— Кончаю философский, возраст — двадцать пять, в университет поступил не сразу, дальнейшие планы — стать всего-навсего школьным учителем, из чего следует, что я олух, потому что лишен честолюбия. Ну, а если моя автобиография представляет для вас интерес, могу сообщить подробности личного плана, назвать имена, адреса, описать характеры и внешность, на это у меня смелости хватит, в отличие от вас!
— У вас очень симпатичное лицо — даже на маленькой фотокарточке, а это так редко получается.
— Назовите ваш номер! Последнее время очень часто разъединяют!..
— Сплошь и рядом! Едва только доверишься человеку, убедишь себя, что он чувствует и мыслит так же, как ты сам, и с тобою хочет быть только потому, что ты ему нравишься… только вообразишь, что встретил настоящего друга… и тут же оказывается, что тот, другой, превыше всего ставит собственные интересы, — эгоист или вообще человек пустой, как дырявый мешок… вот тогда и приходится давать отбой!
— Послушайте, я совсем не такой, ей-богу! И до такой степени не умею отстаивать собственные интересы, что иной раз самому страшно: ведь так вот до конца жизни и останусь растяпой! И пустым меня не назовешь, даю честное слово! Люди вокруг интересуют меня куда больше собственной персоны, так, например, в данный момент меня интересуете вы!
— Рассчитываете подловить меня на ваши самовосхваления? Девица, мол, склонна к сантиментам, дай-ка подыграю ей! Заманю ее и верну кошелек, коль скоро маху дал.
Голос у девушки с заметной хрипотцой, и сейчас хрипота эта кажется вульгарной. Все ясно, — догадывается Михай, — она притворяется, нарочно меняет голос. Какое-то мгновение он колеблется: вывести ее на чистую воду или не стоит, вдруг спугнешь. Затем спрашивает, стараясь, чтобы голос его звучал как можно мягче:
— Если нас разъединят, вы мне позвоните снова? Обещаете?
— Даже не подумаю! И никаких обещаний от меня не ждите! Вообще должна вас предупредить: я легко поддаюсь минутным настроениям.
Юноша выпаливает не раздумывая:
— А вот и неправда! Вы все время стараетесь изменить голос…
Щелчок. Неизвестная собеседница, назвавшаяся Каталин Тавас, оборвала разговор. Юноша теряет терпение, так и хочется грохнуть телефонный аппарат об стену; что он, марионетка? Почему все сегодня происходит против его воли и желания? Но, очевидно, предел терпению еще не наступил, — телефонный аппарат остается в целости и сохранности. Изливая свою досаду, юноша сердито снует по комнате из угла в угол, в сердцах пиная ногой что попало.
Через четверть часа телефон оживает снова. Голос девушки звучит заносчиво, нарочито небрежно.
— Ну вот, сами накаркали, нас и в самом деле разъединили.
— А вы опять бросите трубку, если я скажу, что это вы прервали разговор?
— Нет, не брошу.
— Вы поняли, что я вас раскусил, и обратились в бегство. А потом сообразили, что ваш голос — всего лишь один из двух миллионов вариантов, и тогда позвонили снова.
Девушка отвечает междометиями, давая понять, что слушает.
— А кстати, зачем все-таки вам понадобился мой кошелек?
— Отвечу вопросом на вопрос: вы обратили внимание на старушку, которая стояла перед нами в очереди к кассе?
— Нет.
— А зря! Неужели вы не помните, как кричала на нее кассирша?
— Хоть убейте, не помню.
— Тогда плохи ваши дела! Не заметить такой сцены — просто грех! Впрочем, это, разумеется, самая выгодная позиция.
— Да нет же, для меня это никакая не выгода, а единственный способ самозащиты: я терпеть не могу ходить за продуктами и потому в очереди, в толкотне, стараюсь отключаться.
— Ну, знаете, человеку иногда не мешает сознавать, где он в данный момент находится! В противном случае выходит, что ты — вовсе не утонченный индивид, а бездушный, черствый индивидуалист! — Каталин Тавас распаляется все больше, говорит, не сдерживая своего возмущения. — Это же просто смешно — не замечать, что творится у тебя перед глазами! Кассирша все время подгоняла очередь, подстегивала людей, а дряхлая старушка перед нами еле ковыляла, где ей было подладиться под общий темп. Естественно, и деньги она не смогла быстро отсчитать. И тут кассирша накинулась на старушку: чего, мол, она суется сюда в час пик, делать-то ей все равно нечего, могла бы выбрать другое время для покупок, да ведь этим старикам хоть кол на голове теши!.. До того мне стало обидно, что никто не вступится за старушку. И я сама не решаюсь вступиться! Будь кассирша не такой агрессивной и грубой, я бы, пожалуй, отважилась… А так — нет… Страшно было попасть на язык этой ведьме, для мелких стычек тоже ведь мужество нужно! Против таких, как эта кассирша, надо выступать во весь голос или же…
— Или же? Договаривайте…
— Или подлаживаться под них. По сути, жертвой оказалась не только старушка, но и я. От унижения мне чуть дурно не сделалось. Но я ненавижу выступать в роли жертвы и потому сознательно отыгралась на вас.
Михая так и подмывает ответить, что он, мол, вовсе не чувствует себя жертвой от того, что лишился потертого кошелька со всем его содержимым; такую потерю можно пережить, пусть даже он остался сейчас без гроша в кармане. Но великодушие одерживает в нем верх: пускай себе радуется девчонка! А та, похоже, и вправду рада.
— Понимаете, мне необходимо было украсть ваш кошелек, чтобы я могла смотреть на себя по-другому: я — не жертва, я тоже из породы нахальных и удачливых, которым все сходит с рук и которые плевать хотели на остальное человечество, неудачники для них — все равно что инопланетяне!
— А в других случаях вы обычно вступаетесь за людей?
— Еще как — у себя на работе!.. Но теперь стараюсь избавиться от этой привычки. Стоит вступиться за кого-нибудь, и тут же получаешь сполна: бросаешься, мол, в бой вслепую, не разобравшись толком, кто прав, кто виноват. Видно, уж коль уродился недотепой, то не суйся воевать.
— Кто вы по профессии? Я никак не могу уловить из разговора, у вас поминутно меняется манера речи…
— Профессия у меня довольно редкая, так что раскрывать ее не стоит: по ней вы, чего доброго, еще разыщете меня…
— Послушайте, Кати, давайте говорить как взрослые люди, я все-все понимаю, честное слово! Стоит хоть в чем-то поступиться правдой, и тут же приходится брать на душу более тяжкий грех — это неизбежно. Не удивляйтесь, что я вас так хорошо понимаю: я мог бы порассказать вам немало похожих случаев из моей жизненной практики. Скажу вам больше: мне очень хочется поделиться с вами. А что, если нам встретиться где-нибудь в кафе? Давайте сегодня вечером, у нас еще вагон времени!
— Знаете, сколько мне лет? Три десятка сполна!
— Это, по-вашему, так уж много?
— Страшно много! И потом… у меня был жених.
— Что было, то прошло.
— Пока я для вас — всего лишь голос, один на два миллиона, могу перед вами исповедаться. Могу позволить себе роскошь сказать всю правду, почему он от меня сбежал, этот жених. Потому что я была чересчур верной. — В голосе собеседницы прорываются нотки горечи. — А слишком добропорядочная женщина всегда кажется серой и пресной.
— Ошибочный вывод!
— Напротив, настолько правильный, что применим и по отношению к слишком порядочному мужчине. Более того, сравнение можно логически продолжить. Непогрешимость всегда отталкивает. У людей неизменно возникает вопрос: и чего он затесался среди нас, этот святоша, ведь рядом с ним любое незаметное наше пятнышко вырастает в большое, режущее глаз пятно. А не поубавить ли ему святости?
Михай снова и снова просит ее о встрече. Каталин Тавас не соглашается: знакомиться им теперь — все равно, что после стриптиза церемонно представляться друг другу. Ничего хорошего из этого не получится. Каталин живет одна, и одиночество дается ей нелегко. Сцена в кафе рисуется ей очень ярко: они склонились друг к другу, руки их соприкасаются. Желание человеческой близости становится особенно острым. Ей нужен контакт, нужен замкнутый круг, как замыкают два провода электрическим током. Желание растет и пульсирует с ударами сердца. Как хочется встретить близкого тебе человека и знать, что ты также близка ему. Проклятая тоска! Девушка вздыхает:
— Возможно, сейчас я кажусь вам загадочной, интересной… На один вечер, когда не знаешь, как убить время… А дальше вы скажете: сначала она меня обчистила, потом принялась флиртовать со мной. Но и это все цветочки в сравнении с тем непредвиденным, что наступает, когда портятся отношения. Знаете, с кем мне легче всего? С той категорией людей, которым при случайной встрече можно сказать: «Добрый день, как поживаете? Красивый у вас костюм, он так вам к лицу! Вы немного похудели, но вам это удивительно идет. А знаете, вы очень возмужали с тех пор, как мы виделись в последний раз. Тысяча поцелуев вашей жене». При таких взаимоотношениях можно не бояться их испортить.
Михай парализован чувством бессилия. Но тут выручает мужская логика. С точки зрения тактической, соображает он, может, так оно и лучше… Ведь существует же твердое правило: когда одному чего-нибудь очень хочется, другой — ни в какую… И наоборот.
— Ну что же, не стану настаивать, — небрежно роняет юноша. И втайне надеется.
— О’кей, полный порядок! — откликается Каталин Тавас; теперь тон у нее, как у шестнадцатилетней девчонки, которой все нипочем. — Хелло, малыш, не горюй! Твою фотокарточку я зажму, идет? А шесть с половиной сотен верну по почте. На Западном вокзале почта, наверное, еще открыта, отправлю без задержки, так что нюни не распускай! Ну, всех благ и попутного тебе ветра!
Больше она так и не позвонила.
Перевод Т. Воронкиной.
Иван Манди
Я родился в 1918 году в Будапеште.
Отец мой был безработный журналист, писал стихи, мать — скромная служащая.
Мой город — Будапешт — сделал меня писателем. Главные жизненные мои впечатления связаны с его улицами, площадями, подворотнями, пригородами. Гимназию я бросил в пятом классе. Кинематограф и футбольное поле значили для меня много больше. К тому времени я успел уже написать несколько слабых очерков о площади Калмана Тисы (ныне площадь Республики), где с утра до позднего вечера гонял мяч, но как-то приметил все же здешних досужих бездельников и зевак. Эти сочинения, разумеется, так и остались неопубликованными.