец перевёл глаза на сынков, которые, ухватясь за тесёмки, катали ёлку под потолком, где она продвигалась с кольцом по палке.
— Да это не я! — отец мотнул головой на ребят. — Вон кто придумал. Не велел им пол занимать, дак они — потолок. Чего делать-то с ними, а? Придётся, видно, давать гостинец. Ha-ко, братья, бери! — И отец, просунув за пазуху руку, вынул оттуда носатого деда-мороза.
С головы до ног охватил ребят радостный трепет.
— А как узнал-то ты, — удивились, — что хотим деда-мороза?
— Да так и узнал, — ответил отец, — что не заметил даве его под ёлкой. А какая ёлка без деда-мороза? Стыдно такую гостям показать.
— Из-за этого ты и велел её вынести в сени?
— Ладно, братья, не будем, — смущённо промолвил отец, — вы меня, вижу, малость перехитрили.
Улыбнулся Бронька.
— А потом мы такую же ёлку на улице смастерим. На длинных-предлинных шестах. Парни будут таскать её на верёвках, а она за ними летать.
— Летать, как взаправдашний самолёт! — добавил Мишутка. — То-то будет забавно! Да-а?
— Ну ещё бы! Ещё бы! — согласен отец. — Больно будет забавно. Особенно если на эту ёлку вас обоих и посадить. Непонятно только: кто оттудова будет снимать?
ПРОСУЖАНКО
С утра Мишутка был подрасстроен. Отец не взял с собой в лес, куда отправлялся, чтобы наметить деревья для рубки.
— Братанам можно, а мне нельзя!
— Братаны большие, а ты ещё недоростыш, — объяснил отец причину отказа. — Замёрзнешь, как воробей!
В глазах у Мишутки настойчивый вызов:
— Ничего не замёрзну! Я — тёплый!
Подошёл отец к сыну. Положил на голову с хохолком большую и круглую, как блюдо, ладонь.
— Ты кто у меня? Просужанко — послушный мужик, хозяйственный. А раз так, то слушайся бабушек. Вредничать коли не будешь, гостинец из лесу привезу.
Мишутка окинул насмешливым взглядом крутой, как яблоко, подбородок отца.
— Опять, поди-ко, еловую шишку?
— Нет, — сказал, подумав, отец. — Привезу я тебе сладостей.
— От кого? От зайчика, что ли?
— Нет, Михайлушко. Не от зайчика. От рябка привезу.
Дверь, дохнув коридорной стужей, пропустила отца на волю. Мишутка руки — в карманы. Заходил по избе как барин. Всё знакомо тут, всё своё. Вон ленивый кот Васька, выгнув спину бугром, о бабушкин валенок трётся — просит тёплого молока. Вон и русская печь, из которой в трубу золотой рекой проплывают искры, дым и огонь.
— Бабушка Аня, нельзя, — показывает пальцем на пламя, — нельзя его не пускать-то туда? А то сколько добра пропадает.
— Нельзя. Дымно будет. Глазки заест.
Вскоре Мишутке ходить по избе надоело. Стал одеваться.
— Куда-а?
Мишутка считал себя мальчиком хитрым и любил озадачивать бабушку взрослостью намерений.
— После скажу, как вернусь из поездки.
— На чём поедешь-то?
— Да на санках!
— Под машину не попади.
— А когда попадал?
На улице холодно. По крышам ползут седые волокна. Крик с заулка:
— Мишка! Ты с чунками? Айда на угор!
И вот с другом своим, круглощёким, крепеньким Саном, спешит Мишутка за огороды, где овраг, в котором, как полагают оба, наверное, прячутся зайцы.
— Поймать бы! — азартно мечтает Мишутка. — Во бы здорово было! Я бы выучил его разговаривать.
Сано рад поддержать:
— А я бы стал с ним бегать наперегонки. Взрослым буду, знаешь, как пригодится!
— Ты кем хочешь стать?
— Я — моряком, а может, ещё командиром.
— А я силачом!
— Как дядя Паша из Раменья?! — удивляется Сано. — Мне папка баял, что он чемпион. Подымает руками железо. Он, знаешь, всех, всех сильнее.
Мишутка с ним не согласен:
— Дядя Кондрат и его сильнее. Только ему недосуг подымать железо.
— Пошто?
— Пото, что он подымает колхозное поле.
— Ну, это враки! Поле нельзя поднять!
— Можно! Он трактором подымает. Было поле пустым, а поработает дядя Кондрат, станет хлебным-прехлебным, потому что на нём много вырастет колосков!
Друзья повздорили бы, пожалуй, если бы в этот момент не пришли на угор. Справа — изгородь, слева — сосняк, а впереди, на спуске сугробного лога, — стая кривых суковатых черёмух.
Скрипит под санками снег. Ветер в лицо. Сано сзади, за смолкшим дружком, глотая ветер, кричит:
— Не боязно, Мишка?
— Ну ладно… Я что… Я бояться-та вовсе не умею! А ты?
Вместе с санками по угору бежит, подпрыгивая и играя, озорной мальчишеский смех. От мороза носы у мальчиков раскраснелись. Хорошо кататься на санках! До потёмок бы не ушёл!
Ребята вспомнили о домах, когда саночки накренились, и оба, теряя шапки, полетели куда-то в сумёт. Мишутка кое-как вылез, взглянул на фуфайку и тут же из глаз просверкнули слёзы.
Сано усмешливо замечает:
— А ещё силач!
— Смотри! Из носу кровь! — объясняет Мишутка.
— Больно, что ли? — сочувствует Сано.
— Не… Куфайка-то новая! А уже обмарал!
Идут парнишки назад, к уютным избам Высокой Горки. Пахнет хвойной мукой, которую только что провезли на колхозную ферму. Вдоль заборов, носимые ветром, стелются белые перемёты.
Дома Мишутка мать застаёт. Она с фермы пришла и опять туда же уйти готова. Глаза у матери синие, смотрят ласково.
— Може, со мной пойдёшь? А, работничек? Пособишь хоть коров подоить?
Но Мишутка устал. От штанов и нового ватника стелется пар.
— Не, — отвечает, — я поем да на печку полезу.
И вот Мишутка на печке. Здесь тепло и просторно. От сушёных грибов, что висят на верёвке в двух узких чулках, пахнет берёзовым лесом. Перед тем как прилечь, предлагает Мишутка коту:
— Давай, Васька, в войну играть. Я — в русского, ты — в фашиста?
Но Васька в фашиста играть не желает. Да вскоре и сам-то Мишутка забыл о войне, с головой погрузившись в сладкий, радостный сон.
Проснувшись, увидел лицо — большое, с круглым, как яблоко, подбородком. Папка! В руке он держал кисть рябиновых ягод, от которых свежило морозом и хвоей.
— Вот тебе и сладкий гостинец!
— От кого?
— От рябка.
По румяному личику сына плывёт улыбка привета, открывая до донышка весь его мягкий-премягкий характер.
ПО СОСНОВЫЕ ШИШКИ
От деревни наизволок лёгкой рысцой подымается конь. В санях сыновья лесника: Никита, Мишутка и Бронька. Никита — в вожжах. Он вчера приехал из города, чтоб пожить у себя в деревне до последнего дня январских каникул. Ныне Никита закончит восьмой. Потом он пойдёт в девятый… Что станет делать он дальше — то ли учиться выращивать хлеб, то ли на лошади ездить, то ли пасти деревенских коров, то ли, подобно отцу, следить за порядком в лесном хозяйстве, — покамест не знает. Впереди ещё несколько лет. Времени хватит, чтобы решить. А пока он с большим удовольствием выполняет то самое дело, которое должен был делать отец.
Собирался сегодня Никита ехать по шишки один, да Мишутка с Бронькой пристали: возьми, да и только. Пришлось уступить.
По дороге, визжа высокими стойками волокуш, движется трактор. Всё ближе и ближе. Везёт с лесосеки матёрые брёвна. За рычагами дядя Кондрат.
— Куда, братовьё? — машет масленой рукавицей.
— По сосновые шишки! — кричит Никита.
— Для чего?
— Для семян! — улыбается Бронька.
— Чего делать-то с семенами?
— Сеять лес! — смеётся Мишутка.
— И много насеете?
Братья хором:
— Из каждого семечка по сосне!
Дорога гладко накатана, стелется прямо. Но вот она круто свернула и под навесом хвои сбежала к сугробистой пойме. Река, вся сиренево-белая, тут и там перечерчена створами вешек. Воронок с гулким храпом хватает воздух — звук такой, будто где-то поблизости рвут половик.
На душе у Никиты задорно. Он глядит с улыбкой на тесные, в высверке синего света курино-пёрые облака, на овсянно-жёлтое солнце, на прорубь. Почему-то на ум приходит бабушка Шура. Может быть, потому, что в голову лезут загадки, которые старая любит загадывать вечерами, когда семья собирается вместе и Никита с братанами пробует их отгадать. Бежит под копыта коня дорога. А в голове у Никиты бьётся вопрос: по какой дороге полгода ходят, полгода ездят и катаются на коньках? Что за дорога, вся в кривулинах, поворотах и длиной во всю Русь? Ну конечно, речная, с многослойными перемётами, с берегами, где бойкий морозко скачет по зяблым лапам елей да ветер-зимарь водит смычком по струнам самой печальной гитары!
Много запомнил загадок Никита. А братаны его? Никита спрашивает с ухмылкой:
— Два ворона летят — оба на небо глядят?
— Сани! Сани! — отгадывает Мишутка.
Но Бронька его уточняет:
— Полозья саней!
Рад Никита подбросить ещё одну загадушку:
— Посреди долины стояло семьдесят войск. Набежала поруха — все войска, кроме трёх, повалились?
Мишутка смеётся:
— Деревья зимой!
Но Никите этого мало: