Трижды, в 1962, 1969 и 1973 годах, я получала премию имени Аттилы Йожефа, а в 1968 году премию имени Кошута.
Плавучая льдина
В доисторические времена примитивные северные племена избавлялись от стариков, сажая их на плавучие льдины и оставляя на произвол судьбы.
После окончания средней школы Эмёке Леваи поехала учиться за границу, поступив в Московский университет. За десять дней до рождества ее отпустили домой на каникулы. В Будапеште, на Западном вокзале, уставшая с дороги, она с плачем бросилась отцу на шею:
— Папа! Я не вернусь обратно! Я останусь дома!
Отец, элегантный, сухощавый архитектор лет пятидесяти, посмотрел на дочь с недоумением.
— То есть как не вернешься? Что за глупости?
— Не могу, папа! Мне так одиноко там!
Отец снял с багажной сетки чемоданы Эмёке.
— Все свои пожитки привезла? Ай-ай-ай, доченька!.. Что значит одиноко? Разве ты одна в комнате? Или там нет венгров кроме тебя?
— Есть. И в комнате я не одна. Но там нет вас! Я так соскучилась, папа! — Всхлипывая, она шла вслед за отцом к машине. — И бабушка ни одного письма не написала.
— Бабушка? — рассеянно пробормотал отец. — Об этом после, дочка.
Он остановился возле автомобиля «рено», зеленого, как болотная ряска, открыл багажник. Эмёке разочарованно смотрела на пустые сиденья.
— А где бабушка? Она не приехала меня встречать? Я думала, она ждет нас в машине.
Отец не ответил, он сел за руль, открыл дочери дверцу. Машина тронулась с места. Девушка взглянула на отца, и ее охватила тревога. Она робко спросила:
— Почему ты приехал один, папа?
— У мамы сверхурочная работа, а брат твой на уроке английского.
— А бабушка?
Мужчина сжал губы. После долгой паузы он едва слышно произнес:
— Бабушка умерла.
— Умерла?.. — пролепетала Эмёке, и глаза ее снова наполнились слезами.
— Сердечный приступ.
Оба долго удрученно молчали, пока машина со скоростью черепахи ползла по улицам — был час пик, и они попали в затор.
— Ей было шестьдесят восемь лет, — всхлипнула девушка.
— Это не так уж мало.
— Она никогда не жаловалась на сердце.
— Некоторые умирают от первого инфаркта, а другие и после четвертого живут.
— Вот почему она не отвечала на мои письма… Когда это случилось?
— Еще в ноябре… Или в октябре? — неуверенно ответил отец.
Эмёке была потрясена: отец даже не помнит, когда умерла бабушка! Она резко спросила:
— Почему вы мне не написали?
— Не хотели расстраивать тебя, мешать учебе. Думали, будет лучше, если узнаешь, когда приедешь домой на рождество…
Эмёке разрыдалась.
— Но, папа, мне потому и было так одиноко, что я не получала писем! От вас очень редко, а от бабушки вообще ни разу!.. — бормотала она сквозь слезы.
Леваи сунул в руки дочери большой носовой платок.
— Останови машину, папа! — продолжала плакать девушка. — Я пойду пешком!
— Эмёке! — урезонивал ее отец. — Возьми себя в руки! Что скажет мама?.. Ты устала. Дома поужинаешь, ляжешь отдохнуть… в постели и поплакать можно!
В Зугло, у подъезда красного кирпичного дома, Леваи остановил машину, взял в руки чемоданы, и по широкой лестнице они поднялись на второй этаж. В передней их трехкомнатной с холлом квартиры на вешалке висело только одно пальто.
— Мама, видно, еще не вернулась с работы, — сказал Леваи, помогая дочери снять дубленку. Из глубины квартиры неслись громкие звуки бит-музыки. — Ну, конечно, — заметил отец, — твой братец опять запустил магнитофон на полную катушку. Я купил ему магнитофон и кассеты с записью английских лекций, чтобы он практиковался в языке, а он вместо этого… — Отец быстро пересек холл, вошел в комнату и выключил магнитофон. — Мы приехали!
Четырнадцатилетний подросток, на голову выше Эмёке, с длинными, до плеч, волосами, в засаленных, выцветших, волочащихся по полу джинсах и широченном пуловере бросился к сестре и расцеловал ее.
— Привет, старуха! Ты уже говоришь по-русски? Привезла что-нибудь? Я в письме просил тебя купить мне горные лыжи. Папа Шаци говорил, что они там всего семь рублей стоят!
— Привет, братишка! Как ты вырос!..
— С тобой только два чемодана? Значит, лыжи…
— Довольно, перестань! На какие деньги она могла купить лыжи? На стипендию? У тебя есть абонемент на каток… Лучше поди свари нам кофе. Эмёке устала.
Девушка удивленно оглядела комнату.
— А где же бабушкина мебель?
— Ее увезли, — брякнул брат.
— Мы ее продали, — сказал Леваи, моргнув сыну.
— Увезли? — спросила Эмёке.
— Старьевщик увез. То есть комиссионка… Сынок, иди поставь наконец кофе. Эмёке устала. Я тоже. — Отец выпроваживал из комнаты и сына, и дочь.
— Мама тоже вернется домой усталая. Знаю. У нас все устают. Леваи всегда усталые. И нервные. И в депрессии. И вечно спешат. И погода на них действует. И у всех невралгия. И…
— Замолчи! — прикрикнул на сына отец.
— Ладно уж! Чего там, иду. Пожалуйста. Могу хоть целый котел сварить. Мне кофе не жалко.
В холле они расположились в удобных креслах. Леваи закурил сигарету и тонкими, сухими пальцами нервно забарабанил по столу.
— Доченька, — начал он с отеческой строгостью в голосе. — Ты меня просто ошеломила своим решением не возвращаться обратно. Желающих учиться в Москве было сотни, а честь оказали тебе. И не только благодаря твоим хорошим отметкам. Тут и отец твой приложил немало усилий. А ты, проучившись всего полгода, собираешься бежать! Нечего сказать, хороша благодарность! Как ты объяснишь это товарищам, которые в тебя поверили?.. А я?.. Как я объясню людям поведение своей дочери? Выходит, я виноват. Я ее так воспитал.
Эмёке уже не плакала, сидела понуро, уставившись в одну точку. В руке она все еще сжимала отцовский носовой платок.
— Папа, мне было так одиноко…
— Ты получаешь стипендию, живешь в общежитии, питаешься в студенческой столовой, дважды в год тебе дают деньги на поездку домой… Дубленку ты тоже в Москве приобрела, не так ли? А ты подумала, во сколько обошлось бы твое обучение здесь, в университете?
— Не знаю, папа. — Слова отца едва доходили до ее сознания.
Леваи приводил все новые и новые доводы, желая убедить дочь. В который уже раз рассказал о том, как сам в сорок девятом сдавал на рабфаке экзамены, будучи намного старше других. Тогда у него был один-единственный костюм… питался он одной вареной капустой… Закончил отец обычным наставлением:
— Вам все слишком легко достается.
— Я не знала, что бабушка умерла. Если бы я получила от нее письмо…
— Мы подумали, это известие расстроит тебя и помешает учиться, — как-то неуверенно повторил отец и тревожно поглядел на распухшие от слез глаза дочери.
— В этой комнате теперь брат живет?
— Ты уехала на пять лет, доченька, — оправдывался Леваи. — Твой брат уже взрослый мальчик. К нему приходят друзья и подруги, они вместе занимаются английским. Он не мог больше оставаться в комнатушке для прислуги.
— Меня эта комнатушка вполне устраивает! — поспешила успокоить отца Эмёке. — А здесь мне было бы тяжело — все напоминало бы бабушку…
Она умолкла, горло у нее сжалось от вновь подступивших слез. С тех пор как Эмёке себя помнила, она всегда жила в угловой комнате вместе с бабушкой. Воспитала ее бабушка, а не мать. У матери вечно не хватало времени на детей. По вечерам и по утрам, лежа в постели, Эмёке часами разговаривала с бабушкой.
— Доченька, при маме ни слова! — предупредил ее Леваи. — Ты меня понимаешь?.. Ее очень потрясла смерть матери.
— Конечно, папа.
— И потом, тебе не обязательно жить в тесной комнатушке. Можешь спать здесь. Или с мамой в спальне… Я обычно сплю в кабинете, работаю до поздней ночи.
— Мне будет хорошо и в той комнатке, папа.
Жена Леваи ежедневно возвращалась с работы домой взбудораженная и чем-то недовольная. В молодости она была пухленькой, хорошенькой девушкой, но сейчас фигура у нее расплылась, лицо увяло, выражение вечного страдания и недовольства отнюдь его не красило. Она вошла в комнату, пошатываясь, рухнула в первое попавшееся кресло, бессильно уронила руки с подлокотников.
— Нет, это невероятно! — вымолвила она, тяжело дыша. — Подумать только, что у нас творится! Просто невероятно! Уму непостижимо!
— Здравствуй, мама. Я приехала. — Дочь подошла к ней и поцеловала ее.
— Привет, дочка! Наклонись, я тебя поцелую. — Мать чмокнула губами воздух. — Хорошо доехала? — Ответа ждать она не стала. Ее занимали собственные заботы. — Представь, на этой неделе я уже трижды оставалась сверхурочно! А этот товарищ Дюрденко! Да, скажу вам! Он, видите ли, начальник отдела, участвовал в подпольном движении и потому может себе позволить… А я, между прочим, тоже член партии с сорок пятого…
— С сорок девятого, — нехотя поправил ее Леваи. — Эмёке приехала.
— Вижу. Как поживаешь, Эмёке? Хорошо доехала?.. А вообще, Карчи, вы могли бы заехать за мной с вокзала. Просто ужас, что творится в нашем городском транспорте! Кошмар! Срывают с тебя пальто, наступают на ноги…
— Я заезжаю за тобой каждый вечер, один раз можно и потерпеть, ничего страшного. Поезд опоздал на два часа… Эмёке была в дороге больше полутора суток.
Жена Леваи повернула к дочери свое страдальческое лицо.
— Ну, как дела, дочка? Как вас там кормят? Ты немного бледна, но не похудела… Да! Человек счастлив до тех лишь пор, пока он обедает в студенческой столовой. Мне до черта надоело каждый вечер тащиться домой, словно вьючный осел. В этих проклятых магазинах полно товаров, полки ломятся, а того, что тебе нужно, разумеется, не найти! И стоять в трех очередях приходится: за колбасой, за овощами, за хлебом… Даже в четырех, в кассу ведь тоже надо…
В комнату шумно вошел брат с большим кофейником и чашками.
— Не горюй, мама, вот и кофе. Крепкий, такой и мертвого поднимет!